Джон Краули - Любовь и сон

• Название: Любовь и сон
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25375-3

Ощущая слом эпох, Пирс Моффет пишет книгу об Эгипте (не Египте, но Эгипте), практикует героическую любовь по методу Джордано Бруно и наконец учится водить машину. Он, кажется, уже понимает, почему считается, что цыгане умеют предсказывать будущее, и откуда у микеланджеловского Моисея на голове рожки, но "Гипнеротомахия Полифила" по-прежнему ставит его в тупик. На заднем же плане продолжается извечная битва вервольфов с ведьмами, а Джон Ди и Эдвард Келли по наущению ангелов из кристалла оставляют туманный Альбион и в Праге ищут покровительства благосклонного к алхимикам императора Рудольфа.

---

— Ну, не кайф? Все слова с больших букв — будто имена. Сын Бедности и Находчивости: мне это нравится.

Роузи засмеялась в ответ, а внутри, где-то ниже грудины, возникло знакомое тягучее чувство — но почему?

— «Согласно Платону… — ой, Платон, а я его знаю, — согласно Платону, Эроса не следует путать с прекрасной возлюбленной,[342] хотя многие мужчины не избежали подобной ошибки». Бьюсь об заклад, и женщины тоже. «Скорее, его обличье предвещает собой внешность возлюбленной; он — дух, что внушает любовь, делает ее необоримой, передает влюбленным свое божественное безумие».

— Божественное безумие,[343] — сказала Роузи. — У-гу.

— «Он совсем не красив и не нежен, — так говорит Платон,[344] — а груб, неопрятен, не обут и бездомен; он валяется на голой земле, под открытым небом, у дверей, на улицах… С другой стороны — по отцу своему Гермесу, — он тянется к прекрасному и совершенному, он храбр, смел и силен, он искусный ловец, непрестанно строящий козни, он жаждет разумности и достигает ее, при всяком случае он проявляет любовь к мудрости, он искусный чародей и алхимик». — Она отложила книгу. — Ведь не знала ты этого, да?

— Трудная жизнь у дитяти.

— Ну, любовь — штука трудная. — Вэл засмеялась низким, грубым смехом. — Нам ли не знать. — Она нашла, где остановилась. — «Для старейших из поэтов он был опасным крылатым духом,[345] подобно крылатым олицетворениям Старости и Чумы, Керам, что подрывают благоустроенную общину и чинят вред живущим. Позже одни поэты придумали десятки вариантов его происхождения помимо перечисленных ранее, в то время как другие утверждали, что он первый бог, и родителей у него нет, потому как без него никто не смог бы появиться на свет». Почему это? А, вот нашла.

— Из-за него мир вертится.[346] — Роузи не собиралась допивать свой майтай[347] так быстро и жадно, но не получилось. — Кстати о наследстве, — сказала она.

— Что?

— Ты же говорила о наследстве и наследовании? В доме, который вроде как насчет любви?

— А, говорила.

— Бони, — проговорила Роузи. — Я пыталась уговорить, чтобы он подумал о таких вещах. Знаешь, я думаю, он так и не составил настоящего завещания.

Вэл закрыла словарь и отодвинула его.

— Так не хочется его донимать этим, — продолжала Роузи. — Вообще-то меня это не касается, но ведь я вроде как его секретарь. И Алан Баттерман хочет знать наверное.

Алан Баттерман был адвокатом Бони Расмуссена и советником Фонда.

— Угу. — Поджатые губы и нахмуренные брови Вэл означали, что она сосредоточена или пыталась сосредоточиться на чем-то, когда ее мысли блуждали. — Хм.

— Я все же спросила его, что он собирается делать, — несколько дней думала, как подойти деликатнее, — он сказал, что решил все оставить своей старой подружке, Уне Ноккс.

И тут Вэл перестала притворяться: она действительно заинтересовалась.

— Кому?

— Он сказал: моей старой подружке Уне Ноккс.[348] Но он улыбался. Может, это была шутка. Он мне больше ничего не скажет. — Она увидела, что Вэл разочарована. — Пойми, не хотела я его мучить.

Вэл машинально полезла в сумку за сигаретами. По ее лицу было трудно понять, значит ли это для нее что-нибудь или вовсе ничего, но Роузи казалось, что Вэл пытается найти место новому факту (если это был факт) среди скопления секретов — позорных и глупых, банальных и ужасных, — в лавке своего внутреннего мира.

— Уна Ноккс, — повторила она вслух.

— А сейчас ты пойдешь к Бони?

— Да.

Роузи потянулась через колени Сэм и закрыла дверь большого старого «бизона», за рулем которого сидела. Она до нелепого боялась автомобильных дверей, боялась сломать мизинец; возможно, что-то такое стряслось с кем-то из ее знакомых, но точно вспомнить она не могла.

— Почему Вэл не пошла с нами?

— Не знаю.

Роузи и сама была удивлена. Почему Вэл не пошла? Обычно ей нравится глядеть на чью-то драму.

— Это же не страшно совсем.

— Нет, ничего страшного.

Роузи Расмуссен приходилась Бони Расмуссену внучатой племянницей: она была дочерью сына его брата. Роузи переехала в Аркадию, сразу как рассталась с мужем, Майком Мучо, и подала на развод, который не так давно и получила; вернее, она получила только «decree nisi[349]», и, хотя адвокат уверял ее, что, по сути, это и есть развод, Роузи все равно беспокоилась. «Nisi» значит «если не», и никто не мог сказать — «если не что»; постановление о разводе вступит в силу только через шесть месяцев. Сейчас же она не была ни свободна, ни замужем: так ей это виделось. Суд предоставил ей опекунство над дочерью Самантой. Если не.

— Что это, мамочка?

— Где, милая?

— Вон там, около магазина.

Магазинный грузовичок был украшен в преддверии празднования Четвертого июля.

— Его украшают, — ответила Роузи.

Сэм обернулась, чтобы поймать взглядом грузовичок. Ветер разметал ее нежные прядки.

— Не вижу, — сказала она.

— Кого?

— Укротителей.

— Каких укротителей?

— Ты же говоришь — укрощают.

Роузи засмеялась. Боже, если б только запомнить все, что говорит Сэм. Нет, невозможно.

Овладевший ею (как ей казалось) мрачный недуг, который она пыталась, но так и не смогла описать Вэл, не повлиял на чувства к Сэм — пока не повлиял, хотя порой уже чувствовалось некое обморожение, которое может зайти далеко: может захватить все. Каждый день она удивлялась, что все еще живет вместе с этим прекрасным, радостным, буйным и привередливым человечком. И, хотя с каждым днем она становилась все раздражительнее из-за (не таких уж обременительных) обязанностей: умывать одевать кормить и развлекать Сэм, и каждый день она боялась, что дочь проснется слишком рано, хотя сама Роузи к этому времени тоже не спала, — несмотря на все это, присутствие Сэм было необходимо ей, как вода или питье; когда девочка сидела рядом, купалась, спорила с мамой или просто лежала с ней в постели и болтала о пустяках, Роузи чувствовала, что бытие Сэм сливается с ее собственным.

Дело в том — и Роузи тщетно пыталась сказать это Вэл, — что она больше не на стороне любви. Да, так и надо было сказать: не на стороне любви. Всю свою жизнь она, не раздумывая, была на ее стороне, — а кто не был, если уж на то пошло? Как вообще можно понять жизнь или даже рассказы о ней, если ты не была на стороне любви? Сэм уже знала, почему Золушка задержалась на балу и почему Принц разыскивал ее по всему королевству; мыльные оперы, любительницей которых была экономка Бони, миссис Писки, сжались бы до нуля, не будь там любви, не будь людей, которые смотрят сериалы ради любви, не задумываясь об этом, просто по привычке.

Но это прошло. Когда-то — да, а сейчас — нет, и она не знала почему. Роузи ходила в кино, видела, как Она встречает Его, но не чувствовала ни умиления, ни даже обычного нетерпения, лишь полную апатию; она отказывалась принять исходную посылку — и все становилось бессмысленным. Еще хуже, если речь заходила о какой-либо опасности или страданиях, а Он и Она ничего не могли с этим поделать и следовали друг за другом во тьму, обманывали своих скучных, обеспокоенных, ожесточенных и занятых супругов и бросались друг другу в объятия — в отчаянном припадке болезни, думалось Роузи. Что с тобой? Ступай домой и помирись. Влюбленные казались ей куклами, которыми управляет некая безличная сила, а в душах горит притворный огонь.

Депрессия, так сказал Майк, психотерапевт: он-то никогда не терялся, если нужно было придумать название мрачным чувствам. А может быть, это мудрость, как сказал ее друг Бо Брахман, мудрость, которая входит в нашу душу, чтобы мы поняли: то, к чему мы стремились так долго, тяготит нас, связывая по рукам и ногам, а муку желания не исцелит обладание, это облегчение, какое мы испытываем, когда обрывается нескончаемый гул мотора за окном и комнату заполняют тишина и Вселенная.

Но мы не понимаем, что это освобождение, спасение от невзгод; нам кажется, что, очнувшись от сна или отбросив иллюзорные надежды, мы очутились в тюрьме, где надеяться не на что; и мы спокойно глядим на унылое море, теряемся в пустыне безразличия.

Нет — это не мудрость. Может, и не своенравие, и не злоба. Может, психология тут вовсе ни при чем — ни заторможенностью, ни раздражением это не объяснить. Может быть, она проклята.

Роузи негромко засмеялась и стукнула по рулю фургона. Сэм, всегда готовая ответить на шутку, засмеялась тоже.

Проклятье или чары; может быть, дело не только в ней — может, весь мир оказался во власти чар. Так ей казалось: не в том дело, что ее сердце усохло, — но что-то творится с миром, и она это знает, а все прочие — нет, почти никто не знает, пока еще не знает. Люди еще способны чувствовать, полны жажды обладать многими вещами сразу — спорт, искусство, политика еще питают их чувства. И любовь. Пока один за другим они не поймут, что их души иссушены, так же как и ее душа.