Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

• Название: Несколько бесполезных соображений
• Автор: Симон Кармиггелт
• Издательство: Радуга
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1985

Книга знакомит читателя с творчеством крупнейшего нидерландского прозаика старшего поколения, мастера короткого рассказа. Миниатюры Кармиггелта повествуют о заботах и чаяниях простых людей. Простые и короткие, веселые и грустные, его маленькие рассказы более 40 лет радовали нидерландцев.

---

— Пойду-ка побалуюсь сигаркой, — сказал он.

— Тсс, — шикнула женщина.

Он встал, подошел к шкафу и выдвинул ящик. Привычным движением выбрал сигару, вернулся на свое место и, растягивая удовольствие, приступил к совершению ритуала.

Сначала из жилетного кармана извлек перочинный ножик и осторожно срезал кончик сигары. Затем подул. И наконец достал спички. Сигару нужно раскуривать только спичкой. Чтобы он воспользовался зажигалкой — дудки. Другое дело — сигареты. Но сигару нужно закуривать только от спички. Это его собственная теория, которую он частенько развивал на досуге. Вот и сейчас ему захотелось высказаться по этому поводу, и он заметил:

— Ты никогда не увидишь, чтобы я закуривал сигару от зажигалки.

— Да, я знаю, — ответила она.

— Таков мой принцип, — продолжал он.

— Прошу тебя, тише.

Мужчина выпрямился на своем стуле.

— Слова нельзя сказать! — возмутился он. — Уже который месяц. Каждый вечер сидим и пялимся в этот чертов ящик. А стоит мне рот раскрыть, как сразу: тсс. Но я, черт подери, хочу говорить.

Женщина встала.

Решительным шагом она направилась к телевизору и повернула ручку. Затем снова села и, глядя на него, сказала:

— Ну, давай.

Внезапная тишина, заполонившая комнату, заставила мужчину поежиться.

— Что? — спросил он неуверенно.

— Ты же собирался что-то сказать. Давай говори.

Он пожал плечами.

— Да нет, я так, ничего определенного…

Женщина энергично развела руками: мол, так я и знала. Некоторое время они сидели молча. Женщина дулась. Мужчина почему-то чувствовал себя виноватым. И напряженно рылся в памяти, пытаясь выудить оттуда хоть какую-нибудь тему для беседы. Соображениями о сигаре и зажигалке он делился уже не однажды. Может быть, стоит вернуться к разговору о сале, которое ему не понравилось, но она, похоже, была сейчас не в том настроении. Она сидела на своем стуле, прямая и гневная, и смотрела на выключенный телевизор. Мало-помалу им овладело тягостное уныние.

Наконец он поднялся и сообщил вежливо, без тени враждебности:

— Я пошел спать.

— Хорошо, — ответила она.

Дверь за ним закрылась, и она снова включила телевизор. Сначала появился звук, потом из смутных контуров проступила картинка. Она быстро села, и на лице ее снова заиграло благоговейное выражение.

В спальне мужчина разделся. Он улегся на спину, совсем маленький в большой постели, и, глядя в потолок, пробормотал:

— Ведь просто хочется что-нибудь сказать…

Счастливое детство

Когда мы проезжали мимо Главного почтамта, вспыхнул красный свет, и такси остановилось. Седой шофер окинул взглядом фасад высокого здания и сказал:

— В детстве я частенько сюда захаживал.

Он ждал, что я отвечу «вот как?», и я именно так и ответил.

— За дедом, — продолжал он. — Старик жил у нас. Целыми днями, бывало, шкандыбает по городу, ищет, на что бы поглазеть задарма. К примеру, как дом строят. Или как чей-нибудь драндулет кувырнулся в канал. Все в таком роде. Часов в шесть, как обедать садиться, мать всегда говорила нам с братишкой: «Сбегайте-ка за ним!» Он-то времени уже не замечал. И всегда мы заставали его на почтамте. У него там было постоянное местечко, возле окошка, где почтовые переводы выдают. Стоит и глазеет. Глазеет на сейф с деньгами. К нему уж там все привыкли. Я как-то спрашиваю у него: «Дедушка, а зачем ты ходишь туда каждый день?» А он отвечает: «Любоваться на всю эту красоту». Бывало, за столом скажет: «Сегодня я видел тысячную бумажку». Стало быть, счастливый день выдался у старика!

В зеркальце заднего обзора я видел, что таксист улыбается.

— У него-то самого сроду ломаного гроша не было за душой, — продолжал он. — Он из рабочей семьи. В деревне, где он рос, всем заправляли протестантские святоши. Он и в школу-то почти не ходил. Все работа да работа. Был еще от горшка два вершка, когда отец в шесть утра отнес его, спящего, в первый раз на фабрику. Такая тогда была житуха. Но люди были счастливы. Дед, бывало, говорил: «Что нужно нашему крестьянину? Три вещи: полная кружка, строгий пастор да добрая деваха». Он часто так приговаривал. Такое уж у него было присловье. Мы поехали дальше.

— Мои-то отец с матерью, те не поддались на удочку церковников, — продолжал таксист. — Помню — кстати, мы и жили-то тогда в Иордане, — как-то раздается звонок в дверь, и на пороге стоят два субъекта. Один говорит: «Мы принесли вам Евангелие». А мать ему на это: «Погодите, я схожу за корзинкой». Вот какая она была, моя мамаша. Бой-баба. И такая жизнерадостная! Отец тоже. Он был прирожденный бунтарь. Вечно, бывало, бастует. Для нас-то с братишкой это были счастливые деньки, ведь когда он не был в пикете, то ходил с нами на рыбалку. Или мастерил нам воздушного змея. Очень хорошо получался у него змей. А мать все равно ухитрялась кормить нас досыта — сам не понимаю, как это ей только удавалось.

Глаза его в зеркальце выражали теперь глубокое раздумье.

— И еще отец ходил с нами гулять, — снова заговорил он. — А по дороге рассказывал нам о новой, лучшей жизни, которая когда-нибудь настанет. Иногда мы ходили в большой парк, там стояли роскошные особняки. Отец показывал нам с братишкой на них и говорил: «Смотрите, ребята, там живут одни воры да убийцы». Ха-ха. Прирожденный бунтарь… Но рассказывал он хорошо.

Мысленно я увидел всю сцену: страстного обличителя и двух мальчуганов, в некоторой растерянности поглядывающих на солидную недвижимость, откуда вот-вот, изрыгая проклятия, выскочит этакое страшилище, каким представляются детской фантазии воры и убийцы.

— Когда нам приходилось совсем туго, — продолжал шофер, — отец всегда насвистывал, идя по улице. Гордый был. Но однажды сапожник, который жил напротив нас, говорит ему: «Ян, хочешь, я дам тебе гульден». Отец спросил, с чего это он вдруг, а сапожник ему: «Да ведь ты все ходишь и свистишь…» С тех пор отец больше не насвистывал.

Машина остановилась у моего дома, и я расплатился. Шофер с удовлетворением заключил:

— У меня было счастливое детство. Этого у меня никто не отнимет.

Любовь

Я сидел в закусочной и ел котлету.

Это была мерзкая котлета, которую, по-моему, сотворил убежденный мизантроп из останков муравьеда.

Но я жевал ее стоически. Есть-то надо, верно? К тому же она была вполне под стать этой закусочной — пронзительно освещенному сараю, набитому нелепой мебелью. Здесь изо дня в день столовались одинокие мужчины — прислонив газету к вазочке с искусственной розой, они покорно поглощали все, что предлагало меню.

Обслуживала их единственная официантка, маленькая, усохшая особа лет пятидесяти с лишним, носившаяся мелкой рысью от столика к столику. Когда она ставила на стол блюда и тарелки, весь ее облик выражал сочувствие к посетителю.

«Покушай хорошенько, голубчик», — казалось, говорила она.

И это было очень приятно.

Однажды, когда мы в полном молчании уминали фирменные деликатесы, в закусочную вошел мужчина. Это был пустившийся человек лет шестидесяти, облаченный весьма разномастные одеяния; на голове его красовалась Широкополая шляпа из тех, что в былые времена призваны были обозначать натуру артистическую. Человек явно был сильно взволнован. Он остановился у двери и обвел взором присутствующих, будто готовясь произнести речь.

— Люди! — внезапно возопил он.

Похоже, он собирался возвестить о конце света, ведь попадаются же еще экземпляры, которые придают этому событию какое-то значение. Одинокие мужчины оторвались от тарелок и газет. Человек простер руку и, указуя трясущимся перстом в направлении маленькой официантки, возопил опять:

— Люди! Эта женщина — блудница!

Затем он вытащил платок и прочувствованно затрубил носом. Мужчины, как один, дернулись, будто привязанные на веревочке. Судя по их заигравшим взорам, они сперва переварили смысл библейского слова «блудница», а потом дружно уставились на женщину, словно желая удостовериться.

— Иди отсюда, слизняк! — закричала она.

— Акки… — звучно произнес мужчина.

В довершение всего ее звали Акки.

Акки — блудница.

Недурственно, черт побери.

— Сейчас позову хозяина, — пригрозила она.

— Хозяина! — горько прокричал мужчина. — Скажи уж «сожителя»!

В конце зала распахнулась дверь, и из нее пулей выскочил лысый человечек ростом с двенадцатилетнего мальчишку. Он остановился перед мужчиной и спросил, подняв кулак:

— Этого добиваешься?

Тот отступил назад и схватился за дверную ручку.

— Погоди у меня, — кисло пообещал он.

И ретировался.

Все опять бодро принялись за еду.

Лысый человечек вернулся к себе, а скорбящий мужчина больше не появлялся. Ничего будто и не произошло.