Ант Скаландис - Братья Стругацкие

• Название: Братья Стругацкие
• Автор: Ант Скаландис
• Издательство: ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-052684-0, 978-5-9713-8278-2

Самые знаменитые в литературе соавторы — Аркадий и Борис Стругацкие — не просто фантасты, не просто писатели, даже не просто кумиры миллионов. Кем они были для нас и останутся навсегда? Частью жизни.

Стругацкие — это наше представление о будущем, о мире, о человеке, о том, что правильно и что неправильно, о смысле бытия и бессмысленности смерти. Они — наш камертон, наш путеводитель, наше оружие и наш факел в мрачном лабиринте истории — прошлой и будущей.

Стругацкие — это наши вывернутые наизнанку души. И наша совесть.

Старший, Аркадий Натанович, ушел от нас в 1991 году, младшему исполнилось ныне 75 лет, и он продолжает работать.

Первую большую и подробную биографическую книгу о братьях Стругацких написал известный фантаст и публицист Ант Скаландис.

***

Эта книга читается взахлеб. Неудивительно: для того, кто интересуется историей литературы, писатель «братья Стругацкие» — фигура знаковая. Автор собрал уникальный материал и подал его так, что читаешь 700-страничный кирпич, как классную беллетристику. По сути, «Братья» — книга не только о писателе АБС, но и о целой эпохе в истории страны и литературы.

Конечно, автор предвзят, конечно, книга могла быть и другой. В ней не хватает отстраненного взгляда на феномен Стругацких, попытки проанализировать их книги с точки зрения человека вне фэндома. Другое дело, что пока это и неосуществимо: человек «снаружи» вряд ли имел бы возможность, да и желание работать с таким количеством уникальных документов, вряд ли ему удалось бы разговорить такое количество людей…

Итог: книга в первую очередь для любителей и ценителей творчества АБС. Но ведь их — нас — немало! Главный признак успеха Скаландиса, по-моему, в том, что, дочитав его труд, очень хочется заново открыть книги Стругацких.

(c) Владимир Пузий

---

Как я скучаю по вас. Иногда от тоски плачу. Жду тебя, дорогая мамочка, как можно скорее. Целую вас крепко-крепко, тебя и Бобку.

Бедный отец, если бы хоть он был со мною.

Целую, твой сын и Борин брат Аркадий.

P.S. Пиши как можно скорее и чаще, с каждой станции».

Уехать из Ленинграда им удалось только 3 августа. До Ладоги ехали поездом. Оттуда — на пароходе. Дорога эта довольно подробно описана матерью. А БНу на всю жизнь запомнилась невероятно заблёванная палуба — ослабевшим, голодным людям качка давалась особенно тяжело. Однако сама по себе эвакуация, пусть и с изрядным риском попасть под обстрел или бомбёжку, не была таким уж подвигом. Ленинградские власти охотно и торопливо разгружали город в ожидании новой блокадной зимы.

Поезд до Чкалова тащился недели две, если не три. Только к концу августа семья воссоединилась. Тут всё понятно.

И вот теперь мы видим, что не описанным никем и никак остаётся довольно короткий период в жизни АНа — с 20 апреля по 15 мая в Вологде, плюс двадцать дней дороги до Чкалова. Что там было в эти тяжкие дни? Где он жил в городе? Как ехал? Чем питался? Какие ужасы повидал? А этот ад, через который прополз, описан ли в письме Игорю Ашмарину, или так и остался за кадром? Нет ответа. Вот почему столь важно внимательно перечитать несколько страниц из повести «Дьявол среди людей», задуманной братьями вдвоём, однако написанной целиком в одиночку и опубликованной под псевдонимом «С. Ярославцев»:

«Вот в это время и появился в нашем Ташлинске <…> замурзанный и обтрёпанный, с трудом владеющий человеческой речью мальчик Ким. Как появился? Да просто волею смертельно уставшей чиновницы, торопливо заполнявшей бесконечные ведомости. Уже в студенческие времена довелось мне услышать анонимную песню под гитару:

Из краев освобождённых,

С чёрной, выжженной земли

К нам пригнали эшелоны

И детишек привезли…[1]

Эшелоны не эшелоны, а десяток детишек по какому-то распределению доставили в Ташлинск. Ещё в первую военную зиму к нам пригнали целый детский дом из Западной Украины. <…> И там его, конечно, как завзятого кацапа принялись было нещадно бить. Походя оскорблять, мочиться в его постель, отнимать еду. Дело известное. Мальчишки и звери — одна потеря. Но тут не на таковского напали. Ну-с, когда его в очередной раз жестоко отлупили, отобрали у него добротные армейские ботинки и отняли за ужином миску голодной каши вместе с голодной хлебной пайкой, он среди ночи тихонько встал, подкрался к своему главному обидчику, сыто и сладко спавшему под тремя одеялами, и со всего размаху треснул его по голове табуреткой.

Ирония судьбы. Этого долдона через месяц должны были призвать в армию. Но после табуреточного сотрясения он почти пять месяцев проволынил в больнице и тем, по существу, спасся. <…> Табуреточное дело в детдоме, конечно, замяли. Там и не такие дела заминали. Трёх заведующих, пятерых завхозов, неучтённое число поварих и нянек отдали под суд, шайки осатаневших от голода воспитанников грабили погреба, лавки и хаты, хозяйки отбивались вилами и топорами, трупы мальчишек и девчонок тайком где-то закапывали, изувеченных увозили неизвестно куда… Это общеизвестное. А что касается Кима, то приставать к нему перестали, но и дружбы ничьей в родном детдоме он не сыскал. Все числились на Голгофе. И Ким подружился со мной.

Во-первых, в классе оказались мы за одной партой. Это само по себе сближает. Но главное — моя мама. Чем-то очень ей понравился Ким. И когда приходил он к нам делать уроки, ему всегда выставлялось угощенье: мятая варёная картошка, круто посоленная и с нарезанным лучком, залитая обратом. И мы всласть лопали. Боже мой, как мы лопали, вспомнить страшно! Только хлеба, конечно, было маловато — так, по маленькой горбушке на нос. <…>

А родом он был откуда-то с юга, то ли из Батайска, то ли из Ростова. Отец сразу же ушёл на войну и сгинул, во всяком случае, у Кима о нем не осталось никаких воспоминаний. Когда немцы подошли к городу, мать подхватила сынка и перебралась к родителям. Надо полагать, куда-то неподалёку. Уже через несколько дней немцы без боя ворвались в это местечко и помчались дальше. На восток, на восток! Нах Шталинград!

Об оккупации у Кима особых воспоминаний не сохранилось. Кажется даже, что это было самое сладкое время в его маленькой жизни. Дед Старый и баба Вера души в нем не чаяли, картошки со сметаной, яиц и морковки было предостаточно, обширный двор и садик были в его полном распоряжении, вот только мать чахла день ото дня… Потом наступила та страшная зима, когда война взялась за него по-настоящему.

Вероятно, местечко это имело важное стратегическое значение, иначе чего бы две самые могучие армии в мире топтались на нём несколько дней (часов? недель?), гремели, бабахали, лязгали над головами двух стариков, молодой женщины и ребёнка, в ужасе зарывшихся в кучу картошки на дне погреба? Метались по земляным стенам охваченные паникой крысы, изобильно сыпалось с потолка, и всё тряслось в кромешной тьме… Выдалась тихая минутка, и дед Старый ползком вскарабкался по земляным ступеням и осторожно выглянул наружу, и сейчас же снова скатился вниз и сообщил, что хату разнесло до завалинки, а на месте сортира навалены грудой то ли мешки какие-то, то ли тела. Затем загремело, забахало, залязгало опять, да ещё и сильнее. Мать легла на Кима, прикрыв его своим немощным телом, баба Вера громко читала молитвы, дед Старый кряхтел и ворочался во тьме, всё старался зарыть любимых людей поглубже в картошку, а маленький Ким лежал, притиснутый телом матери, задыхался и ходил под себя… И тут снаружи вышибли дверь погреба и вбросили гранату.

Немец? Наш? Какая разница! Треснула взломанная дверь, погреб озарился серым светом, затем со стуком упало рядом, покатилось и грянуло. Целую вечность Ким лежал под трупами тех, кто мог им интересоваться. Потом ещё одну вечность он выбирался из-под этих трупов. Он выбрался, залитый кровью и испражнениями, сполз на земляной пол и завыл.

Он выл и никак не мог остановиться. Он не помнит, как пришли, как вытащили его наружу, смутно припоминается ему, как кто-то плачет над ним, кто-то матерится люто, потом его мыли и оттирали, и кто-то голый, стриженный ступеньками, лил на него нестерпимогорячую воду и надирал жесткой мочалкой. И вот он оказался чистенький, в подшитой, но всё равно непомерной солдатской форме, с брезентовым ремнём и погонами, в громадных ботинках, набитых ветошью, в настоящих обмотках, толсто намотанных на его тощие ноги, и он был под опекой славного санитара-кашевара дяди Сережи и мчался со всей армией на запад, на запад, на Берлин!

До Берлина он не домчался, а оказался вдруг в эшелоне, в телятнике, набитом такими же возгрявыми бедолагами, котелок замечательно вкусной пшёнки с говядиной (на двоих в сутки), буханка хлеба, тоже замечательно вкусного (на пятерых в сутки), Новоизотовск, распределитель, Ташлинск. Всё».

Придумать такое можно? Можно. Но зачем? Если всё это было. Да, не всё именно с ним. Тем более даты, география, имена, родственные связи… Это же беллетристика, а не дневник. Но по сути АН за полгода до смерти заполнил, как сумел, это белое… да нет, чёрное пятно в своей биографии.

Грозила ему судьба Кима Волошина? Безусловно. Но он не сделался «дьяволом между людьми» (кстати, в авторском варианте это название звучало именно так, подчёркнуто архаически). Он не озверел. Не принял «причастия буйвола», как он любил говорить, цитируя Генриха Бёлля. Не превратился ни в фюрера, ни в быдло. Он просто остался Человеком. Человеком с большой буквы.

В 1966-м братья Стругацкие напишут от имени Виктора Банева (а Банев из ГЛ — это ещё один герой, процентов на девяносто состоящий из АНа):

«Всё дело в том, что вы, по-видимому, не понимаете, как небритый, истеричный, вечно пьяный мужчина может быть замечательным человеком, которого нельзя не любить, перед которым преклоняешься, полагаешь за честь пожать его руку, потому что он прошёл через такой ад, что и подумать страшно, а человеком всё-таки остался».

Да, Банев говорил не совсем о себе, он не был истеричным, да и брился относительно регулярно, правда, и пил не менее регулярно, но всё, что во второй части предложения, после слов «быть замечательным человеком» — это, безусловно, о нём, о Баневе. И об Аркадии Стругацком.

Вся эта жуть существования среди недобитых, толпами эвакуируемых и группками разбегающихся подростков, весь ужас их превращения в хладнокровных малолетних бандитов закончились для Аркадия именно в Ташле, где его как человека грамотного (целых девять классов!), поставили начальником «маслопрома», и нашлась добрая женщина, приютившая его, а через месяц и мама с братом приехали.

Там они прожили вместе около полугода. В начале 1943-го (приказ от 28 января) Аркадия призывают в армию, и 9 февраля он вновь покидает семью, уехав учиться во 2-е Бердичевское пехотное училище, дислоцированное в тот год в городе Актюбинске. И братья вновь расстаются надолго.