Евгений Анисимов - Елизавета Петровна

• Название: Елизавета Петровна
• Автор: Евгений Анисимов
• Издательство: Издательство АО «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-235-02814-7

Это о ней Алексей Константинович Толстой написал знаменитые строки: Веселая царица Была Елизавет… И действительно, ни в какое другое царствование в России так не любили веселиться: устраивать потехи и маскарады, балы и представления. Но царствование Елизаветы Петровны (1741-1761) - это еще и двадцать лет истории России, вобравшие в себя открытие Московского университета и основание Академии Художеств, победы русского оружия в Семилетней войне и публичные наказания кнутом недавних светских красавиц, блиставших на придворных балах, «дело» Салтычихи и душегубства Ваньки Каина…

Книга, принадлежащая перу известного петербургского историка Евгения Викторовича Анисимова, - по существу, первая в нашей стране биография императрицы Елизаветы Петровны, любимой дочери Петра Великого.

---

Цель дисциплины - растворить личность в массе, точнее - в тактической единице, лишить идущего навстречу ядрам и пулям солдата страха смерти. Как писал Фридрих, «наши войска столь превосходны и ловки, что они строятся в боевой порядок во мгновение ока, они почти никогда не могут быть застигнуты врасплох неприятелем, так как их движения очень быстры и проворны… Враги говорят, что когда приходится стоять перед нашей пехотой, то чувствуешь себя как перед разверстой пастью ада. Если вы хотите, чтобы наша пехота повела штыковую атаку без выстрела - какая же пехота лучше ее твердою поступью, не колеблясь, пойдет на противника? Где вы найдете большую выдержку в минуту величайшей опасности? А если нужно сделать захождение плечом, чтобы ударить неприятеля во фланг, то этот маневр выполняется мгновенно и завершается без малейшего труда».

Конечно, многое в этом описании - правда, но правда и то, что поле боя - не гладкий плац, и такую армию, как прусская, все же побеждали, и не раз. У пруссаков были свои слабости, о которых король предпочитал умалчивать. Дельбрюк пишет: «Чем лучше становилась дисциплина и чем больше на нее можно было полагаться, тем меньше цены стали придавать доброй воле и другим моральным качествам рекрута». Эти черты вырабатывались четкостью, виртуозностью строевых учений, «которые в своем развитии зашли так далеко, что на солдата стали смотреть как на сменяемую часть машины и соответственно с ним обращаться» (Дельбрюк, с.222-223). Опыт Семилетней войны и других войн показал, что с помощью дисциплины можно было добиться многого, но не всего. Вымуштрованные войска прекрасно шли в атаку, но плохо держали оборону. Подавленный дисциплиной солдат не был стойким в индивидуальном бою, и как только строй, сплоченный дисциплиной, под воздействием отважного противника распадался, бегство сплоченной массы строя становилось неизбежным.

Вернемся, однако, к русской армии, переживавшей в конце 1757 года позор бегства после победы. Начиная новую кампанию 1758 года, новый, назначенный вместо Апраксина главнокомандующий генерал-аншеф Виллим Фермор привел в порядок расстроенные части армии и, воспользовавшись отсутствием войск противника в Восточной Пруссии, без боя занял весь анклав, включая и Кенигсберг. Вступление русских войск в прусские города производило необычайное впечатление на немецких бюргеров. Как пишет очевидец, «их появление изумило мирных граждан Мариенвердера, привыкших к спокойствию и тишине. Сидеть покойно в креслах и читать известия о войне - совсем не то, что очутиться лицом к лицу с войною. Несколько тысяч казаков и калмыков с длинными бородами, суровым взглядом, невиданным вооружением - луками, стрелами, пиками- проходили по улице. Вид их был страшен и вместе - величествен. Они тихо и в порядке прошли город и разместились по деревням» (Теге, с.276). Войскам был дан особый приказ не чинить тех привычных насилий над жителями, которыми обычно сопровождался проход русских войск через Польшу. Армия вступала не в провинцию неприятеля, а в будущую часть Российской империи - так смотрели из Петербурга на Восточную Пруссию.

Это произошло в самом начале января 1758 года, и такой новогодний подарок внушал в Петербурге оптимизм относительно исхода будущей летней кампании против Пруссии. Правда, в ноябре 1757 года Фридрих одержал две блестящие победы - при Росбахе он разгромил французов и германские имперские войска, а при Лейтене - австрийцев. Под Росбахом король имел против 39-тысячной армии противника 22 тысячи своих войск, а при Лейтене - против 60 тысяч австрийцев маршала Дауна у него было всего 40 тысяч. Тем не менее, несмотря на такое превосходство противника, победа осталась за ним.

Летом 1758 года Фридриху приходилось большей частью заниматься австрийцами, которые оказали ему упорное сопротивление в Силезии, причем маршал Даун - «гений окапывания» - ни разу не дал пруссакам применить свои грозные тактические приемы и не позволил Фридриху ввязать себя в сражение на открытом поле боя, где пруссаки были традиционно сильнее австрийцев. Так столкнулись две философии войны: Фридрих хотел поставить все на карту и победить, а Даун, наоборот, хотел одержать победу, не рискуя.

К этому времени русские войска, медленно продвигаясь, вступили в Бранденбург и даже осадили Кюстрин - важную крепость на пути в Берлин. Внимательно наблюдавший за действиями Фермора Фридрих решил, что пора заняться и русскими. Он стремительно двинулся из Силезии, переправился на правый берег Одера под Франкфуртом, отрезал от основных сил русских группировку генерала Румянцева, который тщетно поджидал переправы пруссаков в другом месте, и у деревни Цорндорф обошел русскую армию с тыла. Этот маневр Фридриха был вовремя замечен, и русская армия, сделав дружный поворот кругом, изготовилась к бою.

Очевидец сражения пастор Теге оставил удивительно тонкое описание томительных часов и минут, предшествовавших столкновению армий. Он, пруссак из Мариенвердера, был взят в русское войско, в котором не хватало пасторов - ведь среди офицеров находилось немало протестантов. Теге исполнял свой долг, оказавшись в стане русских.

Вот как говорит он о ночи перед битвой в русском лагере на поле у Цорндорфа: «Самая красивая полночь, которую я когда-либо запомню, блистала над нами. Но зрелище чистого неба и ясных звезд не могло меня успокоить, я был полон страха и ожидания. Можно ли меня упрекнуть в этом?… Что-то здесь будет завтра, в этот час? - думал я. Останусь ли я жив или нет? Но сотни людей, которых я знал, и многие друзья мои погибнут наверное или, может быть, в мучениях, они будут молить Бога о смерти… Но вот подошел ко мне офицер и сказал растроганным голосом: «Господин пастор! Я и многие мои товарищи желают теперь из ваших рук приобщиться Святых Тайн. Завтра, может быть, нас не будет в живых, и мы хотим примириться с Богом». Взволнованный до глубины души, я поспешил приступить к Таинству. Обоз был уложен, палатки не было, и я приобщил их под открытым небом, а барабан служил мне жертвенником. Над нами расстилалось (синее) небо, начинавшее светлеть от приближения дня… Молча расстались со мною офицеры; я принял их завещания, дорогие вещи и многих-многих из них видел в последний раз. Они пошли умирать, напутствуемые моим благословением. Ослабев от сильного душевного волнения, я крепко заснул, пока солдаты наши не разбудили меня криками: «Пруссак идет!» Солнце уже ярко светило, мы вскочили на лошадей и с высоты холма я увидел приближающееся к нам прусское войско; оружие его блистало на солнце; зрелище было страшное. Но я был отвлечен от него на несколько мгновений. Протопоп, окруженный попами и множеством слуг с хоругвями, ехал верхом… и благословлял войско, каждый солдат после благословения вынимал из-за пояса кожаную манерку, пил из нее и громко кричал: «Ура!», готовый встретить неприятеля. Никогда не забуду я тихого величественного приближения прусского войска. Я желал бы, чтобы читатель мог живо представить себе ту прекрасную, но страшную минуту, когда прусский строй вдруг развернулся в длинную кривую линию боевого порядка… До нас долетал страшный бой прусских барабанов, но музыки еще не было слышно. Когда же пруссаки стали подходить ближе, то мы услышали звуки гобоев, игравших известный гимн «Ich bin ja, Herr, in deiner Macht» («Господи, я во власти Твоей!»). Ни слова о том, что я тогда чувствовал; но я думаю, никому не покажется странным, если я скажу, что эта музыка впоследствии, в течение моей долгой жизни, всегда возбуждала во мне самую сильную горесть. Пока неприятель приближался шумно и торжественно, русские стояли так неподвижно и тихо, что, казалось, живой души не было между ними. Но вот раздался гром прусских пушек, и я отъехал внутрь четырехугольника, в свое углубление» (Теге, с.294-295).

Здесь нужно сделать отступление и сказать несколько слов о европейской войне XVIII века. Она была кровавой, но не жестокой. Ядра, бомбы, картечь и пули делали из стоящих на открытом поле батальонов кровавое месиво, выдирали в сплошном строю солдат чудовищные зияющие провалы. Страшны были мучения умирающих людей и коней на поле боя. Широко известное «гусарство», возмущавшие обывателей кутежи воинов можно понимать как прощание гусар с жизнью, ибо каждый из них, как только раздавалась команда «Сабли наголо!», был уже смертником и шансов выйти живым из боя почти не имел.

Слепы были ядра и пули, но не люди. Войны XVIII века отличались более гуманным отношением воюющих друг к другу, чем это было раньше - в эпоху религиозных войн - или позже, когда революционная и контрреволюционная идеология, националистические доктрины стали превращать людей в зверей, делать из общих детей Марса заклятых врагов, способных в бою перегрызть друг другу глотки. При всей карикатурности изображения войны в знаменитом французском фильме «Фан-фан-Тюльпан», в нем лучше, чем в иных исторических романах, передано то непривычно легкое для нас отношение к войне, которое характерно для общества XVIII века.