Василий Кокорев - Экономические провалы

• Название: Экономические провалы
• Автор: Василий Кокорев
• Жанр: Публицистика

Василий Александрович Кокорев (1817-1889) - знаменитый русский предприниматель, благотворитель, меценат, видный общественный деятель и публицист.

"Экономические провалы" - главное публицистическое произведение Кокорева, его политическое завещание, обращенное к русской общественности. В ней русский предприниматель призывает отказаться от слепого подражательства Западу и перейти к поиску своих внутренних начал для экономического возрождения России. "Пора государственной мысли, - пишет он, - прекратить поиски экономических основ за пределами России и засорять насильственными пересадками родную почву; пора, давно пора возвратиться домой и познать в своих людях свою силу".

---

Крестьяне называют ячмень жито, житарь. Так и слышатся в этих словах звуки какого-то жизнеобилия, если бы только житарь был ссыпан в амбары и требовался на базаре.

Но есть люди и в деревнях, которые богатеют; их называют мироедами.

— Какие же это мироеды?

— Это люди, образовавшиеся от сбора податей.

У нас собирают подати два раза в год: весной и осенью; а приходы-то у крестьян не одновременны. Например, в хлебных губерниях бывают с деньгами зимой, по продаже хлеба; в промышленных - по возвращении с работ, а в навигационных - по закрытии судоходства. Вот хоть бы, например, в Тверской губернии, через которую мы теперь проезжаем: какое разнообразие промыслов и сроков крестьянских денежных приходов! Одни уезды живут Волгой, другие - лесом, третьи - ковкой гвоздей, а там осташи, что расходятся делать кирпичи, киморцы сапоги шить и т. д. Приходит осенняя подать: хлеб еще не продан, зимнего пути нет; или наоборот: пришла весенняя подать, а крестьянин нанялся в бурлаки, и деньги будут у него только в конце лета; вот бедный мужик и идет к богатому, чтобы занять на нужду, а иной богатый-то мироед без того не даст, если не отдашь хлеба, или скотину за полцены, или не обяжешься работать у него в дни сенокоса и жатвы. Таких мироедов наберется десятка по два в каждом уезде. Их называют в земских судах "почтеннейшие одолжатели".

А если бы для каждого уезда сроки взноса податей были соглашены со временем денежных приходов у крестьян, то почтеннейшим одолжателям вовсе бы нечего было делать, и они сами собой бы перевелись, к общему удовольствию.

— А какое выразительное слово - мироед!

— Да, народное словцо. Народ всегда выражается коротко, да уж так сильно, что словом своим, словно клеймом раскаленным, так и выжжет всякое значение. Такое слово всегда имеет свою историю; оно не сочиняется, а отрывается от сердца человеческого в минуту его отчаянной битвы с тягостями жизни. У всякого сердца есть свой 12-й год, своя Пугачевщина и своя бомбардировка вроде Севастопольской. Представьте себе какого-нибудь бедняка в ту минуту, когда он отдал почтеннейшему одолжателю или последний мешок ржи, или не сжатую полосу в поле, или единственную корову, и, возвратясь домой, подумал о завтрашнем дне, на который нет ни хлеба, ни молока для ребятишек, и он должен идти по миру; а в это время, когда он бредет с семьей за подаянием, одолжатель сидит под окном

и облизывается после жирной баранины: бедняку вдруг кажется, что одолжатель выкусил у него часть сердца и что на губах у него кровь; и вот он заклеймит его словом мироед, другой бедняк подхватит это слово и передаст третьему, а тот десятому - и пойдет слово ходить по всем селам и деревням.

Но мы, однако, имеем барометр народного благоденствия, который всегда показывает высоко. Я разумею возрастание откупных сумм. Да хорошо ли это для почвы и растительности, когда барометр будет всегда показывать высоко? Надобно, чтобы он иногда показывал и низко, а иначе - не будет влаги и все засохнет.

— Что же всего замечательнее собственно в губернских городах?

— Всего более поражает то, что половина их окружена песками. Вот вам несколько удостоверений на память. Около Казани по тракту из Нижнего - пески. Около Нижнего по дороге из Костромы - тоже. Харьков и Екатеринослав кругом в песках. Полтава, Курск, по дороге от Харькова, Воронеж от Тулы, Тамбов от Пензы, Калуга от Смоленска, Пенза от Симбирска, Могилев, Чернигов, Пермь окружены сыпучими песками. Последнюю станцию всегда тоска одолевает: надо ехать шагом и смотреть на мученье лошадей; а приедешь в город - ничего, как и быть город: найдешь там и театр, и клуб, и лотерею-аллегри, и всякие заведения и учреждения, а въезду в город нет. Бывало, в Казань, если приедешь ночью со

стороны Нижнего в Ягодную слободку, ну и сиди тут до утра: между слободой и городом четыре версты, и это пространство не думай переехать ночью: ямы, овраги с водой, грязь невылазная среди города. Теперь этого нет: был там военным губернатором С.П. Шипов, и в первый месяц своего приезда в 1842 г. решил сделать шоссейную насыпь между Ягодной и городом. Она исполнена уже после него; вдруг дело не могло сделаться: лет восемь задерживали его сношения, рассмотрения и высшие соображения с подлежащими исчислениями.

— А вот что со мной случилось в 1847 году под Харьковом, - сказал кто-то. Лошади в песках стали. Били, били их - ни с места! Все по брюхо в песке. Бросили экипаж и пошли пешком. Ночь была приемная. Шли по песку часа два; видели брошенные возы, изломанные телеги, затянувшихся волов и лошадей, извозчиков и чумаков21, восклицающих с досады: "Побыла тебе лыха годына та нещаслыва!"; а иные, у которых последняя животинка надрывалась в песках, жалобно вопили: "А на що мене маты на свит народыла!" Вдруг оклик. Кто-то стоит с дубиною.

— Кто ты, эй, дубина!

— Корчемная стража от откупа.

— Где же ты живешь?

— А вон в землянке: тут уже городская черта, по которой раскинуты землянки.

— Что же ты тут делаешь?

— Нас много. Мы ходим от одной землянки к другой, ловим людей и таскаем в город; там их в суд сдают, а суд в тюрьму сажает: значит, они виноваты в корчемстве. Здесь в Малороссии, Новороссийских и Западных губерниях кругом каждого города все ловят народ с вином, а ведь народ падок к дешевому товару: говорят, что и везде любят провести то именно, что запрещено. Давно я служу в этой страже, награды получал за поимки с вином да такие две поимки сделал, что пять семей в Сибирь ушло.

Он сказал это с таким диким хохотом, что ночью, при виде дубины в руках, сделалось даже страшно.

— Что же значит все это? - спросил меня мой спутник.

— Это значит практическое столкновение двух разнородных систем продажи вина, происходящее на 3500 верст. Черта столкновения идет через всю Россию - от северного берега Ладожского озера к Азовскому морю, вот так: от Кексгольма через С.-Петербург к Пскову; оттуда вскось и с разными кривулями до Анапы. По этой черте происходят драки, убийства; городские тюрьмы в средине России наполнены виновниками в провозе вина,

из которых иные или осуждаются в Сибирь, или отпускаются, по оправдании, домой, пропустя рабочую пору и доведенные до крайности.

— Да зачем же это? Разве нельзя сделать так, чтобы не было мужиков с дубинами и никого бы они не хватали?

— Сделать это можно, но рассказывать о том здесь, в сыпучих песках, не буду. Ведь это такой разговор, что сразу не передашь его во всей ясности.

Опять обратились к той же дубине:

— Послушай: хочешь ли получить на водку? Укажи нам прямую дорожку, чтоб скорее добраться до Харькова. Чай близко до города.

— Прямо - верст семь, а тропинкой не больше пяти. Я вы веду вас на Основьянский лес; тут есть под городом в лесу большая беседка, господа собираются, и сегодня сбор. Выведу вас на огонек, а там и сами дойдете.

Шли, шли, отдыхали несколько раз, и вот завидели огоньки в беседке, дали провожатому за труды и приплелись к ярко-освещенному дому: тут музыка, танцы, все власти; словом, веселый праздник, на котором радостные крики пирующих совершенно заглушали отдаленные стоны вязнувших в песку извозчиков и чумаков.

После этих приключений мы назвали Харьков песочницей и вздохнули за все губернские города, окруженные невылазными песками, которые легко могли быть устранены сделанием шоссе верст на пятнадцать под каждым городом.

— А знаете ли, разговор о шоссе на что наводит? Шоссейные дороги ведь недавно у нас учредили, и все строения на них новые.

Почему бы не дать этим строениям чисто русский характер? Это развило бы самобытный русский вкус в архитектуре. Своеобычие во всем важно, а в зданиях оно необходимо.

— Да я знаю одну русскую почтовую избу на Ковенском шоссе, там, где через реку Лугу строят почти рядом два больших моста:

один - по линии железной дороги, а другой - по шоссе. Тут не вольно каждый вспомнил, где и когда ему случилось проезжать по таким местам, где вовсе нет никаких мостов.

Пошли рассказы о том, как иной просидел целую ночь в овраге, другой - целые сутки, третий шел пешком до ближайшей деревни, чтобы позвать крестьян для вытаскивания завязнувшего в грязи экипажа.

Вообще, на проселочных дорогах поражают внимание помещичьи усадьбы с тенистыми садами, поражают оттого, что построение их и разведение садов, все относится к прошлому столетию. Редко случается увидеть поместье, возникшее после того времени. А знаете ли, какую грусть наводят такие думы, когда мысленно посмотришь вдаль!

Много рассказывали владимирцы и калужцы о дорогах, лежащих в их губерниях. Объяснилось то, что есть такие тракты, по коим перевозится товаров на несколько десятков миллионов в год, а едущие на этих трактах вязнут по колено в грязи, лошади надрываются, богатырская сила русских извозчиков тратится на выворачивание возов из грязи. В особенности замечательно движение пассажиров и товаров из Калуги в Москву; а как Калуга стоит в 80 верстах от шоссе, то на этом маленьком расстоянии маются в грязи в весеннюю колоть часов по сорока, когда грязные колеи замерзнут.