Лев Остерман - О, Солон!

• Название: О, Солон!
• Автор: Лев Остерман
• Издательство: Греко-латинский кабинет
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 5-87245-055-9

История Афинской демократии от ее становления при Солоне (VI в. до н. э.) до казни философа Сократа (IV в.).

---

Афинские судьи привыкли к тому, что обвиняемые умоляют их о пощаде и снисхождении. Сократ понимает, что его дерзкая речь раздражает их, что он играет со смертью, но верность своему призванию сильнее страха. Он говорит судьям:

"Поистине афиняне дело обстоит так: где кто занял место в строю, находя его самым лучшим для себя, или где кого поставил начальник, тот там, по моему мнению, и должен оставаться, несмотря на опасность, пренебрегая и смертью, и всем, кроме позора. А если бы после того, как меня ставили в строй начальники, выбранные вами, чтобы распоряжаться мной, — так было под Потидеей, под Амфиполем и под Делием, — и после того как я, подобно любому другому, оставался в строю, куда они меня поставили, и подвергался смертельной опасности, — если бы теперь, когда меня бог поставил в строй, обязав, как я полагаю, жить, занимаясь философией и испытуя самого себя и людей, я бы вдруг испугался смерти или еще чего-нибудь и покинул строй, это был бы ужасный проступок. И за этот проступок меня в самом деле можно было бы по справедливости привлечь к суду…" (28 E)

Мы уже знаем, что афинская гелиея признала Сократа виновным 280 голосами против 221. Поскольку случай был неординарным, путем нового голосования надлежало либо приговорить его к смертной казни, на чем настаивал обвинитель, либо принять ту меру наказания, которую предложит осужденный. Наверное, если бы теперь Сократ признал себя виновным и предложил изгнание или крупный штраф, то избегнул бы казни. Сократ выбрал смерть. Он заявил:

"Итак, если я должен по справедливости оценить мои заслуги, то вот к чему я присуждаю себя — к обеду в Пританее". (37)

Это была дерзость, насмешка над осудившими его — ведь обед в Пританее в качестве великой почести предоставляли победителям Олимпийских игр. Естественно, что рассерженные судьи, на этот раз с перевесом в 80 голосов, вынесли Сократу смертный приговор. После этого, в своей заключительной речи на суде Сократ сказал:

"И вот я утверждаю, афиняне, меня умертвившие, что тотчас за моей смертью постигнет вас кара тяжелее, клянусь Зевсом, той смерти, которой вы меня покарали. Теперь, совершив это, вы думали избавиться от необходимости давать отчет в своей жизни, а случится с вами, говорю я, обратное: больше появится у вас обличителей — я до сих пор их сдерживал. Они будут тем тягостнее, чем они моложе, и вы будете еще больше негодовать". (39 C)

Как видим, Сократ верил в бессмертие своего дела. Более того, добровольно выбирая казнь, он обеспечивал, утверждал это бессмертие. И не ошибся. Учение Сократа, рассказ о жизни и смерти философа, записанные его молодыми последователями, стали достоянием всего человечества. Из зала афинского суда через бесчисленный ряд просветителей и гуманистов до наших дней протянулась цепь преемственности идей умеренности, справедливости и добра. Сегодня с этими идеями, быть может, связан наш единственный шанс выжить…

Но закончу рассказ о Сократе. Судьбе было угодно, чтобы приведение приговора в исполнение отложилось на 30 дней. Дело в том, что накануне суда из Афин на остров Делос для участия в празднике Аполлона отплыл корабль со священным посольством. Делии справлялись раз в четыре года и длились месяц. Смертные казни в Афинах на это время приостанавливались.

В тюрьму, где находился Сократ, приходили его родственники и друзья, с которыми он вел обычные свои беседы — о жизни и смерти, добродетелях и пороках, богах и бессмертии души. Философ неизменно пребывал в своем обычном светлом и бодром настроении. Готовясь к смерти, он, по свидетельству Платона говорил им:

"… никаких оснований для недовольства у меня нет, напротив я полон радостной надежды, что умерших ждет некое будущее и что оно, как гласят и старинные предания, неизмеримо лучше для добрых, чем для дурных". (Федон, 63 C)

Друг Сократа Критон подкупил стражников и убеждал философа бежать. Но Сократ отказался. Такой поступок опорочил бы и его, и дело его жизни. Кроме того, это было бы нарушением законов, которые Сократ всегда чтил. Он возражает Критону на его уговоры следующим оригинальным образом:

"Тогда посмотри вот как, если бы, чуть только собрались мы отсюда удрать, — или как бы мы это там ни назвали, — вдруг пришли Законы и само Государство и, заступив нам дорогу, спросили: "Скажи-ка, Сократ, что ты задумал? Не замыслил ты поступок, который собираешься совершить, погубить, насколько это от тебя зависит, нас, Законы, и все Государство? Или, по-твоему, еще может стоять целым и невредимым то государство, в котором судебные приговоры не имеют никакой силы, по воле частных лиц становятся недействительными и отменяются?" (Платон. Критон, 50 B)

Когда в назначенный час раб принес бокал цикуты, Сократ спокойно выпил чашу до дна. Он приветливо попрощался с друзьями, немного походил, а когда почувствовал тяжесть в ногах, лег на тюремную койку и закутался в гиматий. Потом раскрылся и сказал:

"Критон, мы должны Асклепию петуха. Так отдайте же, не забудьте". (Платон. Федон, 118)

Это были его последние слова. Сократ имел в виду жертвоприношение богу врачевания за освобождение своей души от бренного тела.

Так закончилось столкновение бесстрашного поборника добра и справедливости, философа-одиночки с государственной властью и предрассудками толпы. Такое столкновение неизбежно кончается поражением, а подчас и гибелью одиночки. Но в процессе духовного развития человечества поражение может превратиться в победу. Суд истории пересматривает дело и выносит обвинительный приговор власти зла, несправедливости и невежества. Такой приговор (и не только в связи с казнью Сократа) заслужила на пороге IV века потерявшая свое лицо Афинская демократия.

Вот и все. Наша история закончена. Надеюсь, дорогой читатель, что у Вас есть над чем поразмыслить.

* * *

… Конец лета. Тихая, безветренная ночь. За черной громадой Акрополя восходит луна. Четкая линия края храмовой площадки отделила посветлевшее небо от непроглядной тени обрыва скалы. Продолжением тени выступают над обрывом карниз и кровля Парфенона. Ясно очерчены дальний скат фронтона и профиль капители угловой колонны. Блестят отполированные камни Священной дороги. Город спит…

На пороге слабо освещенной комнаты небольшого дома близ дороги стоят двое: мужчина и женщина. Он обнял ее сзади за плечи и задумчиво смотрит вверх на Парфенон. Она, отклонившись, подняла глаза к его лицу. Едва белеют тонкие колонки портика, окаймляющего внутренний дворик. Через проем двери виден еще один человек. Он сидит подле догорающего очага. Длинные седые волосы и борода позволяют угадать в нем философа. Красные отблески огня ведут свою безмолвную игру в неподвижных чертах строгого лица. Взгляд пристально и, вместе с тем, рассеянно следит за быстрыми перебежками языков пламени. Двое у двери разговаривают вполголоса, с долгими паузами.

— Ты доволен сегодня мною, мой господин?

— Не говори так, Аспасия, даже в шутку. Я доволен. Ты сумела немного рассеять мою тревогу. И наш молодой друг Сократ помог тебе в этом.

— Он замечательно умен и заражает своей верой в людей… А что, война неизбежна?

— Боюсь, что так. В этом году спартанцы не тронутся с места. но следующей весной…

— Ты попробуешь еще отговорить Архидама?

— Я уже отправил ему письмо. Но апелла и эфоры настроены решительно. Коринф угрожает выйти из Союза. А это — флот… Однако сейчас меня больше тревожит Фукидид и те, что с ним…

— Закон о неверующих? Он принят специально против Анаксагора?

— Да. И это только начало…

— Ты говорил с учителем? (Взгляд на сидящего у очага.)

— Я сказал, что готов защищать его в гелиее. Но не могу поручиться за успех.

— Он уедет?

— Не знаю… Наверное, так было бы лучше.

— Фидию тоже грозит опасность?

— Возможно… Но сейчас не время говорить с ним об этом. Он так счастлив, что закончил Парфенон.

— Все-все окончено?

— Все. Иктин установил последнюю метопу. Алкамен и Агоракритос закончили отделку фронтонов.

— А Пропилеи?

— Мнесиклу осталось доделать самую малость.

— Как замечательно, что они закончили одновременно!

— Да. Ансамбль Акрополя этим заложен. Он будет пополняться такими же шедеврами… Даже и без меня.

— Не говори так.

— Любовь моя, мне скоро шестьдесят. Мой срок близок.

— Не говори так.

— Я рад за Фидия и за Афины. Что бы не случилось, Парфенон будет стоять века. Любуясь им, люди будут вспоминать и нас. Наш опыт будет им полезен… Надеюсь, что Геродот о нем напишет. Талант его в расцвете, и он на пять лет меня моложе.

— Он приедет?

— Обещал. Прощаясь, сказал мне, что ты его очаровала.

— Ты мне льстишь.

— Нет. Это — правда. Да и кто может устоять перед обаянием самой умной и прекрасной женщины на земле?

— Спасибо, милый. Хоть это и не так, но мне приятно… Геродот очень уважает тебя.