Канта Ибрагимов - Прошедшие войны

• Название: Прошедшие войны
• Автор: Канта Ибрагимов
• Жанр: О войне

Война… Жители Дуц-Хоте в спешном порядке стремятся покинуть родные жилища. Они, до этой кошмарной ночи, думали, что до их высокогорного села не дойдет ужас истребления. Однако эти ожидания и мечты не оправдались.

---

Не обращая внимания на замечание брата, Косум уплетал еду.

— Тебе чай сейчас налить или чуть позже? — спросила тихо Хаза.

— И сейчас и позже, — с набитым ртом ворчал Косум, погруженный весь в это дело.

— Хватит жрать, — не выдержал мулла. — Пошли.

Обтерев жирные руки о голенища сапог, поблагодарив Хазу за гостеприимство, Баки-Хаджи вышел во двор. Следом, недовольный, чавкая, ухватив на ходу еще один кусок пирога, двинулся Косум.

Отойдя подальше от дома, остановились. Мулла тяжело облокотился на трость.

— Ну что там, рассказывай, — спросил он с явным нетерпением.

— Все нормально. Все тихо.

— «Все тихо», — передразнил его старший брат, — а кто стрелял?

— А это я, — бодро ответил Косум, — он хотел было пырхнуться, ведь вооружен был, — так я его опередил… Пришлось.

— Ладно. Где он?

— Там, у дороги.

— Ночью принесете его сюда и здесь похороните. Вот здесь, понял? — и Баки-Хаджи ткнул тростью в землю.

— Да ты что, Ваша, тащить сюда этого ублюдка… Делать больше нечего. Мы его там уже закопали, — стал возмущаться Косум.

— Не шуми… Он чеченец и мусульманин, и я обязан его отпеть.

— Какой он мусульманин, безбожник проклятый, — не унимался младший брат. — Как его сюда тащить? Мы сейчас и не найдем того места.

— Найдете, — отрезал Баки-Хаджи.

— А может ты его там отпоешь, — взмолился Косум.

— Мне надо семь дней по утрам читать Ясин [42], так что я, туда в лес буду бегать?! А если увидят?

 — Понятно… Прямо здесь закопать?

— Да. Вот под этим деревцем.

— А если Хаза… — начал было Косум.

— Хаза будет молчать, лишь бы вы не болтали.

В ту же ночь у Баки-Хаджи вновь собрались все мужчины Арачаевской семьи. Об убитом председателе ревкома никто не промолвил ни слова, все говорили о неслыханном поступке Харона. Только три человека были участниками и свидетелями утреннего инцидента. При этом Хаза в ауле в тот день не появлялась. Баки-Хаджи и Харон тоже словом не обмолвились, зная последствия. Тем не менее к вечеру все село только об этом и говорило, сгущая краски и раздувая небылицами события. Молодые горячие головы Арачаевых хотели, не откладывая на завтра, разобраться с охамевшим односельчанином. Однако мулла с трудом уговорил их не предпринимать никаких поступков, а тихо переждать.

— Не то время, — со злостью в голосе говорил он. — Не та власть… Вы ничего не знаете… Делайте — то, что я вам говорю… Косум — ты выполнил мое поручение?.. С завтрашнего дня все готовьтесь к посеву. Весна на дворе. Когда был жив Алдум, я об этом никогда не думал, а теперь другое дело… На равнине — голод. Будем враждовать по каждому слову — ничего не выиграем. Главное — терпение и труд… Всё, завтра все на огороды… Косум — тебя это тоже касается.

Трудиться в поле на следующий день никому не удалось. События стали развиваться неожиданным образом.

Еще не рассвело, когда во двор Баки-Хаджи ворвалась разъяренная мать председателя ревкома — Солсаева Бадрудина. Рассекая воздух огромным кинжалом, простоволосая, свирепая, с белой пеной в уголках рта, с бешеными глазами, она появилась в темноте, посылая неземные проклятия в адрес всех Арачаевых, всего Дуц-Хоте и всех горных чеченцев.

Мохнатые здоровенные сторожевые собаки муллы бросились с злым лаем на старуху, рвали в клочья ее платье, кусали за ноги, руки. В слепом отчаянии, мать убитого сына ничего не чувствовала, с яростью махала она кинжалом. Собаки визжали, отскакивали, вновь бросались на женщину, сбили ее с ног, и неизвестно чем бы это все кончилось, если бы все Арачаевы в одном нижнем белье не выскочили на улицу.

С рассветом село гудело, как потревоженный улей. Даже коров и баранов не отогнали пастись в тот день жители Дуц-Хоте.

Ближе к полудню в аул приехала на двух тачанках милиция из Шали, они ходили по дворам, всех расспрашивали, старший из них — русский — что-то записывал, отдавал короткие замечания. Под вечер, забрав с собой обезумевшую женщину и ее хилый скарб, они тихо уехали.

Все поняли, что над Арачаевыми нависла не только кровная месть, но и серп и молот Советской власти. Соседи стали избегать их, боялись с ними общаться, детей не пускали в их двор. За один день самый сильный тейп села стал самым ущербным, незавидным, гонимым.

В то же раннее утро, когда страсти вокруг дворов Арачаевых только разгорались, Баки-Хаджи, никому не говоря ни слова, пробирался сквозь утренний весенний туман чужими огородами, как мальчик перелезая через заборы к краю села. Он держал путь к мельнице, к месту, где должны были перезахоронить председателя ревкома.

Старик не ошибся в своих догадках: все было сделано из рук вон плохо; землю не уровняли, вместе с черноземом на поверхности остались большие шмотки глубинной глины, все было как на ладони.

«Идиоты, ничего нельзя им поручить» — ругался про себя старик.

На помощь позвал Хазу. Вместе они долго колдовали над местом захоронения. Потом, весь потный, изнеможденный, с опустошенным взглядом, долго болтал обессиленными руками в роднике, пригоршнями поливал лицо и голову ледяной водой.

Долго он мучился внутренними противоречиями, и в конце концов все-таки решил, что как мулла, как истинный мусульманин он должен исполнить свой долг, несмотря на то, что покойный являлся одним из виновных в смерти брата.

«Кровником он был при жизни, а теперь все в руках Бога», — окончательно утвердил свое решение мулла, и нехотя подумал: «Хотя, если честно, то и кровником его назвать можно условно… И все-таки за брата мы отомстили!»

Незаметно уполз туман, робко выглянуло весеннее солнышко. Внизу, в ущелье, в любовном торжестве ликовали птицы. Над залитыми солнцем горными склонами величественно и легко парил одинокий орел. Вверху, у самого истока родника, на утренний водопой пришло немногочисленное стадо кавказских оленей. Большой, важный, грациозный самец горделиво остался в стороне: его крупная голова с растущими по весне небольшими рожками крутилась, высматривая опасность. Раза два он с безразличием останавливал свой взгляд на мулле. Не торопясь, небольшими, размеренными глотками утолив жажду, олени дружно развернулись и спокойно скрылись в густой чаще орешника, показывая старику размытые темной каймой белоснежные хвосты.

Взяв у Хазы маленький деревянный стульчик, Баки-Хаджи вновь устало тронулся к месту захоронения председателя ревкома.

— Баки, — крикнула ему вслед Хаза, — я молодой черемши собрала, тебе потушить ее или просто сварить?

— Ничего не надо, — отмахнулся рукой мулла.

Придя на место, он долго ходил кругом, качал головой. «Ой, идиоты, ой дурни! Этому Косуму ничего поручить нельзя. Похоронил человека не с Востока на Запад, как положено, а с Севера на Юг… Что за придурки!»

Еще немного поворчав, сел, достал из-за пазухи маленький карманный Коран, не глядя в него наизусть стал читать молитву, глаза слепо смотрели в никуда, а мысли, тяжелые мысли были о другом, о земном…

Пряный запах вареной черемши ударил в нос, слюна зашевелилась во рту.

«Зачем этому большевику-безбожнику моя молитва? — подумал Баки-Хаджи. — Да пропади это все пропадом. Где будет тонко — там и порвется».

Через несколько минут старик в ожидании лакомства сидел на нарах в комнатушке Хазы. Старушка процедила через крупный дуршлаг вареную черемшу, опрокинула ее в раскаленную сковородку, щедро полила топленым маслом.

— Что у вас там в селе случилось? — спросила осторожно Хаза, кладя на скатерть перед муллой полную миску зеленой черемши и румяный, дышащий жаром кукурузный чурек.

— Не твое дело, — резко отрезал ее старик.

Долго ел молча, затем, не выдержав, спросил:

— Слушай, Хаза, откуда ты все знаешь? Может правда, что черти приносят тебе все сплетни.

Старуха не на шутку обиделась, надулась.

— Сами вы черти все, — бурчала она своим беззубым ртом. И чуть погодя, уже смиренно, добавила: — Утром ходила корову отгонять — баб встретила.

— А-а, теперь все ясно. Бабы у нас все знают, — примиренческим голосом сказал мулла. — Однако, я надеюсь, ты не болтала.

— А мне нечего болтать. Какие могут быть новости в этой дыре… Ты будешь пить чай из душицы или настой из дикой груши?

— Дай лучше настойку, — набитым ртом сказал Баки-Хаджи. Хаза полезла в дальний угол, где зимой жил теленок, и из большой дубовой бочки набрала в деревянную кадку зеленовато-мутной жидкости. К острому запаху черемши прибавился аромат кислого брожения.

— Кесирт не объявилась? — спросил мулла, беря из рук старухи влажную, почерневшую от времени кадку.

— Нет, — тихо ответила Хаза, — уже одиннадцатый день не появляется… Как я волнуюсь. Может, завтра пойду за ней, поищу.

— И как ты пойдешь? — усмехнулся Баки-Хаджи, и чуть погодя серьезно добавил: — Ладно, не волнуйся. Если завтра не объявится, кого-нибудь пошлю разузнать.