Dok - Ночная смена

• Название: Ночная смена
• Автор: Dok
• Жанр: Ужасы и Мистика

Фанфик к «Эпохе мертвых» А. Круза.

Рассказ о пришествии Полного Песца от имени питерского врача.

---

Тут конечно копали все — от мала до велика. Самые мелкие и начинающие не брезговали и бродить по вспаханным полям и собирать всякую чушь — патроны, гильзы, хвостовики от минометок, корпуса от ПОМЗ — это такие стаканы из чугуна с рифлением для большего числа осколков… И разумеется кости, пробитые и мятые ржавые каски, короба от пулеметных лент и дисков, рваные цинкачи, сплющенные футляры от немецких противогазов — и сами противогазы — без стекол, прострелянные — наши с хоботами и немецкие на резинках…

Поэтому те, кто похитрее, шли дальше — стоило перебраться через какой-то канал — метров пяти — шести в ширину, что делало его труднопереходимым — и начинались кусты и сравнительно молодой болотистый лесок. Место было добычливое, только все время лез в гости «сапер Водичка». Поэтому наша группка шла дальше — на Пулковские высоты.

Вот там, на основной линии немецкой обороны мы и шарились. А для того, чтобы перебираться через канал в любую погоду наша артель стырила металлическую лестницу со стройки. Как ее перли — отдельная песня, но дотащили до канала, где и притопили, привязав предварительно веревку. А дальше в любое время выдергивали утоплое сооружение, перекидывали ее через канал и снова притапливали.

В это милое время ни о каких гарретах типа нынешних металлодетекторов и речи не шло, поэтому кроме собирателей было только два типа поиска — «копательство» и «бульканье». Копатели без затей подыскивали понравившийся лично им кусок окопа или блиндаж и проверив как можно перспективность — ну например воронки на бруствере, гильзы, что говорило о том, что тут шла стрельба — начинали откачивать воду и рыть, рыть, рыть… После этого доступной на дне окопа или блиндажа становилась всякая фигня и мелочь — поэтому рыть было интересно, было в этом чисто археологическое ощущение — тогда я впервые ощутил дикое чувство временного пробоя — когда мы нашли баночку с кремом после бритья и свернув крышечку, увидели четкие отпечатки на креме трех пальцев — даже и папиллярные линии сохранились — как взял немец последний раз крем — так след и остался, словно и не было десятков лет, словно это было сейчас. А наличие вероятного хозяина баночки, совсем рядом оставшимся в позе молящегося на коленях — тем более впечатляло.

Булькатели были более смелыми — работали они токо летом — ну и пока можно было залезть в воду — и забравшись в воронку щупали там в иле руками и ногами. Разумеется, никаких находок вроде книг, газет, тюбиков, зеркал, самодельных рюмок с резьбой, сделанных от скуки в период затишья из гильз и прочего бытового добра таким методом найти было невозможно — но вот крупные вещи и в первую очередь оружие, которое саперы не чинясь скидывали по воронкам — булькатели находили куда чаще, чем мы. Ну и разумеется периодически они резались о куски стекол, напарывались на колючку или повреждались другими способами — но это их не остужало.

Наша артель твердо встала на путь копателей (дурацкое это словечко прилипло из курса истории — там какие-то протестанты что-то рыли в знак протеста). Вожаком сразу стал крепкий и ловкий одноклассник со странным прозвищем Боров. Вот уж на кого на кого, а на борова он никак не был похож. Оказалось, что он по доброте душевной поменялся прозвищем с другим нашим одноклассником, который был ему однофамильцем. Однофамилец был сырой, пухлый и не очень сообразительный парень (класс это списывал на то, что он был «искусственник». Я тогда не знал, что это означало, что он всего-навсего вскармливался не грудным молоком, а смесями)

Одно то, что он упер со стройки кафельную плитку и потом облицевал ею ванну и туалет, причем плитки хватило и на потолок — достаточно характеризовало его. Особенно же характеризовало, что плитка вскоре с потолка и стен стала отваливаться, но не вся — часть оказалась прилепленной насмерть. Угадать, какая плитка свалится сидящим на унитазе или моющимся под душем было невозможно и незадачливый дизайнер и сам получил пару раз плиткой по башке и от матери еще огреб.

Вот наш вожак и отдал тому — свою кличку Лаф, а сам стал Боров. Обмен ничего не дал — новоиспеченный Лаф повесился через несколько лет. Кстати — он практически и не копал…

Боров был уже тертый калач — и довольно ловко разбирал минометки, гранаты и противотанковые мины. К снарядам у всех нас было отношение куда более осторожное — мы отлично запомнили, когда подорвался Невзор — местная знаменитость к которому милиционеры приезжали по расписанию чуть ли не раз в неделю и выгребали из квартиры кучу всякого разного взрывчато — огнестрельного… Заскучав от привычного и возжелав новых ощущений паренек стал разбирать 37 мм. снарядик — чертовски красивая штучка вообще-то. Кто понимает — пояски, деления, да и вообще — как игрушечка…

Его приятели, не одобрившие этого занятия, отошли в сторонку — тут у Невзора в руках и бахнуло.

Соратнички чесанули по домам, зачем-то выкинув портфель Невзора в Говнотечку… И затаились. Прижали уши.

Утром какой-то работяга шел из Ульянки в Горелово на работу — тогда многие так ходили — и часть тропинки шла как раз у воды этой самой речушки.

Вот дядька и обратил внимание на какие-то темные потеки на склоне — поднял взгляд с тропинки на откос берега и увидел там Невзора. Тот еще теплый был, когда его мужик нашел.

Оказалось, что взрыв снарядика в руках не убил Невзора, а страшно порвал — кисти рук, колени, лицо роем мелких осколков. Как удалось искромсанному Невзору проползти пару сотен метров, и как он сообразил, что на тропинке у него еще есть шанс кого-нибудь встретить — мне и сейчас непонятно. До речки он за ночь дополз и там окончательно кровью истек… След за ним остался — через неделю еще видно было.

Мы из этого сделали два вывода и твердо их придерживались — не разбирать снаряды и если кто из наших взорвется — не убегать, как приссавшие дети.

Несколько лет, пока я жил в Ульянке были посвящены копу. Если времени было побольше — отправлялись на Пулковские, если мало — болтались по Разбитому, а зимой в морозы рылись в болотистом леске, благо морозцем прихватывало воду и находки попадались там зачетные.

К нашей компании как-то относилась и ватага Коната. Что это было за прозвище — или фамилия — понятия не имею. Парень был примечательный мелкий, шустрый блондинчик, скорее всего родившийся в детской комнате милиции. Если бы не тот факт, что мама у него была очень порядочным человеком, а бабушка, жившая с ними и тем более была старорежимным реликтом, мы бы твердо в это поверили, потому как все наши контакты с милицией заключались в том, что периодически нас отлавливали на железной дороге по возвращении с копа и отбирали трофеи. Делалось это рутинно, спокойно и даже как-то патриархально.

Ровно так же уничтожалось все, что я притаскивал домой — мои родные словно чуяли, где у меня новый тайничок и все накрывалось медным тазом моментально.

Конат же все время влетал по-крупному — с оформлением документов. Это считалось ужасным ужасом.

То Конат начинал подрывать мусорные баки толовыми стограммовыми шашками — мы как раз по физике проходили электроцепи и наш Куперштейн спросту объяснил как действует подрывная машинка у партизан.

На пятом или шестом мусорном бачке бравый диверсант был схвачен охреневшими от такой наглости милиционерами. До этого было негласное соглашение — за полями и в полях все время что-то щелкало бахало или бумкало, но в жилых кварталах никаких взрывов до Коната не устраивали.

После этого Конат похвастался коллекцией синяков на заднице, в некоторых из которых угадывались при наличии небольшой фантазии пятиконечные звезды от пряжки офицерского ремня.

То Конат обнаруживал на железнодорожных путях товарняк, в одном из вагонов которого был груз кубинского рома. После этого Ульянка пару дней благоухала по-благородному, а милиционеры опять ломали себе головы — почему от синяков, которым и «Три топора» были недостижимой мальвазией, пахнет так непривычно романтично. Потом запахло по-пиратски и от милиционеров, а Конат опять хвастался новыми звездами.

Явно в этом мальчишке сидело несколько чертей, потому как только он мог поспорить на то, что профутболит череп от Разбитого до Ульянки. То, что череп с равным успехом может быть и от нашего его не парило совершенно. Вообще отношение к останкам было глубоко философским — убрать такую прорву павших явно было невозможно — разве что всем забросить свою деятельность и начать собирать кости. Правда, в нашей компашке как-то было западло рыться в костях наших солдат. Не то, что мы были такие уж сознательные. Просто как-то не катило. Поэтому и рыли у немцев. Вроде как вот какие мы аристократы.

Конат одно время рыл с нами, бросив бульканье, но получилось как со щукой, что пошла мышей ловить. Раз Конат нашел явную одиночку — и на бруствере попались довольно редкие гильзы от патронов к парабеллуму. На первых же сантиметрах ячейки попалась немецкая каска, которую Конат почему-то тут же назвал «эсэсовской». Потом пошли кости.