Екатерина Некрасова - Когда воротимся мы в Портленд

• Название: Когда воротимся мы в Портленд
• Автор: Екатерина Некрасова
• Издательство: АСТ
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-006249-4

Екатерина Некрасова. Единая в двух лицах. Молодой и талантливый автор не просто классического, но классицистического романа-катастрофы «Богиня бед» — и культовая «Сефирот» российской Интернет-прозы, «взорвавшая» сеть жестким, скандальным антиутопическим «пастишем» «Notre Dame de Amoi»…

Перед вами — книга, в которой Некрасова «сводит воедино» две свои ипостаси.

Альтернативная история? Историческая фэнтези? Просто — сильная, резкая фантастика?

Прочитайте — и подумайте сами!

---

И стекали бы по стеклу равнодушные капли.

НАСТОЯЩЕЕ

…Но она была красива. Безусловно. Красива, привлекательна, желанна… где-то… Черт. Он ведь знал, он ВИДЕЛ… Она была очаровательна, когда робко улыбнулась толпе — и сейчас же снова опустила ресницы, у нее горели щеки, даже уши горели — даже отсюда было заметно… а он смотрел на ее улыбку и вспоминал череп, который они передавали из рук в руки, дивясь ненатурально ровным зубам. И как Витька обмахивал череп кисточкой — и под отпадающими чешуйками сохлой грязи открывалась неровная, изъеденная временем иссера-желтоватая поверхность. И забитые глиной глазницы…

Я знаю, что там, под кожей лба, на который спускается сейчас побрякушка на цепочке — а как легко спал с черепа ставший слишком широким золотой обруч, наша самая ценная находка…

Он смотрел, как она двигается — вот она идет, князь (наверно, это князь все-таки, жених) ведет ее за руку, ломкие складки золотой парчи, волочится по затоптанному снегом ковру гофрированный подол нижнего платья… Распавшиеся ребра — обломочки плоских изогнутых костей (никогда не думал, что реберные кости в сечении не круглые)… И косточки некогда сложенных рук — правое запястье перерублено. И как авторитетно рассуждал Дядя Степа, жестикулируя скребком: она, должно быть, рукой закрывалась от убийц… или защищалась… А вот след орудия убийства — царапина на ребре, видите? А вот царапина на позвонке, здесь лезвие вышло…

А вот, спиной к окну, и сам несостоявшийся убийца — если и не прямой исполнитель, то руководитель и организатор. Русые свалявшиеся пряди на кровавом плаще. Рогволд стоял совершенно спокойно — имея, надо думать, на лице приличествующую случаю верноподданническую мину… Нет, не имея. Когда он повернулся, чтобы вслед за князем с невестой, вслед за хмурой вдовой-заказчицей и детьми идти в дом — ничего верноподданнического не было в его лице. Была совершенно откровенная неприязненная насмешка. И когда князь в дверях оглянулся — они явно встретились глазами…

А у них плохие отношения, думал Эд, глядя в проконопаченную мхом бревенчатую стену и поочередно яростно трясь онемевшими ушами о плечи, о жесткую ткань чужого плаща. Отвратительные, судя по всему, отношения… Что и немудрено — если, конечно, летопись не врет.

Грубая коричневая ткань почему-то пахла жженым сахаром. Леденцовыми петушками из детства.

2. ПАДАЛ ПРОШЛОГОДНИЙ СНЕГ

Во дворе стало совсем сине. Забор — темная зубчатая стена в голубом снегу. Вдоль забора прохаживались черные фигуры с копьями — стража, надо думать.

В комнате было еще темнее — лавку Эд нашел почти ощупью. Устроился, привалившись к печке. Закрыл глаза. Он забыл, оказывается, как выглядит ночь без фонарей — да и часто ли он вообще ее видел? Он ведь никогда и нигде не воевал. Это только громкое название — десантник, но совсем не с врагами дрался он в армии…

А вот с этого милиция и начнет. Гауптвахта за попытку побега и штрафбат за избиение старшего по званию; меня приковали наручниками к батарее, и я отбивался ногами, а в это время бедная моя мама металась по инстанциям и комитетам солдатских матерей — и ухнули в перспективу семейные надежды на расширение жилплощади путем обмена с доплатой, зато меня признали-таки негодным по состоянию здоровья — по якобы найденной задним числом справке о якобы имевшей место в детстве травме позвоночника. А потом цыганистый Богдан, один из немногих, с кем я хоть как-то общался, в единственном своем письме написал, что на самом-то деле часть перекрестилась, избавившись. Потому что майора-то тоже чуть не комиссовали по состоянию здоровья — только взаправду, понимаешь?

…И опять он пропустил момент, когда отворилась дверь. Отсутствие навыков узника — ничего, скоро приобретешь…

В дверях толпились: усатый князь, оказавшийся вдобавок бритоголовым — с единственным, как у запорожского казака, клоком волос на макушке; бородатый не то священник, не то монах — в черном и длинном, в остроконечном капюшоне-клобуке и с крестом на толстой цепочке; еще один, опять-таки не то монах, не то священник, но явно католический — должно быть, из приезжих, — со щетинистой тонзурой, в длинном коричневом, подпоясанном веревкой, и тоже при кресте; Рогволд в том же подбитом мехом плаще; двое стражников с факелами.

Эд смотрел молча. Он как-то враз и с новой силой ощутил, что в помещении, как ни крути, холодно; что скрученные руки давно перестали болеть — судя по всему, онемели, и пора принимать срочные меры, а то можно и без рук остаться; что, вообще, пора бы и жрать, в конце концов… Жмурясь, он глядел на освещенных пламенем факелов разномастных служителей культа, и внутри у него стало зябко. Сейчас будут проверять, не нечистая ли я сила. Из способов проверки вспомнился обычай бросать ведьм связанными в воду и смотреть, всплывут ли. Причем если уж всплывет — значит, точно ведьма…

Рогволд говорил, обращаясь ко всем троим. Видать, рассказывал. Слушатели косились, но смотрели на пленника.

— Да христианин я, — сказал тот — жалея, что никогда, кроме как в школе для понту, не носил креста.

Рогволд осекся. Все глядели на Эда. На княжеском воротнике поблескивали выложенные из самоцветов цветы и треугольники.

Наконец бородатый поднял крест и шагнул вперед. Эд дернул руками. Лучшим вариантом было бы закреститься самому, да нечем… Да они и крестились-то как-то не по-нашему… Попик полез свободной рукой в вырез рясы и вытащил пузерек. Торопливо раскупорил. И вдруг плеснул в Эда — тот, зажмурясь, отшатнулся.

Разлепив мокрые ресницы, оторопело встряхнул головой. Шестеро смотрели во все глаза. Помедлив, Эд слизнул попавшие на губы капли. Без запаха. Без вкуса. Вода, похоже. Святая вода…

Что-то сказал Рогволд. Что-то, как показалось Эду, опять-таки явно насмешливое, типа: не сгинула нечисть? Толстый попик снизу заглядывал Эду в лицо. Лохматая борода, сбоку подсвеченная огненным, вгляд дикий — типичный бесноватый раскольник в дешевом историческом фильме.

Посверкивали в свете факелов летящие из окна снежинки. Трещало, колебалось пламя, шатались гигантские тени. Ток горячего, пахнущего дымом воздуха перебивался холодными чистыми струями. Плавилась тишина. В молчании второй монах наспех перекрестился и, растолкав стражников, ушел в темноту коридора. Простучали, удаляясь, шаги (было похоже, что башмаки у святого отца с деревянными подметками), а потом вдруг оборвались жестяным грохотом и звуком падения тяжелого и мягкого. Донеслись сдавленные нерусские слова. Младший из стражников, рыжеусый и веснушчатый, прыснул в рукав. В коридоре возились — судя по звукам, поднимаясь и потирая бока.

Попик что-то шептал князю в ухо. Князь ответил коротко — и, отстранив его, подошел к Эду сам.

Он был ростом, наверно, с Рогволда, — ниже Эда. Но, что называется, кряжистый мужик — и еще шире казался из-за жесткого, во все плечи воротника, на котором поверх вышивки разложена была узорная цепь с круглыми подвесками. Волосатым пальцем в кольце князь указал на Эда и, густо дыхнув, что-то сказал. Рыжеусый стражник бочком выбрался из-за спин. Переложив факел в левую руку, правой вытянул из ножен на поясе кинжал — узкое длинное лезвие блеснуло оранжевым. Стражник взял Эда за плечо и развернул к себе спиной.

Эд не сопротивлялся. Он устал. И почему-то был уверен, что резать его не будут. Не было такого обычая — убивать непременно в спину. А захотят — зарежут и спереди, вчетвером-то…

Он не почувствовал, как распались веревки. И своих освобожденных рук не чувствовал тоже. Деревяшки… Князь что-то говорил — Эд не слушал, ногтями поочередно царапая запястья. Руки опухали на глазах.

Его взяли за подбородок. Вздернули голову. Усатое лицо показалось недоумевающим. Он что-то спрашивал, кажется…

— Не понимаю, — сказал Эд.

Ему очень хотелось рискнуть жизнью и отвернуться, чтобы князь не дышал ему в лицо.

Потом кое-что до него все-таки дошло. Он ткнул распухшим пальцем себе в грудь.

— Эдвард.

Наступила тишина. Князь неуверенно повторил его жест и разразился новой фразой — Эд больше даже не пытался улавливать знакомые слова. Дождавшись паузы, он ткнул пальцем в единственного человека, чье имя знал наверняка.

— Рогволд. — И — снова на себя: — Эдвард.

Кажется, они поняли. Во всяком случае, переключились на Рогволда — выясняя, видимо, откуда схваченный бродяга знает его имя.

Потом успокоились.

— Эдвард, — повторил князь удовлетворенно и тут же задал новый вопрос — но, уже не дожидаясь ответа, сделал жест стражникам и пошел из комнаты.

Эда подтолкнули следом. Через несколько шагов он споткнулся о то же, по-видимому, ведро, что интурист двадцатью минутами раньше — только Эда держали под руки, и он устоял на ногах. Ведро отлетело в угол — где, опять-таки по-видимому, бывало и прежде и оставило после себя лужу, уже подернувшуюся льдом, как молоко пенкой. Обернувшийся князь закатил глаза.