Вацлав Михальский - Прощеное воскресение

• Название: Прощеное воскресение
• Автор: Вацлав Михальский
• Жанр: Современная проза

Вацлав Михальский в «Октябре» (№ 1, 2009) публикует продолжение своей пространной саги — роман «Прощеное воскресение» (начало истории — в романах «Весна в Карфагене», «Одинокому везде пустыня», «Для радости нужны двое», «Храм согласия»). Историческая беллетристика, о жизни русских эмигрантов в Африке и их родственников в СССР. Судьбы двух разлученных в детстве сестер. Одна из них, Мария, в годы второй мировой войны в Африке, у кочевых племен. После войны она уже во Франции. Вторая сестра, Александра, в СССР, в войну была военным фельдшером. В разгар войны она вышла замуж за сослуживца, который вскоре пропал без вести и считался погибшим. Но уже в мирное время Александра выяснила, что ее муж остался в живых и женился вторично, после чего был арестован и осужден на десять лет без права переписки. Сестры много страдали. Первая осталась без родины, вторая без любимого человека. Но обе сохранили надежду. Обещано продолжение. Намешано всего и много, следить за ходом мелко нарубленного повествования решительно невозможно.

---

— Здесь рядом, и сегодня очереди наверняка нет — и воскресенье, и жарко. Пока мама картошку к котлетам сварит, пока пюре сделает, салат — мы и обернемся. Согласна — в баньку?

— Еще бы! — После утомительной дороги в общем вагоне почтового поезда, который останавливался на каждом полустанке, ей так нестерпимо хотелось помыться, что предложение Александры привело Ксению в восторг.

В бане Александра старалась не рассматривать Ксению, а та в свою очередь старалась не смотреть Александру. Но старайся не старайся, а хочешь не хочешь — рассмотришь.

— Какие у тебя ступни изящные, наверное, тридцать третий — тридцать четвертый размер, не больше, — заметила Александра.

— Тридцать три с половиной, но ношу тридцать четвертый.

— А у меня тридцать шестой — видишь, какая лапа, — пошевелила пальцами правой ноги Александра.

— Ничего не лапа, нормальная, — возразила Ксения. Тогда им и в голову не могло прийти, что во времена их внучек сороковой и сорок первый будут вполне заурядным явлением. — У тебя лучше фигура, чем у меня, — простодушно добавила Ксения. Они сидели в парной среди текучих нитей приятно обжигающего пара. Бани в те времена в Москве были очень чистые, люди приходили туда и помыться, и порадоваться одновременно.

— Ничем не лучше у меня фигура, — сказала Александра, — просто ты ростом поменьше, а вон какая ладненькая. Тебя похлестать веником? Не зря же мы его у входа у бабульки купили. Ты любишь париться?

— Похлещи. А люблю не люблю — не знаю. У нас, на юге, своих бань по огородам ни у кого нет. А в общую я никогда не ходила с веником. С веником и с бражкой у нас только мужчины ходят в общую.

— Давай похлещу, а потом ты меня, тебе понравится, — предложила Александра.

— Давай.

— Слушай, а откуда ты знаешь имя и отчество моей мамы? Я ведь не говорила тебе, — спросила Александра, когда они отдыхали после парной.

— Нет, один раз говорила. Помнишь, когда филин зайца зарезал и он кричал? В это время ты сказала про свою маму: Анна Карповна.

— И ты с одного раза запомнила?

— Конечно. Я про тебя все помню.

Из бани они вернулись благостные, сияющие молодостью и взаимной доброжелательностью.

— Завтра с утра пойдем сначала ко мне на работу — я отпрошусь, а потом к тебе в университет документы подавать, — решила за обедом Александра. — Отсюда до Моховой рукой подать.

— У вас все такое вкусное! — глядя в глаза Анне Карповне, сказала Ксения. — Я бы тоже хотела научиться так готовить.

— Я тебя научу, деточка, — опять же к удивлению Александры по-русски отвечала гостье Анна Карповна. — В готовке, как и во всем, главное — желание. Без души и борща не сваришь.

— И моя бабушка точь-в-точь так говорит! — засмеялась Ксения, голосок у нее был звонкий, чистый.

— Чтобы подать документы, нужны твое заявление, автобиография, аттестат зрелости — и все! — продолжила разговор о деле Александра. — Паспорт при тебе?

— Конечно.

— Покажи. Посмотрим, что можно с ним сделать.

Ксения протянула Александре свой паспорт.

— Господи, да у тебя и делать ничего не нужно! У тебя ведь даже нет отметки ни о замужестве, ни о детях. Почему?

— Когда нас регистрировали, у меня еще паспорта не было. А потом, даже не помню почему, не поставили штамп. А, вспомнила: у Алексея не было паспорта, верней, был, но порченый, он под ливень попал, промок насквозь. И нам тогда в милиции сказали: когда будут у обоих нормальные паспорта, тогда и сделаем все отметки. Сначала мы забыли про эти штампики, ну а потом все по-другому вышло…

— А анкеты? — подала голос Анна Карповна.

— А что анкеты? — вопросом на вопрос отвечала Александра: «Состоите в браке, не состоите в браке — нужное подчеркнуть». Вот и подчеркнет нужное нам, когда до анкеты дело дойдет. Но еще поступить надо.

— Я поступлю, — тихо, но очень уверенно проговорила Ксения.

— Помнишь, тогда в поселке я тебе сказала: «Мы не должны ни перед кем исповедоваться. Чтобы выжить, мы не должны предавать, но схитрить обязаны». Помнишь? — спросила Александра.

— Помню, — чуть слышно отвечала Ксения. — Я согласна.

В тот же день в «дворницкой» Ксения написала заявление о поступлении в университет и «правильную» для своих неполных восемнадцати лет автобиографию…

Ксения поступила на первый курс биофака МГУ и сейчас на картошке, где-то в Московской или в Калужской области, а может быть, уже вернулась, учится и ни сном, ни духом не знает ничего об Адаме и Александре.

Упорная девочка эта Ксения! И умная, и красивая, и мать двоих детей, и к тому же на целых десять лет моложе ее, Александры. И маме она понравилась. Анна Карповна даже предложила Ксении не селиться в общежитии, в комнате на шестнадцать коек, а оставаться у них в «дворницкой», но та отказалась.

— Крепкий орешек, — сказала про нее Анна Карповна. — Я верю, что она выходила Адама. И глаза у нее чистые. И к тебе, Саша, она относится как к старшей сестре.

— Как к старшей жене, — съязвила тогда Александра.

— Ну это Господь рассудит, — после длительной паузы с улыбкой умиротворения на губах произнесла Анна Карповна. — Во всяком случае, она тебя не предаст…

В зыбкой полутьме летящего в ночи дальнего бомбардировщика Ту-4, способного одним ударом смести с лица земли большой город, например, Хиросиму, которую уже уничтожил три года тому назад точно такой же самолет В-29, у изголовья своего законного чужого мужа, не ведающая, что ее ждет впереди, Александра нечаянно уснула…

…на белом тротуаре сидит нищий, закутанный в черный плащ с капюшоном. Все его тело закрыто так плотно, что наружу торчит только кисть руки, — с тыльной стороны ладони сухая, темная, как кусок старого дерева, и чуть розоватая, похожая на морскую раковину, — изнутри. Нищий безмолвен и недвижим — это страшновато. Попробуй, не подай такому! И она, Александра, торопливо кладет в его ладонь какую-то неизвестную ей монету.

— Was kostet das?

— Waskostetdas?[26] — слышится за ее спиной.

— Бабушка, посмотри — это православная церковь! — восторженно говорит ей по-русски какая-то молодая женщина, и в ту же секунду раздается слабый колокольный звон и потоки света устремляются с небес, и она видит впереди маленькую белую церковь с голубым куполом и православным крестом над ним.

— Бабушка, сегодня Прощеное воскресенье, — слышится все тот же молодой голос. — Пошли в церковь просить у людей прощения. Бабушка, прости меня!

— Господь простит, Аня, и я прощаю. Прости и ты меня, грешную, — отвечает ей Александра Александровна, и, взявшись за руки, они идут через улицу, вдоль которой стоят высокие пальмы с чешуйчатыми стволами и длинными листьями, словно вырезанными из жести и как бы подхваченными в пучок у самой верхушки…

Адам пошевелился во сне, и Александра тут же возвратилась из своего краткого забытья. Она поправила одеяла на всех раненых и вернулась к изголовью Адама. Красная лампочка над пилотским отсеком горела ярко и как-то очень тревожно. Вспоминая свой мимолетный и странный сон, Александра с удовольствием подумала, что если ей суждено стать бабушкой и если у нее появится внучка, то назовут ее, конечно же, Аней — иначе и быть не может…

В монотонном гуле моторов тяжелого бомбардировщика, в вымороченном красноватом свете лампочки над пилотским отсеком, между землей и небом Александра физически чувствовала, как все запуталось в ее жизни. Тогда, в самолете, ей казалось, что обострить ситуацию еще сильнее просто невозможно, но она обострилась.

XXVII

В Москве было 9 часов 30 минут, а в Париже 7 часов 30 минут того же 20 октября 1948 года. В Москве моросил нудный обложной дождик, а в Париже светило солнце и день налаживался ясный и теплый.

Когда Ту-4 с Александрой и Адамом на борту коснулся бетонной полосы секретного подмосковного аэродрома, в парижском особняке близ моста Александра IIIчерез Сену Мария и Павел вошли на кухню, чтобы выпить кофе перед дальней дорогой.

— Нюся, а ты сварила отличный кофе, — похвалила подававшую им на стол компаньонку Мария.

— Радыя стараця, — добродушно улыбнулась тетя Нюся, — а че ево варить, той кофий, — и дурак сварить.

— Не скажи, — оспорила ее Мария, — тут надо чувствовать это самое чуть-чуть, без которого не бывает ничего стоящего.

Обозначая свое присутствие, Фунтик радостно завилял хвостом с белой кисточкой.

— Уезжаем мы, Фуня, — сказала псу Мария.

Фунтик посмотрел на нее внимательно, печально, пошел в дальний угол кухни на подстилку и лег на нее, отвернувшись ото всех, уткнув морду в лапы.

Они попили кофе, поднялись и пошли к баулам, которые были приготовлены в коридоре.

— Не обижайся, Фуня, я скоро вернусь, — сказала на прощание Мария, — слушайся Нюсю.