Игорь Гергенрёдер - Грозная птица галка

• Название: Грозная птица галка
• Автор: Игорь Гергенрёдер
• Жанр: Историческая проза

Отец автора пятнадцатилетним гимназистом вступил в 1918 году в Белую армию. По его устным воспоминаниям написаны шесть повестей: остросюжетных и психологичных. Герой повести "Грозная птица галка", виновник гибели белогвардейца, идет служить в полк белых, где один из солдат – брат убитого… В повести "Рыбарь" бывший агент охранки, который погубил немало революционеров, предлагает свои услуги эсерам – врагам большевиков. Но эсеры не собираются прощать провокатора и хотят казнить его. Спасшись в последнюю минуту, агент, однако, служит белым не за страх, а за совесть. Мотивы его поведения интригующе непонятны и раскрываются только в конце произведения. То же самое относится и к странному анархисту Костареву – герою повести, что дала название сборнику "Комбинации против Хода Истории". Костарев рассуждал о пользе кровопролития, едва не застрелил своего собеседника – а позже пошел под расстрел, чтобы спасти этого человека и его семью.

Показ таких непривычных героев с их глубоко запрятанной собственной правдой, которая не "совпадает" ни с правдой красных, ни с правдой белых, отличает повести от всего написанного о Гражданской войне. Из книг, посвященных ей, мы знаем о судьбах белых эмигрантов, знаем об участниках Белого движения, которые искренне или неискренне стали служить советской власти. В сборнике же рассказывается о тех, кто не пожелал покинуть страну, но и не принял новых порядков. Эти люди жили незаметной жизнью, сберегая свою тайну, храня в себе идеальную Россию. Остро сочувствуя им, автор, тем не менее, склоняется к той точке зрения, что белые не могли и не должны были победить.

Сборник вышел на русском языке в Германии: Verlag Thomas Beckmann, Verein Freier Kulturaktion e.V., Berlin – Brandenburg, 1997.

---

– Уваженья требуют не по своему месту, – рассуждает Санёк тоном человека, уверенного, что его мысли неоспоримы. – Коли нет путёвого хозяйства, ты в жизни бултыхаешься, как котях в луже. С какой стати я должен перед тобой

шапку сымать? А они полагают – должен. И любой вред могут засобачить

исподтишка.

Он говорит шёпотом, к нашему разговору никто не прислушивается. Вячка "выдвинулся" в поле – будто б получше следить за деревней, а сам, наверное, дремлет. Другие: кто прохаживается, кто прилёг на траву.

– Трое кутьковских служили со мной в Персии, – шепчет Санёк. – Ну, чисто враги для остальных! Уж как их учили ("учили" означало били), а всё без толку. Наверняка они за обиду – того… постреливали в спину во время боя. Но никто их на месте не поймал.

Помолчав, продолжил совсем тихо:

– Твой дрючок в шапке – чисто таковский! Не гляди, что выручил. Завтра может так же и под монастырь подвести. Эдак он свой нрав тешит: представляет себя как бы над всем миром.

Услышанное кажется мне чудным до неправдоподобия: деревенский парень "представляет себя над всем миром"! Какие у него на то основания?

Санёк воспринял моё недоверие как должное: истины, доступные ему, от других скрыты. Посмеиваясь, сказал:

– Почему я дал согласие к нам его взять? Мне стало интересно, чего такое он против нас удумает? Сколь он тонкий на каверзу?

"Тонкий на каверзу…" Я думаю о том, какой странный, загадочный человек оказался рядом с нами. Маленький, неказистый, а из-за него погиб сильный умный красивый Павел. А давеча сколько здоровых краснюков отправилось на тот свет из-за него же! К чему он стремится? Откуда в нём способность так независимо, так гордо держаться? Простой крестьянин, "бобыль", как сказал о нём брат. Видимо, и избы-то своей нет.

– И ведь бесстрашный до чего! – шепчу я.

– Так ему дано, – объясняет Санёк презрительно, будто речь о каком-нибудь незавидном свойстве. – За шкирку возьми, об стенку кинь – готов. Не мужик, а насмешка. Зато самовольства – поболе, чем у графьёв. Ему что красные, что белые – он всех ненавидит. Почему? Потому что ни те, ни другие его генералом не ставят.

– Неужели у него такие требования?

– А то нет? – Подумав, Санёк прошептал: – Я гляжу, он к тебе подкатывается. Оно, может, и неплохо. Про кутьковских я слыхал: вдруг им кто-то стал по душе – так они за него на раскалёно железо сядут.

Молчим.

– Щас сядут, – говорит Санёк, – а через час зарежут. Самовольство!

За три дня наша дивизия отбросила красных на двадцать вёрст. Противник понёс потери, но не был разгромлен, как рассчитывал генерал Цюматт. В то время как мы наступали на северо-запад, группа красных войск, верстах в пятидесяти к северу, двигалась на восток. У нашего командования не было сил защитить наш тыл. Мы получили приказ отступать.

Бузулук оставлен. Отходим к Оренбургу, не расставаясь с надеждой завтра же ударить вспять. Месим грязь просёлков, но чувство подъёма не покидает. Господи, как верится в победу!

Дважды перед нами показывались разъезды неприятеля… В нашем тылу уже действуют его отдельные отряды.

Ночью был морозец, и ноги не тонут в грязи. С рассвета мы протопали вёрст пятнадцать. Пасмурный холодный день, мелькают снежинки. Вытянувшийся в колонну батальон приближается к деревне. Мы знаем: на батальон получены деньги от командования, и для нас будет куплен бык. Мы останемся в деревне до утра, вдоволь наедимся убоины… Это здорово подгоняет.

Поднялись на безлесый взлобок: вон и деревня. Из неё вправо, на юг, выезжает обоз. При нём коровы, стадо овец.

– Жители смываются, скотину угоняют? – предположил Вячка.

Ротный посмотрел в бинокль. Люди в обозе вооружены винтовками, и ни у кого нет погон. Это красные. Удаляются под углом к линии нашего движения. Если пуститься за ними напрямую, полем, их можно догнать. Нас бесит: они забрали скот, чтобы вынудить нас взять у крестьян последнее. Того жирного быка, что занимает наши мысли, уводят!

Вызвались желающие нагнать обоз; среди них я, Шерапенков. Нас десятка три с лишним. Старшим – Санёк. Идём вспаханным на зиму подмёрзшим полем, что раскинулось по изволоку. Деревня осталась слева. В отдалении перед нами лысый глинистый гребень, за который перевалил обоз. На гребне, поодаль от дороги, высится скирда соломы.

Когда до скирды осталось саженей двести, застучал пулемёт. Шедший левее и немного впереди меня пензенский парень Пегин будто споткнулся: без звука упал ничком. Двое ранены. Лежим, вжимаясь в начинающую оттаивать пашню.

– Ушлые! – в тоне Санька слышится уважение; он стреляет по верхушке скирды. – Будут нас держать, пока обоз не сбежит.

Несколько минут палим по скирде. Пулемёт молчит. Попали? Санёк считает, что нет:

– За верхом прячутся. А пойдём – ещё пару наших срежут.

– Пегин бедный, – срывается у Чернобровкина, – у него сегодня день рожденья!

– Поели говядины! – разносится по залёгшей цепи. Стонут раненые; их волоком потащили к деревне, куда уже вступает наш батальон.

Санёк, как всегда, обстоятелен:

– Чего уж, сами напросились. Ни с чем возвращаться не с руки. Будем окружать.

Понимаем: пока ползком обогнём скирду, обоз окажется так далеко, что его уже не догонишь. Может, удастся хотя бы захватить пулемёт. Пригодился бы он нам здорово: в батальоне нет пулемёта.

– Гляди вон туда, – Шерапенков вдруг показал мне пальцем на гребень, вправо от скирды. – Замечаешь водороину?

Всмотревшись, я увидел промытую весенними водами рытвину: она тянулась с бугра и пропадала.

– Сообрази уклон местности, – сказал Шерапенков таким тоном, будто он заранее знает, что я ничего сообразить не смогу, – водороина должна заворачивать влево и проходить между нами и пулемётом. Если б ты сидел на лошади, ты б её видел.

Не понимаю, куда он клонит.

– До водороины добегу, – говорит он нарочито мягко, как говорят с глупенькими, – по ней, по ней… и буду у пулемётчика за спиной.

– Да, может, она не доходит так далеко вниз, промоина твоя?

– А куда вода девается? – спрашивает насмешливо и вместе с тем терпеливо (так, чтобы терпеливость была заметна). – В дыру под землю уходит?

Я не сдаюсь: а, может, рытвина не заворачивает влево, а проходит где-то справа от нас?

На его лице – презрение. Он даёт мне время его почувствовать. Отвернулся, ползёт к Саньку. Тот задумывается.

– А сколь до неё бежать, до канавы? Срежет он тя.

– Моё дело!

Санёк повернулся ко мне с выражением немого вопроса. У меня вырвалось:

– Я с ним…

Пулемётчик, заметив наше оживление, открыл огонь. Вскрик, ругательства. У нас ещё один раненый.

Бьём из винтовок по верху скирды. Пулемёт опять смолк.

– Я пошёл! – не удостоив нас взглядом, Шерапенков побежал вперёд. Несуразный в шинели, в сапогах, которые ему велики, в огромной папахе. "Одна шапка, – выражение Санька, – пол-его роста!"

– Хочет к красным, – возбуждён Вячка. – Ой, уйдёт!

– Если только они его раньше не срежут, – замечает Санёк со злорадством.

Вскакиваю, бегу за Алексеем, изнемогая от сосущего, невыразимо унылого ожидания: сейчас ударит в грудь… в лицо… в живот…

За спиной – густой треск выстрелов: наши стараются прикрыть нас. Однако пулемёт заговорил: распластываюсь на земле. А Шерапенков бежит, клонясь вперёд: маленький человек, словно для смеха обряженный солдатом.

Заставляю себя вскочить, несусь вдогонку, наклоняясь как можно ниже, зубы клацают. Впереди, в самом деле, – рытвина. Пулемёт строчит: вижу, как на пашне перед Алексеем в нескольких точках что-то едва уловимо двинулось. Это в землю ударили пули.

Я бросился в сторону, упал. Въедливо-гнетуще, пронизав ужасом, свистнуло, кажется, над самой макушкой. Последняя перебежка – и я в канаве. Шерапенков встречает ленивым укором:

– Когда знающий учит, надо язык в ж… и слушать, а не вякать.

Пополз по водороине, которая, подтверждая его догадку, заворачивала на

бугор. В ней тающий ледок, местами стоит вода. Я промок и вывозился в грязи так, как мне ещё не случалось; кажется, даже кости отсырели.

– Долго ещё?

Он, не отвечая, выглянул из рытвины, нехорошо рассмеялся. Осторожно высовываюсь. Скирда от нас слева и по угорью немного выше. До неё саженей тридцать. Пригибаясь, от неё спешат уйти за гребень двое, задний несёт ручной пулемёт.

– Это они от нас с тобой бегут, – посмеивается Алексей. – Видали, что мы из-под их пуль в водороину проскочили: не желают спинку-то подставлять. Но припоздали маненько… – прицеливаясь, бросил мне: – В заднего!

Стреляем одновременно – упал. Другой побежал, не оглянувшись.

Мы погнались, часто стреляя с колена. Алексей третьим выстрелом уложил и его. Торопимся к пулемёту – "льюис" с магазином-тарелкой.

– Замечательная вещь! – тоном знатока произносит Алексей. С трудом подняв, осматривает "льюис", поглаживает сталь.

Подбежали наши. Санёк жадно глядит на пулемёт.