Карл-Йоганн Вальгрен - Ясновидец:

• Название: Ясновидец:
• Автор: Карл-Йоганн Вальгрен
• Издательство: Издательство «ОЛМА-ПРЕСС»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-224-04708-0

Шведский писатель Карл-Йоганн Вальгрен — яркая звезда современной скандинавской литературы. Его произведения победно шествуют по Европе, покоряя читателей удивительными сюжетами, предвидеть и постичь ход которых невозможно до самого финала.

Главный герой романа «Ясновидец» лишен от природы того, чем обладает каждый человек, но врожденные изъяны компенсируются уникальными способностями. Он стоит перед выбором — объявить людей носителями Зла и увлечь себя в безумие, либо выстроить собственный мир и прийти к согласию с окружающими. Он стоит на грани между Добром и Злом, между местью и прощением, убийством и жизнью… Он — ясновидец.

---

Кровь брызнула мощным фонтаном, как из гейзера. Медведь заревел от боли. Нос был откушен, но вместе с носом исчезло и железное кольцо. Зверь, обливаясь кровью, поднялся на задние лапы и пошел на собак.

Псы попытались удрать, но ворота на арену были заперты. В воздухе стоял сладковатый запах крови.

Медведь одним ударом свалил одного из псов на землю, оторвав ему нижнюю челюсть. Пес был еще жив, но медведь, уже не обращая на него внимания, бросился на следующего мучителя.

Хозяин псов закричал, что надо кончать представление, слишком много крови, но публика зашикала на него. Их всех обуяла жажда крови, подумал Лангганс, они наслаждаются чужим страданием… Их возбуждает чужая боль, они с наслаждением ощущают дыхание смерти, подумать только, жизнь, оказывается, так легко погасить… они прямо дрожат от возбуждения.

В этот миг у него снова появилось чувство, что за ним кто-то наблюдает. Он огляделся, но, как и раньше, никого не обнаружил.

Он читал мысли толпы ясно, как никогда. Неподалеку, у клетки, он увидел одноглазого, того, кто выводил медведя. От возбуждения одноглазый покрылся холодным потом, запах крови опьянял его. Его сознание напоминало сознание пьяного, какой-то шепот… нет, слов Лангганс разобрать не мог.

Солнце палило вовсю, и ему захотелось пить.

Чуть подальше был киоск с напитками, но теснота была такой, что не шевельнуться. Снова в его сознание проникли мысли одноглазого, вернее, чьи-то еще мысли, кто-то убеждал одноглазого подойти поближе к клеткам с оставшимися дикими зверьми.

Так и произошло: одноглазый, владелец всего зверинца, подчиняясь чьему-то мысленному приказу, подошел к клетке с разъяренным кабаном. Он проделал это словно в трансе, повинуясь непонятному внутреннему приказу, даже не понимая, что он сам не управляет своими поступками, что ему отдает приказы крошечный человечек, а он его не видит, хотя тот уже несколько часов находится в непосредственной близости от него, может быть, в метре, в толпе, и следит за каждым его шагом, хотя он и незаметен; незаметен до такой степени, что его не видит никто — пустое место, воздух. И он приблизился к клетке с кабаном, клетке из толстенных досок и открыл ее, сам не зная, зачем он это делает, а между тем в толпе началась паника.

Покуда одноглазый послушно выполнил приказ невидимого человечка и выпустил из клетки кабана, соображая, что же с ним — не сошел ли он с ума, или выпил лишнего… покуда он совершал все эти действия, медведь вырвался из ограды. Обезумев от боли, разломал забор и бросился в публику, истекая кровью от огромной раны там, где у него был нос.

Лангганс задрожал. На арене, машинально отметил он, лежали три растерзанных умирающих пса. Нестерпимо белый свет полуденного солнца освещал всю эту адскую картину. Медведь бросался то в ту, то в другую сторону, людей охватила паника, они тщетно пытались скрыться от обезумевшего гиганта. И в этом хаосе, в этой оргии смерти, он вдруг ощутил, как кто-то другой, с таким же даром, как и у него, но многократно сильнее, подчиняет кабана своей воле, заставляет зверя выйти из его клетки, побуждаемого импульсом, смысла которого он и сам не понимает, мчаться среди бегущих людей, с чудовищной силой прокладывать дорогу среди перепуганных зрителей, и все это с такой скоростью, какой в животном мире обладают, пожалуй, только кабаны, и, наконец, к ужасу Лангганса, прижатого толпою к стене, остановиться прямо перед ним.

Мы думаем, что у нас есть жизнь, вдруг услышал он шипящий голос внутри себя, а на самом деле, это мы есть у жизни, и когда она нас использует до конца, идет себе дальше… без нас…

Подходящее заключительное слово, подумал он, готовясь к кошмарной коде этой пьесы — толпа прижала его к лавке, он сидел как раз на уровне острых, как копья, клыков разъяренного зверя. Против направляющей его силы он был бессилен.

И в тот самый момент, когда медведь отомстил, наконец, за все унижения и одним ударом могучей лапы оторвал голову у своего одноглазого хозяина, кабан двинулся на Лангганса в твердом убеждении, что тот — его враг. Такова была сила невидимого человечка. Создать нечто из пустоты, заставить обознаться даже дикого зверя. Луч энергии неодолимой мощи заставил Лангганса поднять голову кверху, словно уступая внезапному желанию полюбоваться ослепительно голубым венским небом. Теперь шея его была открыта для кабаньих клыков.

Так и стоял он там, Эркюль Барфусс, невидимый, или, вернее, незамечаемый быстро рассеивающейся толпой. Человек не может вообразить свой конец, подумал он, поэтому умирает в удивлении.

Сейчас он находился на скамье для зрителей, внедрившись в сознание нищенствующего монаха. Он хотел насладиться его смертью изнутри, чтобы окончательно поверить в то, что он, наконец, отомстил за потерю единственного человека, которого он когда-либо любил. Но в решающий момент что-то помешало ему…

После Лангганс вспомнит, что кабан резко и внезапно остановился, словно выполняя чей-то решительный приказ. Он остановился, помедлил секунду, повернулся и направился к своей клетке. И в следующую секунду, прямо перед ним, словно соткавшись из воздуха, появился мальчик-урод.

Лангганс никогда не испытывал ничего подобного: мальчишка, похоже, умел делаться невидимым и теперь материализовался у него на глазах.

Он уже понял, что мальчик внедрился в его сознание и знает о нем все. Но в то же время и он проник в сознание мальчика и тоже знал о нем все. Они словно поменялись душами. Вряд ли он смог бы определить, сколько времени это продолжалось, вечность или доли секунды. Но в душе у урода он слышал голос девушки, и она умоляла юношу остановиться.

Эти мгновения навсегда изменили жизнь Эркюля Барфусса. Он услышал голос Генриетты, и ее тихий, почти беззвучный голос изменил все. Он стал иным человеком.

Он не ошибался: это был ее голос, доносившийся до него с края бездны, он звучал яснее, чувственнее и нежнее, чем когда-либо. Это был голос любви, обращавшийся к нему — в него? — за пределами всех человеческих наречий, за пределами жизни и смерти; это была чистая, ничем не замутненная любовь, это была сама суть любви, ее дистиллят, и ненависть, уже почти разрушившая его душу, отступила перед этой неодолимой силой. Его обволакивала никогда ранее не испытанная им нежность, вытеснившая все — жажду крови, презрение и даже то чувство неизлечимого горя, невосполнимой утраты, которое, как он считал, никогда его не оставит. Он не замечал окружающего, волна нежности уносила его прочь от этого постылого места. Нищенствующий монах Лангганс, дикие звери, толпа — все отступило перед «захватившим его неземным в своей чистоте чувством. И это была окончательная капитуляция. Любовь, нарушающая все законы природы, побеждала. Откуда-то оттуда, где не существовало времени, ее голос дал понять ему, что она давно отомщена, что жестокость рождает только жестокость, и жажда крови в конце концов отравит его самого. Она заверяла его в вечной своей любви, и он понял, что смерть — еще не конец, а начало, первый шаг в новой жизни, где они снова будут вместе.

Ненависть, говорила она, самый страшный его враг, ненависть, а не люди. Ненависть, которою он нес в себе половину своей жизни, разъедающая его душу ненависть, которая довела его до края бездны, до границы того, что может вынести человек. Ненависть бессмысленна, она ничего не дает, только требует. Она постоянно требует, ее нужно питать: больше крови, больше презрения. Она требует, чтобы ее насытили, но это невозможно.

Он упал на колени. Вокруг кричала толпа, валялись трупы животных и затоптанных людей. Но он не замечал, где находится. Он слышал только ее голос, любимый голос, голос из непостижимой для человека вечности. Я рядом, прошептала она, я всегда рядом.

И даже Иоганнес Лангганс будет вспоминать эти мгновения в конце жизни, уже в эпоху паровых машин. Прижатый к стене, он с ужасом следил, как Эркюль Барфусс медленно обретает все более четкие контуры, словно проявляясь из состояния невидимости. Он видел, как глаза юноши сияют любовью к погибшей девушке, любовью такой же безграничной, как любовь Создателя к своему творению, к человеку, невзирая на достоинства его и на грехи его… любовью, существующей сама по себе, просто, чтобы мир был, чтобы вселенная не потеряла смысла.

И юноша исчез, как показалось Ланггансу, он был счастлив… безгранично счастлив, что девушка, наконец, дала о себе знать, что ненависть покинула его — навсегда. Он ушел на своих коротеньких ножках, исчез в охваченной паникой орущей толпе.

* * *

Много лет спустя Эркюль описывал этот день в Вене, как водораздел жизни и любви. Он думал, что подошел к самому краю, а на самом деле это было только начало.

Даже на склоне лет своих он помнил в мельчайших деталях этот день, приведший его на травлю, как он собирался покончить с Ланггансом и сразу после этого, заплатив любви все долги, покончить с собой. Но все вышло по-иному — любовь восторжествовала над смертью; голос Генриетты, голос из вечности, из неизвестных и непостижимых для смертного пределов, вернул его к жизни и изменил его навсегда. Он мог снова находиться среди людей, как один из них, как представитель человеческого рода — без горечи, без омерзения, с благодарностью за свою жизнь, свою судьбу, вообще за свое существование во всем его бесконечном богатстве.