Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

• Название: Несколько бесполезных соображений
• Автор: Симон Кармиггелт
• Издательство: Радуга
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1985

Книга знакомит читателя с творчеством крупнейшего нидерландского прозаика старшего поколения, мастера короткого рассказа. Миниатюры Кармиггелта повествуют о заботах и чаяниях простых людей. Простые и короткие, веселые и грустные, его маленькие рассказы более 40 лет радовали нидерландцев.

---

Рядом со мной неожиданно вырос Кеес, на сей раз в рабочей спецовке. На поясе у него болтался мешочек, в котором он брал на работу завтрак, и голубая эмалированная фляжка. Из таких рабочие пили холодный чай.

— Пойдем-ка со мной, — сказал он, обнял меня за плечи, и я пошел, с трудом сдерживая слезы. Мальчишки за моей спиной улюлюкали. Кеес протянул мне свой носовой платок и сказал: — Вытри нос.

Я послушно выполнил и этот приказ. К счастью, платок у него был красный.

Дома я ничего не рассказывал о своем позорном поражении и со страхом ждал субботы. Ведь Кеес как-никак видел мое отступление и слышал вопли мальчишек. Он, конечно, глубоко во мне разочаровался. Но в субботу, когда я вошел в кухню, он, как обычно, приветливо поздоровался со мной. Моя мать стояла у газовой плиты, и Кеес сказал ей:

— Он отлично умеет драться, мефрау. Я случайно видел на этой неделе, как он дрался с четырьмя здоровыми парнями. Молодец мальчонка!

И опять в его голосе послышался тот странный оттенок. Я был тогда еще мал, чтобы уловить его смысл.

Лишь много позже я понял — это была ирония.

Странности

После ужина моя жена пошла в гости к неизвестной мне старой подруге.

Едва я остался один, как мое поведение утратило всякую логику. Сначала я отправился в ванную и во все горло пропел перед зеркалом. «Неге wе аге, out of cigarettes»[61] — классический опус Фэтса Уоллера, вполне отвечающий моим вокальным возможностям. В ванной хорошая акустика, поэтому мое пение звучит лучше, чем на самом деле. Когда песенка кончилась, я распахнул зеркальную дверцу аптечки, висевшей рядом с умывальником, и теперь мог увидеть себя и со спины. Долгое время я любовался своей спиной. Согласитесь, мы не так часто видим себя со спины. Наглядевшись досыта, я пошел в кухню и съел восемь вафель.

Привычка детства… Оставаясь дома один, я бывало, первым делом опустошал коробки с печеньем. Правда, лет в двенадцать я переключился с печенья на «Ад» Анри Барбюса, «безнравственную» книгу, которую отец прятал в своем бюро. Я наперечет знал самые интересные страницы. Эротика в ту пору была еще сферой самообслуживания, и притом весьма незатейливой. Однако я унаследовал от отца не только его бюро, но и «Ад» и, видимо, поэтому вновь принялся теперь за вафли, которые, откровенно говоря, не очень-то и люблю.

Расправившись с вафлями, я пошел в гостиную, уселся в женино кресло, это святая святых, и начал длинную речь, обращаясь к воображаемому собеседнику. Речь была весьма остроумной и громогласной. Потом мне это надоело. Я встал и пошел в коридор. В самом конце его на полу лежал мяч моих внуков. Я с силой пнул его ногой. Мяч угодил в вазу с цветами, ваза упала и разбилась. Убирая осколки, я вслух репетировал вранье, которое преподнесу жене как причину несчастья. Звучало оно вполне убедительно.

Я вернулся в гостиную, опять уселся в ее кресло и возобновил разговор с несуществующим собеседником. Но после двух-трех фраз речь стала мне поперек горла.

Я наудачу включил телевизор. ВПРО[62] перенесло меня в психиатрическую лечебницу в Лос-Анджелесе. Бесстрастный репортаж из закрытого отделения. Смотришь и невольно думаешь: мало что незнакомого увидим мы в аду.

Измученные психиатры. Очерствевшие от однообразной работы санитары. И пациенты. Среди них начальник пожарной охраны. В расцвете сил болезнь внезапно обрекла его на бездействие. И он не вынес этого. Его жена рассказывала, что он все время копал в саду что-то вроде могилы. Ей такое хобби не понравилось. Но пожарный твердил, что это не могила, а клумба.

«Однако она была очень похожа на могилу», — сказал психиатр.

«Нет, это была клумба».

«Да, но такой длины, как могила».

«И все же клумба».

Спор длился бесконечно. И все же этот человек вел себя куда менее странно, чем я, когда остаюсь дома один.

Вы, конечно, скажете: «Значит, тебя надо немедля упрятать в дурдом».

Но я не согласен с этим как будто бы очевидным выводом. Знаете, пока я нахожусь среди людей, я веду себя довольно-таки сносно. Но вот когда остаюсь один и никто не может меня спросить: «Почему ты так поступаешь?», тогда мое поведение становится совершенно необъяснимым. Если за мной понаблюдать скрытой камерой и на базе этого материала посадить под замок, я, наверно, больше никогда не увижу свободы. И, просматривая кадры-улики, тоже буду твердить психиатрам: «Я вовсе не сумасшедший».

«До тех пор пока пациенты не признают, что больны, мы их не отпускаем», — сказал усталый психиатр.

Я бы никогда не признался. Ибо стоит только очутиться по ту сторону барьера, и ты будешь наталкиваться на упругую стену недоверия, точь-в-точь как подозреваемый, которому дозволено лгать, что он обычно и делает. Но не всегда…

Зазвонил телефон. Какой-то любезный читатель нашей газеты. Он нашел ошибку в моем рассказе о воспоминаниях молодости.

— Вы пишете, пузатая бутылка с гренадином, но гренадин никогда не разливали в такие бутылки. В пузатых бутылках был совсем другой напиток. Он был прав, и я сказал ему об этом. А он опять затянул:

— В пузатых бутылках был другой напиток. Не гренадин. Гренадин продавали в…

— Да-да, вы правы.

— Я хорошо помню, менеер, если вам нужен был гренадин, то его продавали в банках, а не в пузатых бутылка:

Гренадин был красного цвета. И продавался в больших высоких банках, а вовсе не в пузатых бутылках…

— Да-да, вы правы.

(«Это не могила, это клумба».)

Когда разговор закончился, начальнику пожарной охраны сделали укол. У меня зачесалась спина, но я никак не мог достать до зудящего места. Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, схватил зонтик, засунул его себе за шиворот и почесал кончиком между лопаток.

Почесываясь, я продолжал смотреть телевизор. Передача все еще велась из психиатрички. Но они-то, к счастью, меня не видели.

Цветы

Шагая по осенней Фламингстраат в Гааге, я вспомнил Лисье. Когда она работала там в маленькой закусочной-автомате, ей было восемнадцать, а мне девятнадцать, и я каждое утро заходил туда выпить кофе. Закусочная-автомат в те далекие времена была новинкой. Не каждый еще разбирался, что там к чему. Я видел, например, как какой-то человек, явный провинциал, бросив в автомат двадцатипятицен-товик, получил мясной салат и съел его вместе с картонной тарелочкой. Блюдо определенно пришлось ему по вкусу, и он взял еще порцию.

По дороге во Дворец правосудия я всегда пил в этой закусочной кофе в обществе моего старшего коллеги Клоос-тсрбура, который, так же как и я, был судебным репортером. Широкоплечий, дюжий малый с грубо вылепленным ртом и непомерно большими руками строительного рабочего. Я считал его настоящим мужчиной и восхищался им.

С властями он разговаривал запросто, с женщинами не церемонился, но к Лисье относился по-отечески. С ней нельзя было иначе. Она была стройная, белокурая и беззащитная.

С моей точки зрения, ей бы полагалось сидеть целый день в красивом кресле и поэтически улыбаться. Но жизнь распорядилась иначе. Она подавала кофе, а едокам посолиднее — обеды, приготовленные поваром, похожим на избалованного принца вялым юношей со склонностью к полноте. Далее, ей вменялось в обязанности время от времени «наполнять автоматы». Это она делала по настоянию хозяина, тучного пятидесятилетнего человека с колючими желтыми усами и хмурой физиономией обывателя, который все время думает о том, откуда взять деньги. Возможно, так оно и было, ведь посетителей в его заведении было мало. Однажды утром в кафе-автомате было так тихо, что, когда Лисье пошла заправлять автоматы, мы, сидя за своим кофе, услыхали вдруг странные звуки. Пыхтение, грохот и испуганные крики.

— Что они там, дерутся, что ли? — спросил я Клоостербура.

Он цинично хмыкнул и сказал:

— Дерутся? Старик пристает к Лисье. Ты что, не заметил, что он пошел за ней?

— Нет, хозяин… Нет! — слышал я мольбы Лисье. Даже в беде она помнила свое место. Когда она вновь вошла в зал, вид у нее был еще более беспомощный, чем всегда. Хозяин пришел попозже, смущенно покашливая. Я решил, что после смерти черти в аду будут поджаривать его, как он жарит свои подозрительные котлеты. Ну да, мне ведь было девятнадцать.

Спустя некоторое время, в понедельник утром, когда в суде не ожидалось ничего интересного и у нас неожиданно оказалось много свободного времени, мы с Клоостербуром пошли в закусочную. Хозяин сам разносил кофе.

— А где же Лисье? — спросил я.

— Кажется, заболела, — ответил он неохотно. — Так сказала женщина, у которой она снимает комнату.

— А где она живет? — осведомился Клоостербур.

Он получил адрес. Когда мы пили кофе, он сказал: — Зайдем к ней, отнесем цветы. Так, ради шутки.

— Вот здорово! — обрадовался я.

Выйдя из кафе, мы купили у уличного торговца на гульден — тогда это еще была значительная сумма — два огромных букета. А немного погодя уже звонили в дом на одной из боковых улочек, где жила Лисье. Открыла нам хозяйка, на лице которой прямо-таки было написано «вдова». Она смотрела на нас с удивлением, чуть ли не с ужасом.