Анатолий КОСТИШИН - Зона вечной мерзлоты

• Название: Зона вечной мерзлоты
• Автор: Анатолий КОСТИШИН
• Жанр: Современная проза

---

Директриса достаточно приветливо показала мне на стул.

– Евгений, – обратилась ко мне женщина в погонах. – Догадываешься, зачем мы все собрались в кабинете Валентины Матвеевны.

Я закосил под дурачка, пожал плечами.

– Ты уже четвертый месяц не живешь дома, – проинформировала меня капитан милиции.

– Я не виноват, что меня выгнали из дома, – я показал взглядом на усыновителей. – Дословно помню, как они мне сказали: «Уходи, неблагодарная свинья».

– Значит, ты в чем-то был виноват, и твои родители вот так эмоционально выразились, – вступила в разговор другая женщина.

Усыновительница нервно дернулась, как будто ее сунули в ледяную воду. Она смерила меня таким ненавистным взглядом, словно я был новым пятном на его светлой блузке.

– Вы своих детей тоже выгоняете на улицу на четыре месяца? – спросил я в торец. Женщина смутилась.

– Вот видите, – нервно подскочила усыновительница. – Я же вам говорила, он невозможен. У него все виноваты, кроме него. Мы с отцом потратили на него свою жизнь, это его не интересует. Кормили, поили, и вот выросло, – она беспомощно развела руками.

– Маргарита Ивановна, успокойтесь, не надо так эмоционально.

– Нет, вы посмотрите, Валентина Матвеевна! – театрально воскликнула усыновительница и полезла за платком в сумочку. – Воспитали на свою голову. Вот оно тлетворное влияние улицы. Посмотри, на кого ты стал похож? На дегенерата! – злобно выкрикнула усыновительница. – С каких пор ты стал красить волосы, ты что девчонка? Знаешь, кто так ходит?

– Мои волосы, что хочу, то с ними и делаю, – злобно окрысился я.

– Евгений, нельзя таким непозволительным тоном разговаривать с матерью, – заступилась женщина, сидевшая рядом с капитаншей. Потом мне сказали, что она представитель опеки.

– Здесь нет моей матери! – коротко и жестко ответил я.

В воцарившейся тишине явственно ощущалась открытая враждебность, исходившая от усыновительницы, сидевшей обособленно от остальных в круглом кресле, посередине кабинета. Она обвела взглядом поочередно всех. Тишину нарушила директриса.

– Евгений, ты собираешься возвращаться домой?

– Я к ним не вернусь!- машинально сказал я. Во рту у меня все пересохло. Я чувствовал, как в жилах у меня стучат месяцы, если не годы, ненависти к усыновителям, особенно к ней.

В кабинете снова воцарилась тягостная тишина.

– Хорошо, Женя, – начала разговор капитанша. – Ты сейчас временно проживаешь у своего одноклассника Валерия Комарова, правильно, – уточнила она.

– Да, – кивнул я головой.

– Твои родители обратились в органы опеки, чтобы тебя поместили в детский дом. Они хотят оформить официально разусыновление, что ты на это скажешь? – спросила меня женщина из опеки.

– Я согласен, – не задумываясь, ответил я. – Детдом так детдом, только дайте закончить восьмой класс.

Я видел недоверчивые глаза теток.

– Ты это серьезно? – первой спросила меня директриса, она даже сняла очки. – У меня есть выбор?

Снова в кабинете воцарилась тишина. Я грустно улыбнулся комиссии, мол, понимаю вас, но кому сейчас легко.

– Маргарита Ивановна, Иван Николаевич, что вы скажете? – негромко спросила женщина-милиционер.

– А что мы? – выпалила усыновительница. – Он сам все уже решил, – она с ненавистью посмотрела на меня. – Хочет идти в детдом, пусть идет!

Вот так решилась моя судьба. Меня беспокоила только предстоящая разлука с Комаром. Через два дня наступил тот самый день, который сделал меня хромоножкой и круто изменил мою жизнь. Теперь я знаю: всю нашу жизнь может перевернуть один миг, только мы не знаем, когда он придет.

Вас интересует, как я стал хромоножкой? Особого секрета в этом нет, тем более что я обещал все рассказать, – значит рассказать и про тот день.

До конца четвертой четверти оставалось каких-то несчастных три недели, с учетом выходных и проходных – еще меньше. Дыхание приближающихся летних каникул пьянило не только детские умы, но и кружило учительские головы. Хандра охватила всех. Это и сказалось на определенной снисходительности двух сторон друг к дружке.

В тот злополучный день после уроков мы с Комаром дежурили по классу. Я не торопясь, вымыл пол, Валерка пошел выносить ведро, осталось проверить окна и закрыть их на шпингалеты, так как на улице собирался дождь. Я вскочил на подоконник, в этот момент в класс вошел Буек и за ним вся его компания, среди них был и Элл, именно он закрыл дверь за собой.

Ледяной холодок пробежал по моей спине. Ухмыляющаяся физиономия Буйка приближалась ко мне. Я понимал, что нахожусь в ловушке. В Пентагоне никого, хоть заорись, еще неизвестно, какая толпа осталась за дверью.

– Тихий, мы готовы, – Буек зловеще оскалился. – Ты нам обещал райское наслаждение.

– Отвали, – мой голос дрожал от напряжения.

Буек засмеялся громким вызывающим исступленным смехом. Я понял, что сейчас произойдет, и внутренне приготовился к бою не на жизнь, а на смерть.

– На пол его! – резко и злобно скомандовал Буек. – Сегодня повеселимся над Тихим от души, по полной программе. – И толпа душевно накинулась на меня, как стая голодных волков на жертву.

Я получил несколько сильных ударов по лицу, из носа потекла кровь, солено стало в горле. Удар ноги по почкам свалил меня на пол. Чья-то рука зажала мой рот, мне ничего другого не оставалось, как изо всей силы вцепиться в нее зубами.

Раздался дикий крик:

– Ах ты, пидар!

И все же мне удалось вырваться. Я вскочил на спасительный подоконник и открыл фрамугу большого окна. Рубашка на мне была разорвана, лицо, грудь в крови, подбитым глазом я видел смутные очертания класса и силуэты мучителей, застывших от неожиданности на месте. От меня явно не ждали такой прыти.

– Подойдете хоть на метр, я прыгну вниз, – пригрозил я. – Мне терять нечего!

– Не смеши меня, – злорадная улыбка замерла на губах Буйка. – Сначала мы опустим тебя, потом зачморим Комара, – и Буек сделал роковой шаг к подоконнику, сняв тем самым напряжение с остальных. Моим единственным спасением оставалось окно. Страшно не было, напротив, я почувствовал необъяснимую легкость, словно освобождался от чего-то такого, от чего никак не мог освободиться раньше.

– Пошли вы все… – и я оторвал руку от рамы…

Дальше туман…

Очнулся я в снежном царстве: высокий белый потолок, белые стены, матовое окно, с неприязнью глядящее на меня. Я, наверное, силился подняться, но что-то тяжелое придавило грудь, и надо мной нависло огромное лицо в марлевой повязке. Я вскрикнул: «Мама!», – и потом стало опять темно.

Когда я проснулся, от боли чуть не вскрикнул. Глаза открывать не хотелось. Свет в палате был приглушен, и я был уверен, что сейчас еще ночь, и значит, я не мог проспать долго. Потом выяснилось, что я проспал двое суток напролет. Вошел врач в белом халате. Он озабоченно смотрел на меня, но, увидев, что я открыл глаза, улыбнулся.

– Как ты себя чувствуешь?

– Мне больно! – прошептал я.

– Где болит? – озабоченно спросил хирург.

Я показал глазами на грудь.

– Это последствия удара, – успокаивал врач.

– Вы не поняли, – надломленным голосом произнес я. – У меня душа болит.

– Это со временем пройдет, – спокойно ответил мужчина в белом халате и таком же колпаке. – Все со временем рубцуется, затянется и эта сердечная боль. Поверь мне, так и будет, – и врач успокаивающе мне подмигнул.

Я вынужденно, молчаливо с ним согласился. Все пройдет, кроме тупой неутихающей боли, которую теперь никакими лекарствами не заглушить. Тот день меня не сломил, напротив – закалил, зачеркнул навсегда, живущий во мне страх. Мне уже нечего было бояться, и нечего терять. Я давно понял: люди боятся, когда есть, что терять. Комар лежал в соседней палате. Ему Буйковские шестерки сломали два ребра и руку, когда он рвался к двери, спасать меня.

Перед ужином зашла медсестра и сказала, что ко мне пришел отец.

– Не хочу его видеть, – выдавил я из себя.

– Понимаю, что у вас не самые лучшие отношения, но он отец, – медсестра с укором посмотрела на меня.

Отец, осунувшийся и состарившийся, приблизился ко мне. Я заметил, что его глаза были влажными. Мы молча смотрели друг на друга.

– Как ты себя чувствуешь? – прошептал он надтреснутым голосом.

Я молчал.

Он что-то еще говорил, но я не вслушивался особо в его словесный поток, я просто разглядывал его. И вдруг мне стало безумно жалко его. Передо мной лепетал пятидесятилетний старик. У него никогда не было детей, судьба ему подарила меня. Не бог весть что, но на безрыбье и рак рыба. У него был сын, и он от него отказался, потому что всю жизнь был подкаблучником у своей жены. И даже сейчас в больницу пришел втихую от нее. Мне так хотелось обо всем этом ему сказать, но говорить было невыносимо больно.

– Видишь, к чему приводит самостоятельность, – доказывал он. – Если бы ты пришел, извинился за свое поведение, ничего бы этого не было.