Милош Урбан - Семь храмов

• Название: Семь храмов
• Автор: Милош Урбан
• Издательство: Издательство Ольги Морозовой
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-98695-003-8

Роман «Семь храмов» интригует и захватывает. Описание жестоких убийств и мрачной атмосферы средневековой Праги отсылает читателя то к готическим историям, то к экзистенциальной прозе Франца Кафки. Автор этой необычной книги — чешский писатель Милош Урбан, виртуозно манипулирует нашим страхом перед сверхъестественным. Главный герой романа, бывший полицейский, оказывается втянутым в расследование серии жестоких убийств. Жертвами становятся люди, каким-то образом причастные к разрушению готических соборов…

---

Нет, не о колонну. О дерево. И как это я только мог перепутать его с колонной? А на чем же я стою? Плиты пола исчезли, вокруг простираются зеленые луга. Трава в храме?.. Подивившись этому обстоятельству, я потер глаза. Потом задрал голову: ни окон, ни потолка нет и в помине. Белые высокие облака, между ними — сияющее небо, синевой режущее взор, который ожидал наткнуться на серые своды. Смотрю вокруг и вижу, что стою на отвратительной поляне, поросшей железными и каменными цветами. Храм, где я должен был бы находиться, возвышается немного дальше, пресбитерий вгрызается в кладбище, и я дрожу в окружении крестов. За забором виднеется сад — я разглядел кусок лужайки и высокую нарядную теплицу, похожую на прозрачный военный шатер. За ветвями фруктовых деревьев чернеют окна пресбитерия.

Прямо возле ног замечаю могилу, над ней — железный крест. На поржавевшем куске жести видны искривленные буквы. Я не могу их разобрать. И тем не менее я знаю эту надпись, могу повторить ее наизусть: «Внемлите вести о скорбном чуде, о Лохмаре, что выбросил из окна сына моего Шимона…»

Голова у меня кружится, клонится на заросшее надгробье, и я не в силах помешать.

— Вы бормочете что-то несвязное, друг мой, я подумал, это обморок…

Кто-то стоит надо мной, кто-то другой легонько шлепает меня по щекам. Великан с приятным голосом, девушка с вопросом в глазах.

Я был в храме. Сидел, привалившись спиной к колонне, в северном нефе, совсем рядом с ризницей. У меня стучало в висках и сжимался желудок.

— Это все спертый воздух, — сказала Розета и сунула мне пакетик с конфетами. — Ты сделал всего несколько шагов, покачнулся и начал падать. Ты бы расшибся, не будь поблизости этой колонны. А так ты изящно, как в кино, съехал по ней спиной. Может, у тебя низкое давление?

— Где вы были? Я вас искал.

— Шли следом за тобой. Когда ты потерял сознание, мы не успели подхватить тебя.

— Не может быть, я долго был тут один.

— Тебе показалось.

— Объясните, почему вы остались снаружи? Вы приготовили мне ловушку?

Они переглянулись, слегка улыбаясь.

— Да нет же, мы от вас не отставали. Мне очень жаль, что я не смог подхватить вас, когда вы падали, но это случилось совершенно неожиданно.

Гмюнд говорил это с горестным видом, однако я заметил, что происшествие его обрадовало.

— Вы что, не видели эту женщину? — накинулся я на них.

Они опять переглянулись.

— Вам померещилось, — сказал Гмюнд. Он походил на человека, хоронившего кого-то из родных. В одной руке у него была шляпа, другой он сжимал зонтик и трость. И Розета обнажила голову — вот уж не ждал я от полицейского такого жеста. — Интересный, однако, вам приснился сон, — продолжал рыцарь. — «Внемлите вести о скорбном чуде, о Лохмаре, что выбросил из окна сына моего Шимона…» На этом вы остановились. А дальше там вот как: «Великая скорбь поразила меня, его мать, в самое сердце». Так звучит целиком эта эпитафия, написанная три века назад на могиле паренька, погибшего у подножия колокольни. Как раз того, о котором я вам рассказывал. Наверное, вы где-то ее прочитали, потому что не припоминаю, чтобы я цитировал эту надпись. Да, разумеется, за церковью прежде находилось кладбище. Кладбище и сад, который со временем заглох, так что позже в нем пасли скот. Просто буколическая картинка — Штепан, колокольня, Лонгин и Все Святые, между ними бродят овцы, а вокруг расстилаются многочисленные поля. Поистине благодатный край. Кладбище потом уничтожили, а от садов осталась лишь пара деревьев.

Я недоверчиво покосился на него, но он не обращал на меня внимания. Повернувшись, он направился к алтарю. Розета сунула в рот конфетку и пошла в другую сторону. Я медленно поднимался с пола. Злился я на себя жутко, особенно бесило меня то, что Розета совершенно не удивилась, словно ничего другого от меня ждать и не приходилось. И Гмюнд тоже. Если так, то недолго же я на него проработаю.

— Мокер! — прокричал рыцарь так, что все вокруг задрожало. — Что бы мы без него делали? — Он стоял перед алтарем и показывал на окна. — Видите вот эти окружья? А вон те готические изломы окон центрального нефа — так вот, знаете ли вы, что оставило здесь барокко и что пришлось исправлять Мокеру? Круглые окошки!

— Признаюсь, — решил я присоединиться к его критическим высказываниям, — барокко мне тоже не по душе.

— Барокко — это самый глупый стиль. Пережили ли мы худшую напасть? Функционализм и стилевая разноголосица двадцатого века. Я ничего не имею против зданий, которые вырастило само барокко, но как же осмелились тогдашние архитекторы поднять руку на неподражаемую готику? Непростительная дерзость. Барочные колбочки в чешских селах — пожалуйста, села это выдержат, более того — барокко вообще стало для них своим, однако в иных случаях с барокко нужно держать ухо востро, оно может быть настойчивым и назойливым. Для городов его сложные планы, буйные красоты и купола имели катастрофические последствия. Готическая шатровая кровля, самый характерный признак архитектуры средневековой Европы, погибла именно из-за этих плебейских луковиц! Я верю в красоту простоты, и сложности не превзойти ее. Ренессанс влился в готику вполне органично; я признаю, что большая башня Святого Вита, которая долгие годы очень раздражала меня, взятая отдельно, сама по себе, является смелым и в то же время взвешенным архитектурным решением. Но если мы окинем взором весь храм, в том числе и башню, которая должна была бы пасть, но не пала,[23] то поймем, что это кощунство, что она привлекает внимание вовсе не к Господу, а к себе.

— В сравнении с барочными церквами собор просто красавец.

— Вам не стоит тратить силы на убеждения. Это у меня нечто вроде мании — перетаскивать людей на свою сторону, даже если они там и так уже находятся. Как вы думаете, Розета, мне это удается?

— А как насчет чудака Прунслика? — ответила она вопросом на вопрос. — Я думала, он ваш слуга, но получается, что не так уж он и заинтересован в работе на вас.

— Он мне не слуга, он свободный человек и может делать, что пожелает. Слегка сумасшедший, правда… как вы уже заметили. — Гмюнд прикрыл глаза ладонью — в них бил утренний свет. Я попытался поймать его взгляд. Кажется, он смотрел на окружья окон. Он даже достал блокнот и начал в нем что-то рисовать.

— Это его имя, — продолжала Розета. — Раймонд. Оно английское?

— Ваше тоже звучит не слишком по-чешски.

— Папа настаивал на Руженке, маме захотелось экзотики.

— Раймонда я знаю давно, мы вместе учились. Он — первый земляк, встреченный мною в Англии, хотя в то время я мало что знал о Чехии. Я был на выпускном курсе, когда он только поступил на первый. Я не мог видеть, как над ним издеваются. Людям не нравилось, что Бог сотворил его иным. Я оказал ему покровительство, и мы подружились.

Он сын чешского эмигранта, спасавшегося от фашистов, наполовину англичанин. Родился после войны, его мать была англичанка захудалого дворянского рода откуда-то из Ланкашира. Вроде бы голубая кровь текла в жилах обоих его родителей — так он, во всяком случае, уверяет. Не знаю, можно ли ему верить, но мне это безразлично.

— Значит, он работает на вас?

— Можно и так сказать.

— А что он делает?

— То одно, то другое. Организует встречи в разных инстанциях. Я бы сам не справился.

Разговор заметно утомил рыцаря. Посмотрев на часы, он поднял палец.

— И снова наш Мокер. Башенная кровля — тоже его, как и большое готическое окно, пробитое над порталом. Сто двадцать лет назад пражане были умнее, чем нынче, они умели выбирать архитекторов. К сожалению, этого не скажешь о городских советниках, которые были такими же тупицами, что и сегодняшние: ведь именно в то время разрабатывались планы по перестройке Еврейского Города. В наши дни пуризм презирают, да только культ новизны непременно закончится кризисом. Об этом свидетельствует мода на смешение всех мыслимых стилей. Разумеется, можно упрекнуть Иозефа Мокера в излишнем стремлении к украшательству, годящемуся скорее для французских кафедральных соборов, чем для чешских церквей, но это крохотное прегрешение, на которое, благодаря тому, что было им сделано для возрождения готики, он имел святое право.

Гмюнд шагал по южному нефу храма, стучал палкой о плиты пола, останавливался по очереди у всех трех алтарей и с неудовольствием их разглядывал.

— Мерзость. Придется разрушить. Вы только посмотрите на этого святого Григория! У него должен быть вид мученика, а он похож на какого-нибудь болвана из городской управы. А эта кошмарная Пьета — вам приходилось прежде видеть что-нибудь более безобразное? И на это вот тоже стоит взглянуть — алтарь Девы Марии Святоштепанской. Алтарь в стиле рококо!

— Мне он нравится, — сказала Розета с вызовом.

— А мне нет. Распухшая язва на чистой коже готического храма. Сплошные фальшь и притворство! Как же я рад, что здесь нет больше Розалии, написанной Шкретой, этим явно переоцененным мазилой. По мне, так лучше всего было бы, если бы алтарь вынесли отсюда какие-нибудь воры да вдобавок прихватили с собой еще и этих задастых ангелочков. Церковь пускай оставят, ее им не поднять.