Владимир Солоухин - Мать-мачеха

• Название: Мать-мачеха
• Автор: Владимир Солоухин
• Издательство: Советский писатель,
• Жанр: Современная проза
• Год: 1966

Герой нового романа Владимира Солоухина «Мать-мачеха» Дмитрий Золушкин — наш современник. Детство его кончилось в годы Великой Отечественной войны. Пора возмужания, поиски своего места в жизни совпали с днями победы.

Скромный деревенский паренек чувствует в себе пробуждение поэтического дарования. Закончив службу в армии, он поступает в один из творческих институтов Москвы. Он хочет быть поэтом. Но избранный им путь нелегок.

Жизнь ставит молодого героя перед необходимостью решать сложные проблемы. Он переживает большую душевную травму.

В романе содержатся интересные раздумья автора о творческом процессе, об искусстве поэзии, о месте поэта в жизни народа.

---

— Я сегодня уезжаю сдавать экзамены.

От развилки до села было совсем близко. Все же Дмитрий, пока шел, успел подумать: а не зря ли меняет он эту живую, загорелую, горячую на, в сущности, призрак с мраморным лицом и черными бархатными бровями? До той дотронуться не осмелишься, будешь глядеть, как на икону, да вздыхать.

И все ли кончилось на этом с Шурой Куделиной? Или будет еще дорожка, поуже той, что развела их сегодня, и тогда уж, возможно, без развилочки?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НА ИЗЛОМЕ

— А когда же мне, дитятко,
Ко двору тебя ждать!
— Уж давай мы как следует
Попрощаемся, мать!

Ив. Бунин

Не каждому дано яблоком
Падать к чужим ногам.

С. Есенин

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Араратов ищешь? Араратов — нету! — Вопрос и ответ были столь категоричны, что ничего уж не требовалось от Дмитрия, как только глядеть удивленно на возникшего перед ним небольшого крепкого человечка с крутым полукружием черных усов на загорелом бритом лице. Между прочим, в треугольнике расстегнутого воротника, мирная, но как бы готовая всплеснуться, дремала синяя полоска тельняшки.

Время было такое, что почти на каждом, кто пришел сюда, в садик перед дверьми института, бросалось в глаза что-нибудь от недавней (а в психологии все еще как бы не закончившейся) войны. Парень, подошедший к Дмитрию вслед за морячком, был одет в военную форму, только что без погон.

Дмитрий прямо с вокзала пришел в институт узнать, как его дела, когда экзамены, как с общежитием. Он хотел узнать все это, а затем немедленно позвонить Энгельсине, обязательно встретиться с ней, ну и… не расставаться до вечера. А так как встреча с девушкой и даже звонок к ней занимали все мысли (ничего не могло быть важнее и долгожданнее), то зайти в институт казалось так себе, между прочим. Он зашел сюда, в садик, в четыре часа дня, а сам весь жил где-то там, в районе пяти или шести часов.

Вопрос насчет Араратов застал Митю врасплох. Но уж повеяло от этого вопроса и от всей решительности в фигуре моряка некоторым беспокойством. Почудилось, что этот-то вопрос и разрушит такие стройные, такие мирные планы Дмитрия на остаток теплого августовского дня.

Морячок и другой, в военной форме без погон, как могли, с двух сторон обступили Дмитрия по праву того, что пришли в садик двумя часами раньше, чувствовали себя здесь хозяевами и даже вроде бы старожилами. Они смотрели на Дмитрия как на новичка. Новичка полагается расспрашивать. Может быть, рыжий детина в рубахе с косым воротом просто возбудил праздное любопытство, но тогда зачем было спрашивать про Арараты?

Между тем течение событий втягивало Митю в крутую завертину. И как человек, втягиваемый в действительную завертину, с тоской смотрит на близкий и недоступный зеленый бережок, так и Дмитрий с тоской думал о том, что отодвигается встреча, которая, в сущности, так возможна.

Прежде всего эти двое оттеснили Дмитрия в дальний угол сада, где стоял плохонький деревянный диванчик, и морячок приказал:

— Читай два стихотворения.

— Да я… Да что вы, ребята… Мне надо бы зайти… Принимают ли…

— Читай, и я тебе скажу, будешь ли ты учиться в этом институте.

Дмитрий откашлялся. По мере того как он читал, морячок все больше и больше оживлялся, а под конец даже стал нетерпеливой рукой отбивать такт Митиного стихотворения и притопывать ногой, как если бы ему хотелось подтолкнуть течение ритма, не совпадающего с его собственным темпераментом.

— Так. Порядок. Теперь можно знакомиться. Игорь Ольховатский. Это мой друг Миша. Так вот, чтобы ты знал: если тебя не примут, мы этот дом возьмем вот так, за водосточные трубы, — он показал на Дмитриевом воротнике, как будет взят дом, — и потрясем его вот таким образом. — Дмитрий, хотя моряку и не удалось его потрясти, отметил, что руки у того цепкие и твердые, а моряк, в свою очередь, не мог, наверно, не оценить остойчивости парня, держащегося за землю широко и спокойно поставленными подошвами.

Новоявленные знакомые повлекли Митю в институт, хотя настойчивое непререкаемое покровительство смущало и вроде бы даже тяготило. Ну, не то чтобы обезволивало (это было бы сказано слишком сильно), но вызывало все же смутное недовольство собой, и, оставшись один, Дмитрий, наверно, вздохнул бы с облегчением.

— Это мой лучший друг Золушкин, — заявил моряк девушке-секретарше. — Я хочу знать, что вы с ним собираетесь делать.

— Золушкин? — секретарша встрепенулась, как от сна. — Что же вы, Дмитрий Васильевич (не обошлось без легкой иронии), уехали, не оставив адреса? В общем, хорошо, что вы наконец появились. Скажу вам по секрету — особенно волноваться не нужно… А ваше дело, товарищ Ольховатский, — она перевела свои серые с темноватым дрожанием в глубине глаза, — пока неясно. Папка у директора, и думаю, что вам как раз нужно волноваться.

— Эт-то мы еще посмотрим. Я в своей жизни волновался только дважды. За пять минут до первого десанта около мыса Керкенес и за пять минут до первой женщины.

Дмитрию не удалось остаться одному. Втроем они дошли до угла улицы.

— Так. Определим ресурсы. У меня есть двенадцать рублей.

— У меня, — ответил Миша, — три. Но зато вот. — На ладони, схваченной недавним розовым швом, возникло три кубика концентрированного какао с сахаром.

— Если ты думаешь, что водку и пиво я буду заедать твоим патентованным порошком…

— Зачем? Я сейчас продам по пятерке за штуку. Я уж третий день питаюсь на эти кубики.

— Итак, у тебя будет восемнадцать рублей.

У Дмитрия тоже было восемнадцать рублей по мелочи. Про сторублевую бумажку, лежащую отдельно, он решил не говорить. Нельзя же оставаться совсем без денег.

В заведение, которое потом будет даже очень хорошо знакомо Дмитрию, входил он впервые. Входил не стремясь, вроде бы даже подневольно (на ходу делал пересчет времени: «Теперь начало шестого, если мы пробудем здесь ну хоть час, то все еще можно будет позвонить»). Дымом и гамом встречало заведение новых посетителей.

Все здесь было такое, что трудно было сдвинуть с места (например, стулья). Столы из темно-желтого мрамора — сколько ни стучи кулаком, буде понадобится выплеснуть из души порцию горькой накипи, — ничего такому столу не сделается. Тем более опрометчиво бить по нему стеклянной пивной кружкой. Но и то приметил Митя — у одного мраморного столика выразительно надтреснут угол. Какова же была порция горечи?

Кругом в равномерном устоявшемся гуде грызли багровых раков, вырывая у них зелено-розовые капающие потроха, обильно макали в горчицу лопнувшие от кипячения сосиски, крупные щепотки соли кидали в белую пену кружек (вспыхивало пиво белым облаком), жадно, на полкружки зараз, присасывались губами к толстому кружечному стеклу. Под белой пеной в бесчисленных кружках, и на столах у питоков, и на подносах у подавальщиков, и на буфете около разливальщицы вкусно, аппетитно мерцала золотая влага, возникшая из хлеба и хмеля.

В конце зала — ступеньки вниз — и в некоторой глубине небольшой уютный подвальчик. Там-то и бросили якорь три друга.

О раках друзьям и мечтать было нельзя. Но пиво в кружках и водка в конических стопках вскоре появились перед ними. Через четверть часа они стали разговаривать так же громко, как и все сидящие вокруг.

— Нет, ты понял?! — вопрошал Игорь собеседников. — Они ко мне приходят и говорят: «Дай нам хорошую хохму, мы тебе заплатим как за стихотворение». Нет, ты понял?! Стихотворение можно написать, а хохму ни с того ни с сего не придумаешь. Но я даю им хорошую хохму…

Дмитрий не знал, что такое «хохма». К этому времени он понял, что звонить к Энгельсине сегодня нельзя. Как же он придет к ней выпивши?..

Игорь читал стихи. Одной рукой он брал Митю за воротник и, так как не мог подтянуть его к себе в силу очевидной разницы масс, то подтягивался сам к Митиному лицу и, отбивая такт другой рукой, перед самыми глазами Мити, захлебываясь в собственных словах и собственном темпераменте, читал то свое, то чужое. Впрочем, больше чужое.

Я знаю и сказки неведомых стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман
И верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

Миша при этом оставался в сторонке. Может быть, Игорь все вычитал ему раньше. У Миши в уголке глаза (немного приопущено веко) постоянно выступала большая слезина. Когда она скатывалась, на ее месте появлялась другая.

— Это от контузии, — пояснил Миша, заметив, что Дмитрий разглядывает слезу.

Мишу тоже заставили читать. Он читал о своем сиротстве, как в поле на дороге умерла его мать. Были там простенькие завершающие слова: