Джон Бойд - Повесы небес

• Название: Повесы небес
• Автор: Джон Бойд
• Издательство: МСП "ОСФА"
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1992
• ISBN: 5-7707-3340-3

Два пилота-разведчика земного Космического Флота находят в дальнем секторе Галактики странную планету. То есть планета — то обычная землеподобная, разве что электрические бури случаются, но вот общество, которое построили обитатели это планеты…

---

В своем восхищении художником я совершенно забыл, что разговариваю с нечеловеческой аудиторией. Когда зазвучал сигнал и зажглись люстры, класс начал пустеть и я был несколько огорчен, собирая свои заметки. До сей поры я старался представить себя суровым человеком воли, а тут дал волю эмоциям по поводу Крамера. Я чувствовал, что несколько пал в глазах студентов.

— Джек, — обратилась ко мне студентка, — можно поговорить с тобой о закатах?

Это требование доставило мне до некоторой степени чувство удовольствия и я повернулся к зеленоглазой и златокудрой самке.

— Конечно, милая, — ответил я.

— Ты рассказывал о чем-то, что нельзя взвесить или измерить. Я слушала, не вслушиваясь. Сегодня я вслушалась, как ты говорил о «Закате» Крамера, но слова не доходили до меня. В твоих словах заключен какой-то другой смысл. Пойдем со мной в обсерваторную башню и ты покажешь мне, как надо наблюдать закат.

Я взглянул на часы. На поверхности близился закат.

— С радостью, милая, — сказал я, в первый раз ощущая гордость, которую чувствуют учителя, пробуждая понимание в умах учеников.

Мы заторопились. Дни становились короче, а до круговой рампы, которая вела на обсерваторную башню, надо было пройти почти милю. Широко шагая рядом с девушкой, я не мог сдержать мысленного восхищения красотой ее форм и осанки. Казалось, она грациозно струится и все ее члены находились в непрерывном и плавном скольжении, за исключением двух высоких и широко расположенных грудей, покачивавшихся под тканью ее платья, словно лопатки присевших перед прыжком котят. Груди были столь трепетны, осязаемы и притягательны, что я резко отвел от них глаза и прочел про себя молитву.

Наконец, мы вошли в башню со стеклянными стенами и расставленными повсюду шезлонгами; мы прошли на балкон, вдыхая воздух, напоенный запахами осени. Солнце все еще было над горизонтом. Со времени моего последнего визита на поверхности наступили заморозки и раскинувшиеся внизу рощи полыхали в огне красок.

— Посмотри на деревья! — в восторге выдохнул я.

— Их листья увядают, — объяснила мне девушка, — потому что наступают холода и замирают жизненные силы.

— Не думай о причинах, — заговорил я. — Наслаждайся следствием. Посмотри, как солнечный свет отражается от листьев, становясь желтым в кленах и алым в дубах. Пусть эти краски впитываются посредством твоего видения, расцвечивая твою душу. Вкуси ореховый эль октября сейчас, милая девочка, ибо это скоро исчезнет и исчезнем мы. Красота — это шепот дыма, развеваемого ветром. Сравни ее быстротечность со смыслом своей собственной смертности и раздели со мной ее умирание. Из вечности пришла к нам эта минута, так сохраним, ты и я, молодые и смертные, эти красные и золотые вспышки, которые так скоро снова уйдут в вечность.

Если моим словам не хватало поэтичности, то это восполнялось искренностью, потому что в этой девушке было нечто, вдохновлявшее меня на такие выражения — спокойствие, неуловимое благоухание, доносимое завихрениями воздуха, а может быть, ореол, создаваемый солнечным светом в ее локонах. Она подошла к парапету, положив руки на него, и смотрела на начинающийся закат. Наверное для того, чтобы разделить пыл моего видения прикосновением, я взял се за руку и встал рядом с ней. В молчании мы следили как опускалось солнце Харлеча, как оно стало огромным алым шаром и расплылось на отливаюшем сталью горизонте отдаленного моря.

Моя студентка казалась восхищенной, а воздух становился прохладным. Я тихо снял с себя верхнюю накидку и набросил ее на плечи девушки, в то время, как в углубляющемся пурпуре ночи затухали краски заката. Мы не произнесли ни слова до тех пор, пока не замерцали первые звезды и ночной ветер не зашевелил ее локонами. Тогда она повернулась и взглянула на меня. Сумерки завораживающе отразились в ее зрачках и она спросила:

— Я взяла у тебя накидку, Джек, и тебе, наверное, сейчас прохладно?

— Я совсем не чувствую холода, — правдиво заверил я ее.

— Нужно идти вниз и там тебе станет тепло. Но мне не хочется прощаться с солнцем. В твоей красоте такая грусть, Джек.

— Прощаясь с солнцем, — возразил я, — ты приветствуешь звезды.

— Да, это верно. А какая звезда — твой дом, Джек?

— Вон там, — указал я, — в той слабой дымке света.

— Эту галактику мы называем М-16, - сказала она.

— А мы называем ее Млечным. путем, — пояснил я, — так как изнутри звездная россыпь кажется молочным шлейфом.

— Млечный путь… — повторила она. — Твое название мне нравится больше… Джек, а кто такая — Елена?

— Женщина с Земли, жившая давным давно. Ее красота бросила в наступление тысячи кораблей и сожгла самые главные башни Илиона.[70]

— Значит, она была очень прекрасной, — сказала девушка. В следующий краткий миг мне показалось, что в ее глазах мелькнула грусть, — слишком прекрасна, чтобы умереть.

— Но, несомненно, не более прекрасна, чем ты, — вырвалось у меня.

Удивительно, но я не обманывал девушку. В последних проблесках заката она выделялась светлостью, затушевывавшей какие-то бы ни было недостатки, какие могли быть на ее лице и в ее фигуре, а ее привлекательность могла быть сравнима разве лишь с привлекательностью освобожденного от телесной оболочки духа. Льстить такой девушке было все равно, что восхвалять мелодии жаворонка.

— Мне приятно, что ты назвал меня прекрасной, как Елена.

Вновь подул ветерок и я уловил аромат ее волос.

— Ты прекраснее, чем это не стоящее тебя ночное небо вместе со звездами, — произнес я.

— Твои слова возбуждают во мне желание чего-то, чему я не знаю названия, — сказала она.

— Ты испытываешь духовное пробуждение, милая. Вдруг она подняла глаза на меня:

— Тебе не хотелось бы взять меня, Джек, здесь, под звездами? В ее голосе было нечто необычайно тактичное, словно ее вопрос был отзвуком старинного ритуала знакомства, вопросом, порожденным скорее дипломатической необходимостью, чем желанием.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь, детка? — я чуть не рассмеялся ее безыскусственности.

— Твои глаза просили меня об этом.

— Мои глаза говорят от моей плоти. Мой дух же говорит мне нет!

— А что такое — дух, Джек?

— Ты поймешь это гораздо лучше, милая, когда прослушаешь курс религии-2.

— Значит, ты говоришь, что хочешь меня, но не взял бы?

— Я говорю, что пока я не слился с тобой духовно, я не могу слиться с тобой телесно.

— Тогда не откажи выпить со мной внизу чашечку чаю?

— Сочту за честь и удовольствие, — согласился я, сопровождая ее в ротонду, — но я не помню твоего имени.

Неохотно уходя с балкона и обернувшись, чтобы еще раз взглянуть на звезды, она мягко выговорила: "Кара".

Одно это слово прекратило влияние Крамера на мои представления о закате, и я понял, что отныне все мои воспоминания о закатах и ночном небе будут связаны с Карой.

Это была девушка моей мечты.

Мы обедали вместе в студенческом клубе и я попытался воссоздать в ее представлении старые любовные истории и легенды Земли: об Авкасин и Николстт, о Тристане и Изольде, о Елене и Парисе. Я рассказал ей о Трое и Камелоте, рассказал басни Кокэня, прядя вокруг нее сеть мифических чудес, отчего в ее глазах появилась мягкость, которую я до этого не видел ни у кого на Харлече. И все же, хотя древние легенды увлекли се своим очарованием, я был еще более опутан чарами, которыми девушка завлекала меня еще более древней магией.

Она приехала с северных гор, где водятся лососи, и специализировалась в рыбопромысловой гидропонике.

— Когда я была маленькой, — говорила она, — я привыкла часами стоять и следить, как рыбы прыгают в воде, когда они торопятся в верховья, чтобы умереть в радости совокупления. Мать не могла понять моей склонности и прозвала меня "наблюдателем". Для матери рыба не была ничем, кроме пищи. Для меня же она была блестками золота в серебряной пене. Сегодня, когда ты стоял рядом со мной и мы вместе наблюдали за закатом, я поняла, почему мне нравилось наблюдать раньше. Потому что ты — тоже наблюдатель, который знает, зачем он наблюдает.

Меня гораздо больше очаровывала ее манера говорить, чем смысл слов, а она слушала меня со спокойной внимательностью, льстящей мне. Красота ее лица и фигуры, обаяние манер и осанки не уступали ее первобытной привлекательности, и все это объединилось, чтобы воскресить во мне осведомленность о других ее прелестях, с которыми я познакомился во время перекличек. Только усилившийся грохот тарелок из моечного помещения заставил нас вспомнить о позднем времени.

Я проводил Кару к ее поезду и по дороге она сказала:

— Джек, я не хотела бы вмешиваться в твое преподавание, но если бы ты повез класс в лес и показал бы им красоту, как показал ее мне, они стали бы понимать твои лекции лучше.