Милош Урбан - Семь храмов

• Название: Семь храмов
• Автор: Милош Урбан
• Издательство: Издательство Ольги Морозовой
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-98695-003-8

Роман «Семь храмов» интригует и захватывает. Описание жестоких убийств и мрачной атмосферы средневековой Праги отсылает читателя то к готическим историям, то к экзистенциальной прозе Франца Кафки. Автор этой необычной книги — чешский писатель Милош Урбан, виртуозно манипулирует нашим страхом перед сверхъестественным. Главный герой романа, бывший полицейский, оказывается втянутым в расследование серии жестоких убийств. Жертвами становятся люди, каким-то образом причастные к разрушению готических соборов…

---

Нетршеск разволновался куда больше нашего. Он предложил мне сесть и составить компанию его жене, пока сам он сварит в кухне кофе. После этого он удалился, бросив меня на произвол судьбы. Мне страшно хотелось пойти за ним, чтобы не мешать матери и ребенку, но это выглядело бы как бегство. Я сел на краешек кровати.

Воцарилась тишина, прерываемая лишь звуками, которые издавал ротик малышки. Я был рад, что в комнате полутемно. Щеки у меня горели, и я страшно жалел госпожу Нетршескову, оказавшуюся по вине мужа в подобной ситуации. Я поглядывал на нее краешком глаза, но она, словно не замечая меня, улыбалась младенцу. Тогда я решился начать разговор. Сказал, что помню ее гимназисткой. Она ответила, что это вполне возможно, но что она меня не помнит, ибо ее интересовали старшеклассники, а не мелкотня. Но тут же, сообразив, как забавно звучит этот ответ, если учесть возраст ее мужа, снова растерялась. Чтобы дать ей время успокоиться, я принялся расспрашивать ее об учителях, которые преподавали в их классе, и рассказывать о своих. Она предложила, в память о нашей совместной учебе, перейти на «ты»: ее зовут Люция. Я представился полным именем, удивился уверенности, с какой его выговорил, и в душе поблагодарил за это Розету.

Несколько раз я взглянул на груди Люции, которые сияли в полумраке, точно две круглые лампы, и едва ли не силком притягивали мой взор. Меня поразило, какие они небольшие, хотя было видно, что они отяжелели и набухли. Сквозь белоснежную кожу просвечивали синеватые жилки. Она отняла головку ребенка от правой груди и приложила к левой.

На кончике соска, который только что сосал младенец, появилась белая капелька, она увеличилась и округлилась, однако не упала. В кухне засвистел чайник, раздалось позвякиванье чашек. Ребенок на мгновение перестал пить молоко, словно прислушиваясь. Прежде чем снова припасть к груди, он приподнял пухлую ручку и схватился за свободный сосок. Капелька молока стекла по его пальчикам.

Выступила еще одна капля. Я оторвал от нее взгляд, поднял глаза и испугался взгляда Люции Нетршесковой. Она смотрела на меня с состраданием, явно заметив, как напряглись мои рот и шея. И тут она сделала нечто неожиданное. Бережно передвинула ребенка вправо, не сводя при этом взгляда с меня. Она освободила мне место подле своего тела. И как только я мог осмелиться на такое, спрашиваю я себя сейчас?! Но тогда я, точно во сне, сполз с кровати на мохнатый ковер и на коленях подобрался к молодой матери. Оперся руками о ее бедра, почувствовал, что она трогает мои волосы. Невероятное стало реальностью: меня погладила красивая женщина. Ее лицо расплывалось у меня перед глазами, я явственно различал только молочную бусинку посреди темного кружка. Теплая ладонь легонько нажимала на мою шею и подталкивала голову к мягкому телу. Ничто не имеет значения, кроме этого мгновения, шептала тихая комната. Сделай, что должен, не пожалеешь. Однако я колебался. Медленно повернув голову, я посмотрел на малышку, ощутил на губах ее слабое дыхание, поднял глаза и отпрянул назад — с таким ужасом смотрел на меня ребенок. При этом я задел сосок Люции, и мне показалось, что кожа у меня запылала, как если бы я поцарапался.

За дверью ложечка звякнула о фарфор. Я вскочил, отошел к окну и слегка приподнял штору, притворившись, будто рассматриваю грязный двор. Ничего я не видел, кроме размазанного серенького дня. Я поморгал, и очертания домов постепенно обрели четкость.

Я услышал, как вошел Нетршеск, неся поднос с кофе. Он сообщил жене, что приготовил для нее ромашковый чай. Она поблагодарила и напомнила ему, что он забыл предложить мне сахар. Я солгал, что предпочитаю несладкий, а потом провел по лицу ладонью, ибо капля молока Люции пощипывала мне кожу. Наверняка оно сладкое, подумал я, но лизнуть пальцы не рискнул. Опрометчиво сделав большой глоток кофе, я обжег рот… Вскоре откланялся, сославшись на неотложные дела. Учитель спросил мой номер телефона, чтобы когда-нибудь вместе выпить пива. Я продиктовал цифры. Стоя минуту спустя на лестничной площадке за закрытой дверью, я лизнул-таки свою руку. Однако язык, этот обожженный растяпа, не смог ощутить вкус молока.

X

Все дороги ведут наверх, к кладбищу.

О. Микулашек

Следующая неделя началась нехорошо.

Ровно в семь подал голос будильник, мой старинный враг. И тут же задребезжал телефон. Столь ранний звонок не предвещал, судя по моему опыту, ничего веселого. Так было в квартире Пенделмановой, так было и в Ветровском храме. Когда я, совершенно сонный, подошел в передней к телефону, из спальни высунулась голова госпожи Фридовой. В трубке послышался женский голос. Говорившая не представилась, но я узнал Розету. Она сообщила, что мне надо немедленно приехать на Вышеград, к Центру конгрессов. Там мне все объяснят. И повесила трубку.

Госпожа Фридова была явно раздосадована тем, что не успела к телефону первая. Она поинтересовалась, кто звонил, но я отказался удовлетворить ее любопытство. Тогда она обиделась и закрылась в кухне. Я понял, что ей не хочется, чтобы я готовил себе завтрак. В последнее время мне вообще все чаще казалось, что ее тяготит мое присутствие в квартире.

Автобус до Голешовиц, метро до Вышеграда. Мне хватило сорока минут. Взбежав по ступеням на мощеную террасу перед Центром конгрессов, я мгновенно понял, куда мне надо. У подножия двух железных флагштоков, на которых некогда реяли символы коммунистических съездов, царило странное оживление. Шесты, серые и грубые подобия обшитых деревом и обитых золотом шпилей, сооруженных некогда Плечником[26] во дворе Пражского града, обступила группа людей, среди которых я узнал Юнека и Розету, одетых в штатское. Розета помахала мне, а потом задрала голову и поглядела наверх, приняв ту же смешную позу, что и остальные. Мимо проходил какой-то человек в фуражке, он тоже посмотрел вверх и даже остановился. Я заметил, что его губы раздвигаются в улыбке. Поглядев на верхушки флагштоков, я увидел там нечто необычное: носки, надетые на них каким-то шутником. Столбы походили теперь на ноги великана в носках: крохотные сверху, книзу они утолщались и были по самые бедра утоплены в бетонной террасе. Фантасмагорическое зрелище, акт вандализма — неужто меня вызвали сюда ради этого?

Я поздоровался с Розетой, Юнек не обернулся, возле уха у него была рация, а к глазам он прижимал небольшой бинокль. Оба были бледны и, в отличие от зевак, крайне серьезны. Неподалеку стояли двое молодых полицейских и, судя по всему, колебались, надо ли просить собравшихся разойтись. Я снова поднял голову и поразился: носки заканчивались ботинками! Их кончики смотрели в разные стороны и легонько раскачивались на утреннем ветерке — будто великан болтал ногами. Удивительно, что все это до сих пор не упало на землю. На подметке, указывавшей на Карлов, сидел ржавого цвета голубь; он клювом выискивал на ней какую-то дрянь и заговорщицки поглядывал вниз — а не поделиться ли ему с нами.

Я вопросительно глянул на Розету, но тут налетел резкий порыв ветра, и она, по-прежнему не опуская глаз, крикнула «Осторожно!» и, раскинув руки, сделала шаг назад. Я инстинктивно пригнулся. Один носок упал вниз и тяжело ударился о террасу — он был полным, как на Рождество. От удара он разлетелся надвое: один кусок — синий и длинный, а второй — черный и короткий. Это оказался полуботинок, тот самый, на котором только что восседала птица. Он отлетел к газону с кипарисами. Первая же часть, человеческая нога в джинсовой штанине, которую я принял за великанский носок, осталась лежать возле основания мачты.

Первым это осознал человек в фуражке: он согнулся пополам, и его вырвало. Полицейские переглянулись и стали разгонять толпу. Многие торопливо уходили сами. Юнек пролаял какой-то приказ, один из полицейских подбежал к машине и приволок оттуда моток сине-белой ленты, которая вскоре уже опоясывала место преступления. Розета отошла в сторонку с человеком в фуражке. Заботу о нем взял на себя какой-то джентльмен в темном костюме под расстегнутым элегантным пальто. Он выудил из нагрудного кармана плоскую бутылочку и оказал бедолаге первую помощь.

Я бы тоже не отказался глотнуть из этой бутылочки. Меня била дрожь, и я не мог отвести взгляд от того места на мертвой ноге, где под завернувшейся синей материей белела кожа. Туда, где джинсовая штанина была оторвана, а это было примерно на уровне середины бедра, я взглянуть не осмеливался. Юнек ругался с кем-то по немилосердно трещавшей рации (мне показалось, что судебный врач отказывается приехать на место происшествия), а Розета приводила в чувство молодую женщину, которая только что потеряла сознание. Я собрался с силами и пошел искать ботинок. Он лежал возле газона. Я принес его Юнеку, все еще бранившемуся с медиком. Он вырвал ботинок у меня из рук и приложил к свободному уху, как телефонную трубку (Юнек умел говорить по двум аппаратам одновременно). Свою ошибку он осознал почти мгновенно и, так и не закончив разговор угрожающе шагнул в мою сторону. Загир был прав, когда, упомянув Юнека, предостерег меня. Я отступил и жестом показал ему, что ботинок грязный и что поэтому не стоит засовывать его в карман куртки. Однако обувь уже была там. Я вернулся к оторванной ноге и нашел в себе мужество взглянуть на ужасающую рану. Крови видно не было. Может, она струилась по флагштоку? Нет, он оказался чистым. Что это значило? Да то, что жертва истекла кровью еще на земле. Прямо рядом со сломанной — да-да, именно сломанной, возможно, даже перерубленной — костью в мясе зияла черная дыра, оставленная острием мачты. Окоченелые мускулы сохранили ее округлую форму.