Майра - Ген Истины

• Название: Ген Истины
• Автор: Майра
• Жанр: Научная Фантастика

---

Гудерлинк не ответил. Ему вспомнились книги, найденные им когда-то на чердаке старого дома – повести и романы, написанные за пятьдесят или сто лет до их с Алсвейгом рождения. Книги, авторы которых мечтали о счастье и лучшем будущем человечества и никогда не узнали, в какую тьму погрузится это человечество всего через век-полтора… Почему их мечты не сбылись, а реальность оказалась ужаснее самых мрачных прогнозов? Гудерлинк хотел спросить об этом у Алсвейга, но понял, что тот не услышит.

Журналист смотрел на него, и в его взгляде все ярче разгоралась насмешка.

– Боишься? Отказываешься?

– Да.

– Тогда введем сыворотку мне.

– Послушай, Франк, у нас действительно совсем немного времени. Может статься, эта сыворотка уже никуда не годна. Может, она испортилась и теперь способна принести только вред. Подумай хорошенько, стоит ли рисковать!

Алсвейг, казалось, не слушал. Он сунул правую, здоровую руку за ворот пестрого свитера и извлек оттуда крошечный черный футляр на кожаном ремешке. В футляре оказалась металлическая ампула, на которой Гудерлинк не разглядел никаких надписей или значков. Журналист попытался закатать рукав сначала на левой руке, потом на правой, но боль от раны снова беспокоила его, и ничего не выходило. Он чуть не уронил ампулу и, несмотря на то, что она была из металла, лоб его от напряжения и ужаса покрылся каплями пота.

– Помоги мне, Томаш!

– Не делай этого! По крайней мере, подумай хорошенько еще раз!

Алсвейга трясло. Действие принятых во время полета лекарств давно закончилось, и тело журналиста скручивала жестокая лихорадка.

– Боже мой! Да неужели за эти сутки ты так ничего не понял? Неужели увиденное не объяснило тебе все лучше моих слов? Мы столько прошли вместе – и все напрасно? Люди, которые были убиты в лаборатории… Жители разрушенных городов… Витторио… Их жизни, страх, отчаяние для тебя ничего не стоят? Зачем же ты отправился со мной – для того, чтобы в последнюю минуту отступить и предать?!

– Франк…

– Сделай еще одно усилие, Томаш, не давай страху и сомнениям сломить твой дух! Чего ты хочешь? Чтобы люди лишились последней надежды и вся наша жизнь окончательно обессмыслилась? Чтобы мир сгинул в Апокалипсисе? Ты сам-то представляешь, что это такое – день Страшного Суда? Отделение зерен от плевел! Скольким придется навеки уйти во тьму, где муки и скрежет зубовный, потому что они не готовы предстать перед Всевышним!

– Разве религия не учит, что нужно быть готовыми всегда? Мне казалось…

– Казалось! При той жизни, какой люди живут сейчас, разве можно требовать от них понимания!

– Извини, но в чем тогда смысл?..

Алсвейг в изнеможении покачнулся.

– Ты так легко готов отправить тысячи душ на вечные муки? Все дело в том, что ты не веруешь в Бога, и все слова о Страшном Суде – для тебя пустой звук. Я надеялся, что мне удастся заронить в твою душу хотя бы искру веры, но, видимо, времени было слишком мало. Я должен был начать говорить с тобой о таких вещах раньше, но опасался, что… Теперь уже все равно. Ради меня и моей веры, ради нашей с тобой дружбы, ради людей, которые жертвовали собой, чтобы у других появилась надежда… Я прошу тебя: помоги мне!

– С тобой происходит что-то ненормальное. Ты начинаешь походить на на фанатика. Мы не должны…

Гудерлинк запнулся. На него в упор смотрел узкий и бездонный зрачок праттера. Писатель заставил себя оторвать глаза от оружия и прямо взглянуть на того, кто его держал. В лице Алсвейга не было ни кровинки, серые, как пепел губы кривились, но сказать он ничего не мог. С минуту они стояли друг против друга, потом глаза журналиста закатились, праттер, лязгнув, упал на каменный пол, а Алсвейг стал так неловко заваливаться на бок, так что Гудерлинку с трудом удалось его подхватить, чтобы он не стукнулся головой об угол деревянной скамьи… Писатель усадил Алсвейга в проходе, спиной к одной из скамей. Поднять его и уложить удобнее просто не было сил. Праттер, который Гудерлинк случайно поддел ногой, отлетел куда-то в сторону, под другие скамейки, так что его не было видно. Только маленькая металлическая ампула лежала в проходе, поблескивая, как новенькая пуля. Гудерлинк нагнулся было, чтобы взять ее, но в последний момент брезгливо отдернул руку. Ему было дурно – от усталости, от сознания того, что Алсвейг грозил ему оружием, а то и в действительности пытался убить, от теснившихся в голове мыслей, от отвращения к себе после нападения на женщину возле сиреневого кара… Он выпрямился, еще раз посмотрел на Франка, а потом, нетвердо ступая, вышел из церкви и плотно прикрыл за собой массивные двери.

***

Над Римом собирались осенние тучи. Солнце просвечивало сквозь одну из них, похожее на тусклую, безжизненно белую монету, и больше напоминало луну. Писатель дошел до середины двора и остановился, подняв лицо к небу. Со всех сторон церковь Святого Марка обступали дома; при ярком солнечном свете они, возможно, выглядели даже красивыми, но сейчас на них лежала грустная, тоскливая тень, и оттого казалось, что церковь и небольшой дворик при ней находятся на крошечном пятачке земли, сдавленном со всех сторон каменными глыбами, угнетающе величественными, как египетские пирамиды. Кусочек серого неба вверху скорее пробуждал отчаяние, чем дарил надежду и утешение.

Гудерлинк стоял, дрожа всем телом, на вымощенной прямоугольными плитками дорожке между запущенными рядами декоративных кустов и не знал, что ему дальше делать. Больше всего хотелось оказаться дома и обнаружить, что последние сутки были просто кошмарным сном, что Алсвейг, совершенно здоровый и, как всегда, бодрый, придет в назначенное время в знакомое кафе играть в шахматы, а никакого Витторио и никакой дамы в лиловом костюме нет и никогда не было на свете, следовательно, и умереть они не могли… Но острые спазмы слишком болезненно сдавливали сердце, чтобы им можно было не верить. Задыхаясь, писатель с силой растянул ворот и без того свободного блейзера.

Какой смысл в Истине, если в борьбе за нее ты вынужден убивать, красть, лгать и нападать на беззащитных? Если стремление к Истине – это то, что делает людей людьми, то почему путь к ней ничем не отличается от хищничества, царящего вокруг и превращающего цивилизованных, казалось бы, существ, в животных, которыми правят лишь простейшие инстинкты, страх, ненависть к чужакам, подозрительность и жадность? Как может такая Истина быть… истинной? И если не может, то есть ли настоящая? Ведь есть же, должна быть, ведь откуда-то же берется в людях и добро, и щедрость, и милосердие, и самоотверженность – до сих пор, несмотря ни на что, пусть и не во всех… Говорят, эти качества чем дальше, тем больше теряются, но ведь когда-то они откуда-то возникли. Значит, есть какой-то закон, какой-то источник всего этого, от которого мы почему-то оказались отлучены, о котором и думать забыли! Но где он, что он? Бог?

Гудерлинк содрогнулся, вспомнив направленное на него дуло праттера и бескровное лицо Алсвейга. Мог бы он сам ради Бога пойти на такое? Если нет, то значит ли это, что он слаб и сломлен, как сказал Алсвейг? Если да, то какой должна быть Истина, чтобы люди, ведомые ею, позволяли себе такое?

Он стоял и боролся с ужасом, который будили в нем все эти вопросы, и понимал, что сойдет с ума, если ответа не будет найдено. Ему казалось, что все окна нависающих над ним домов смотрят на него и ждут чего-то, и мир наполнен чудовищами, которые изготовились к прыжку.

…И если лучшие качества человека – порождение культуры и цивилизации, то почему культура и цивилизация не спасают людей от войн, жестокости и равнодушия к чужим страданиям? Почему ни картины, ни книги, ни музыка – все, в чем заключен дух многих и многих поколений, – не смогли развить в нас умения жить так, чтобы эта жизнь не привела мир к нынешней катастрофе? Если человеческий гений – благо, почему столько разрушительного, отвратительного и страшного можно найти в произведениях искусства, в достижениях науки? Есть ли в мире сила, способная удержать художника от соблазна свободно изливаться в творчестве, а ученого – алчно следовать по пути познания, не задумываясь о последствиях – и если есть, то снаружи нас она или внутри?

– Боже мой, почему мне выпало решать такие страшные вопросы? Почему я никогда не задавался ими дома, сидя в мягком кресле, в своем кабинете? Зачем всё это обрушилось на меня сейчас, когда я измотан дорогой, страхом и отчаянием? Когда я так слаб и беспомощен…

…Откуда, откуда в нас это понимание собственного падения, это видение черной бездны, в которую мы погружаемся все глубже и безнадежнее? Как будто нам случалось знать что-то, кроме этого мира, сотрясаемого судорогами, раздираемого ненавистью… Как будто слабая память о чем-то совершенно ином мучает нас, призывая вернуться на когда-то оставленную дорогу. Куда вела эта дорога? Где это забытое место? Как…