Борис Флоря - Иван Грозный

• Название: Иван Грозный
• Автор: Борис Флоря
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-235-02340-4

Мрачная фигура царя Ивана Грозного заслоняет собой историю едва ли не всего русского Средневековья. О нем спорили еще при его жизни, спорят и сейчас - спустя четыре столетия после смерти. Одни считали его маньяком, залившим страну кровью несчастных подданных. Другие - гением, обогнавшим время. Не вызывает сомнений, пожалуй, только одно: Россия после Грозного представляла собой совсем другую страну, нежели до него.

О личности царя Ивана Васильевича, а также о путях развития России в XVI веке рассуждает известный историк Борис Николаевич Флоря.

---

Царь не был бы самим собой, если бы в столь большом литературном тексте не выступил перед читателем в еще одном обличье — злого насмешника. Здесь, впрочем, эта насмешка имеет особое назначение, она должна показать братии все неприличие ее поведения. Если для братии важно бывшее светское положение монаха, то Шереметев должен быть для нее гораздо авторитетнее Кирилла Белозерского: «А Кирилла вам своего тогды как с Шереметевым поставити — которого выше? Шереметев постригся из боярства, а Кирилло и в приказе у государя не был!» (Кирилл Белозерский в молодости был слугой своего родственника, окольничего Тимофея Вельяминова.)

Вместе с тем в послании обнаруживаются такие эмоциональные интонации, которые мы не встречали в более ранних текстах, исходивших от царя. Как и ранее, царь уверен в своем обладании истиной и своем праве всех поучать и наставлять, но уже совсем не так очевидна его воля, желание заставить монахов этим наставлениям следовать. В конечной части послания, после целой череды резких и категорических утверждений, с некоторым удивлением читаем: «Как лутче, таки и делайте! Сами ведаете, как себе с ним (Шереметевым. — Б.Ф.) хотите, а мне до того ни до чего дела нет!» Царь требует не столько повиновения своим наставлениям, сколько того, чтобы монахи оставили его в покое и больше не занимали его внимания ссорами в своей обители: «А вперед бы есте о Шереметеве и о иных о безлепицах нам не докучали»; «но доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доколе рети и шептания и суесловия». В этих словах отражались не только усталость человека, измученного интригами в своем окружении, но и разочарование в надежде когда-нибудь найти себе мир и покой в стенах Кирилловской обители. «И только нам благоволит Бог у вас пострищися, — писал царь, обращаясь к кирилловским монахам, — ино то всему царскому двору у вас быти, а монастыря уже и не будет». В последующие годы царь не оставил обитель своими милостями, но хлопоты, связанные с устройством в ней царской кельи, прекратились. Внимание царской семьи стали теперь привлекать обители, расположенные еще дальше на север, чем Кириллов, в которых монахи подвизались в еще более трудных и суровых природных условиях — такие, например, как Антониев Сийский монастырь, расположенный на одном из притоков Северной Двины, но о пострижении в них царь больше не думал. Так царю Ивану пришлось проститься с еще одной иллюзией.

В первые годы после опричнины осложнились отношения царя с еще одной группой его особо близких и доверенных слуг, игравших с течением времени все большую роль в управлении страной, — думными дворянами.

Дума предшественников царя, его отца и деда, такого чина не знала. «Думцами» — советниками великого князя могли быть только бояре и окольничие, принадлежавшие к наиболее знатным княжеским и боярским родам. Лишь изредка по решению великого князя в работе Думы мог принимать участие какой-либо сын боярский, в советах которого великий князь особенно нуждался, но который по худородству не мог получить думного чина. Такими «детьми боярскими», допущенными в Думу, были, например, любимец Василия III, незнатный тверской вотчинник Иван Юрьевич Шигона-Поджогин, а во дни молодости царя Ивана — Алексей Адашев.

Когда царь с начала 60-х годов XVI века перешел к политике ослабления влияния знати, положение изменилось. В условиях опалы и казней размеры Боярской думы сильно сократились: в 1564 году в Думу входило 34 боярина, в 1572 году, после отмены опричнины, — 18. Одновременно в годы опричнины появилась целая группа «думных дворян», вошедшая в состав опричной Думы. Одного из этих дворян, Романа Алферьева, царь даже сделал печатником — хранителем государственной печати. Таким образом, царь смог привлечь к управлению страной и принятию важных политических решений тех своих близких слуг, которые завоевали его доверие, но из-за своего низкого происхождения не могли претендовать на думные чины. С отменой опричнины новый чин не был ликвидирован и опричные думные дворяне вошли теперь в состав уже единой Боярской думы. Среди этих думных дворян главной фигурой к концу опричнины стал печально знаменитый Малюта Скуратов — Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский. Пример его карьеры показывает, какого высокого положения мог в эти годы достичь незнатный и небогатый сын боярский.

В середине XVI века Малюта был рядовым сыном боярским, служившим в «государеве дворе» по городу Белой (отсюда, очевидно, и его прозвище — Бельский). В окрестностях этого города на Смоленщине получали поместья младшие отпрыски обедневших дворянских фамилий. Среди детей боярских, служивших по Белой, Малюта не занимал особо видного положения: в соответствующем перечне имена его и его братьев читаются в середине списка; в число тысячи лучших слуг, выбранных в 1550 году для несения службы в окружении государя в Москве, Малюта и его братья не попали.

Первая ступенька в его карьере была связана со вступлением в опричнину и получением должности пономаря в опричном братстве. Должность была невысокая, но Малюта уже попал в круг людей, лично известных царю. В первые годы опричнины сколько-нибудь заметной роли Малюта не играл, но когда по приказу царя начались массовые казни и погромы, началось и возвышение Малюты. Он активно участвовал во всех погромах и казнях (отчасти об этом уже говорилось в предшествующих главах книги). Известия об этом многочисленны и красноречивы; стоит отметить, например, что именно Малюта начал публично казнить изменников на Красной площади 25 июля 1570 года. Нет сомнений, что именно эти доказательства преданности снискали Малюте доверие царя и стали причиной его возвышения. В народную память Малюта Скуратов и вошел как главный царский палач. Так, в народной песне об Иване Грозном и сыне именно он доносит на царевича, будто тот проявляет милосердие к изменникам, а затем берется выполнить вынесенный царем смертный приговор.

Малюта завоевал полное доверие царя. В то время как начиная с 1570 года многие опричники, приближенные царя, впали в немилость или даже были казнены, Малюта продолжал уверенно двигаться вверх по лестнице чинов. В 1570 году он вошел в число думных дворян, хотя и занял среди них последнее место, а уже осенью следующего, 1571 года на свадьбе царя с Марфой Собакиной Малюта был «дружкой» царицы, а его жена Марья — царицыной «свахой». Когда весной 1572 года царь предпринял поход против шведов, Малюта участвовал в походе в качестве «дворового воеводы» и возглавлял царский полк вместе с потомком Гедимина князем Федором Михайловичем Трубецким. Вознести выше обычного сына боярского было уже просто невозможно. Царь поручал Малюте вести и важные переговоры с послами иностранных государств.

Малюта погиб в начале 1573 года при взятии крепости Пайде в Ливонии. Он был похоронен в Иосифо-Волоколамском монастыре, и царь «дал по холопе своем по Григорье по Малюте Лукьяновиче Скуратове» большой вклад — 150 рублей, больше, чем по своему брату Юрию и жене Марфе. Штаден записал о Малюте, что «по указу великого князя его поминают в церквах и до днесь».

Другим видным лицом среди думных дворян царя был Василий Грязной. Он принадлежал к старому роду ростовских бояр, но это не обеспечило ему особо высокого места на лестнице сословной иерархии: бояре, служившие местным ростовским князьям, стояли ниже тех, кто служил великим князьям и удельным князьям московского дома. Его род, конечно, был гораздо более «честным», чем род Малюты. Двоюродный брат Василия Грязного, Василий Ошанин, в 1550 году попал в число «лучших» слуг. Однако у самого Грязного шансы на карьеру были не очень высокими. При выделении в 1519 году удела пятому сыну Ивана III, Андрею, отец Василия Григорий пошел на службу к этому князю, получив у него землю в Алексинском уезде. Сын его, судя по всему, также служил сыну этого князя — Владимиру Андреевичу Старицкому. Позднее царь насмешливо советовал Грязному вспомнить «свое величество и отца своего в Олексине» и напоминал, что у одного из бояр старицкого князя тот был «мало что не в охотниках с собаками».

Служба в старицком дворе служила не лучшей рекомендацией для человека, желавшего делать карьеру в опричнине. Возможно, помогла протекция. По свидетельству Таубе и Крузе, двоюродный брат Василия, Григорий Грязной, был у царя Ивана «спальником... который всегда одевал и раздевал его». Как и Малюта в опричном дворе, Василий был поначалу на вторых ролях и стал возвышаться, когда начался массовый террор. Вместе с Малютой он принудил принять яд своего бывшего государя — князя Владимира Андреевича. Вместе с Малютой в 1570 году он вошел в число думных дворян и вместе с ним участвовал в походе под Пайде, где при взятии крепости был послан в «пролом», но остался жив. От царя Василий Григорьевич получил поместья в целом ряде опричных уездов, а после отмены опричнины — большие владения в Шелонской пятине. Хотя Грязной и не достиг такого высокого положения, как Малюта, он, без сомнений, принадлежал к тому узкому кругу доверенных слуг, которых царь возвысил и привлек к участию в управлении государством.