Симон Кармиггелт - Несколько бесполезных соображений

• Название: Несколько бесполезных соображений
• Автор: Симон Кармиггелт
• Издательство: Радуга
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1985

Книга знакомит читателя с творчеством крупнейшего нидерландского прозаика старшего поколения, мастера короткого рассказа. Миниатюры Кармиггелта повествуют о заботах и чаяниях простых людей. Простые и короткие, веселые и грустные, его маленькие рассказы более 40 лет радовали нидерландцев.

---

На перроне все так же свирепствовал ветер. Объектов для наблюдения не было.

Я сел на деревянную скамью и стал разглядывать дома провинциального городка. В крохотном садике какой-то человек вяло помахивал мотыгой. По всему видно, пенсионер. «Какое счастье, что Ян без ума от своего садика!»

Когда-нибудь я тоже буду от чего-либо без ума. Человек оперся на мотыгу и долго стоял, глядя прямо перед собой. Осенний ветер трепал его волосы. Вдруг он вытащил из внутреннего кармана плоскую бутылочку и жадно хлебнул из нее. Что ж, возможно, там рыбий жир. После конфуза с итальянцами я стал осторожней. Я вижу, вижу то, чего не видишь ты, но дело тут вовсе не в этом. Дверь в садик открылась, и появилась седая женщина с чашкой кофе. Она что-то крикнула, и мужчина медленно побрел к ней. Видно, она тоже была из тех, кто не умеет раздваиваться. Мужчина взял у нее чашку, но, как только она скрылась в доме, выплеснул содержимое чашки в траву. Я решил больше на него не смотреть. Отвернулся в другую сторону и обнаружил у входа на перрон будочку-автомат, где за три гульдена можно получить четыре разные паспортные фотографии. Учитывая, что время у меня еще оставалось, а фотографии — штука полезная, всегда пригодятся, я встал и пошел к автомату. Занавеска была не задернута, но там уже кто-то сидел.

Это был мужчина лет пятидесяти в мятом плаще. У ног его стоял вытертый от долгого употребления портфель. Он только что опустил в автомат три гульдена. Замигали лампы. Возможность получить четыре разные фотографии он не использовал. Просто сидел, неподвижно и мрачно уставясь в объектив. Когда процедура закончилась, он с табуретки не встал, а дождался, пока сбоку появятся фотографии. Я хорошо их видел — печальная физиономия в четырех экземплярах. Не вылезая из автомата, мужчина внимательно рассмотрел карточки. Держал он их почти у самого носа, и они ему явно не понравились. Со вздохом он сунул в прорезь еще три гульдена. Снова замигали лампы. Но вторая серия никак не могла получиться более привлекательной, потому что он смотрел в аппарат с видом приговоренного к смерти. «Чего он хочет? — подумалось мне. — Симпатичный портрет, чтобы после отдать его увеличить? Но таким манером он ничего не добьется. Этот парень не иначе как псих».

Подержав у носа вторую серию, он нагнулся, вынул из портфеля ключ, открыл им автомат и начал орудовать отверткой в его внутренностях. Монтер! Монтеры автоматам не улыбаются, так же как и техники на телестудии. Конечно, пришлось отказаться от мысли, что он псих. И от фотографий тоже. А немного погодя я уже был в поезде. Дама из ресторана опять села напротив меня. Мы разговорились, и она оказалась очень милым человеком. Да, с наблюдениями и выводами пора кончать.

Певец

В кабачке его прозвали Певцом. И особой выдумки для этого не потребввалось, потому что он действительно был когда-то певцом. И легко мог это доказать. В старой; изодранном бумажнике, перетянутом широкой резинкой, у его еще сохранились давние фотографии. На одной Певец представал аристократом времен париков и кринолинов, в окружении прекрасных дам, а на другой — гвардейским офицером в богато расшитой форме, молодой и красивый. Но фотографии давно состарились, и никто уже не хотел на них смотреть. Слишком часто он их показывал. Демонстрация фотографий после четвертой рюмашки стала прямо-таки ритуалом. Доставался бумажник, снималась резинка, которая болталась потом у него на запястье, и следовала фраза: «Вот я в главной роли в…» Теперь он уже не пел.

— Но это потому, — говорил он, — что в переходном возрасте голос застрял где-то между тенором и баритоном. Надо подождать.

Жена предоставляла ему такую возможность: неподалеку от кабачка у нее был магазинчик женской одежды с хорошей клиентурой. Если муж не являлся домой к ужину и в девять еще сидел за бутылкой, она приходила за ним. Милая женщина. Судя по всему, очень неглупая, а вдобавок она ни капли не пила. Чем повышала его кредитоспособность.

Иногда он небрежно говорил кабатчику:

— Ах, дружище, запишите за мной, сейчас мне бы не хотелось надоедать мадам.

Произносилось это барственным тоном тенора, некогда игравшего аристократов и офицеров. Да в нем и сейчас еще было что-то театральное, хотя он и опустился немножко.

Конечно же, Певец рассказывал не только о своем опереточном прошлом, говорил он и о других предметах.

Вот уже несколько лет он собирал деньги в пользу Комитета по охране памятников павшим на войне. И делал это весьма успешно.

— Мы не вправе забывать их, наших героев, — говорил он. — Для нас, уцелевших в те страшные годы, это — дело чести. Наша святая обязанность. И мы не вправе забывать о ней даже здесь, в этом месте, где мы так приятно проводим время в свое удовольствие.

Эти звучные фразы, произнесенные мягким баритоном, разумеется, легко приводили в волнение подвыпивших посетителей. И, когда он начинал собирать деньги, люди не скупились на пожертвования.

Однажды воскресным утром Певец позвонил мне домой и сказал как аристократ аристократу: — Дорогой друг, у меня возник новый план, как раздобыть денег на доброе дело, которое так по сердцу нам обоим. Я был бы очень рад, если мы сможем встретиться и обсудить это за рюмочкой хереса.

Потом он назвал почти незнакомое мне кафе, где в этот момент находился. Наш-то кабачок по воскресеньям не работал. Я пошел туда. Певец к тому времени уже был изрядно навеселе. О памятниках павшим на войне он не сказал ничего нового, зато пил рюмку за рюмкой, рюмку за рюмкой, и опять на свет божий были извлечены фотографии. А когда настало время платить по счету, раскошеливаться пришлось мне. Видимо, он «не хотел сейчас надоедать мадам».

Он все чаще и чаще повторял кабатчику эту фразу. И долг его все увеличивался. Но еще большие подозрения внушало то, что, когда он теперь засиживался вечерами, жена за ним не приходила. И он оставался до самого закрытия. Так продолжалось какое-то время. А потом случилось неизбежное: Певец перестал заглядывать в наш кабачок. Хозяин облачился в парадный костюм и отправился в дамский магазин. На следующий день мы всё и узнали.

— Плакали мои денежки, — сказал кабатчик. — Она еще восемь месяцев назад выставила его на улицу. Они не были женаты. Пять лет прожили так. Он вдовец. И знаете, что она мне рассказала? Деньги, собранные на памятники павшим, он в последнее время клал себе в карман. И тратил на выпивку.

Итак, Певец был обманщик, но не простой. Недавно я сидел в кафе с другом детства, за столиком у окна. Мимо по улице медленно прошел Певец, исхудавший и оборванный.

— Это бывший опереточный тенор, да? — сказал мой друг. — Я знал его сына. Много лет тому назад. Очень милый юноша. В войну он погиб в концлагере.

Разговор

На скамейке в сквере сидела пухлая, яркая блондинка, которая с помощью косметики умудрилась несколько сбавить себе возраст. На мой взгляд, за такими, как она, любят приволокнуться мужчины. С нею была невзрачная собачонка.

— Не уходи далеко, Фифи, слышишь? — сказала она.

Собачонка взглянула на хозяйку, словно та швырнула в нее грязью, и необычайно целеустремленно потрусила ко мне, так как я стоял недалеко от скамейки. Стоял просто так.

— Фифи, не трогай этого господина! — крикнула женщина. — Ступай к дереву. Здесь достаточно деревьев!

Собачонка послушно отошла от меня. В этот момент появилась еще одна женщина.

— Лиз, ты выгуливаешь Фифи? — удивленно воскликнула она. — Ты что, вернулась к Дирку?

— Да, знаешь ли, — кивнула Лиз.

Вторая женщина опустилась рядом с ней на скамейку. Она тоже была в зрелом возрасте, но одета и подкрашена скромнее.

Какой-то старик остановился возле меня и глубокомысленно произнес:

— Собаки… — И печально обвел взглядом сквер.

— Ну да, — сказала Лиз, — конечно, он прекрасный парень. Я этого не отрицаю. Но двадцать семь лет… Знаешь, такой мальчик требует много…

Вторая женщина кивнула, больше с любопытством, чем с пониманием, а старик продолжал:

— Раньше у меня был боксер, но его задавила машина. — Он посмотрел на меня и добавил: — Лихачил. Шофер-то. Такой молодой парень, знаете. Обожает сломя голову носиться на грузовике. Лихачество, н-да. Но боксера я успел похоронить. Его звали Чарли. Чудное имя для собаки. Но в ту пору еще была жива моя жена. Это она так его назвала, не знаю уж почему.

— Вначале все было прекрасно, — заметила Лиз, — но скоро я стала уставать от этого мальчика. Ведь пришлось так много скрывать. Пока его не было дома, я подтаскивала к зеркалу скамейку и упражнялась на ней нагишом. Упражняюсь, а сама думаю: если лечь вот так и втянуть живот, складок он не увидит. — И она прямо здесь, на скамейке в сквере, показала приблизительно, как все происходило.

— Боже ты мой! — вздохнула ее приятельница.