Розамунда Пилчер - В канун Рождества

• Название: В канун Рождества
• Автор: Розамунда Пилчер
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-85050-653-5

Пятеро не слишком счастливых людей по воле обстоятельств оказываются в одном доме на севере Шотландии. Розамунда Пилчер с теплой, доброй улыбкой рассказывает о своих героях, и читатель начинает верить, что приближающееся Рождество обязательно принесет в их жизнь чудесные перемены. Новый роман известной английской писательницы отличают лиризм, мягкий юмор и неожиданные повороты сюжета.

---

— Но я не могу.

— Почему?

— У меня нет дома.

— А Рэнферли-роуд?

— Сдан внаем.

Доди решила вмешаться в разговор.

— Я предложила Кэрри взять Люси и погостить с ней у вашего отца в Корнуолле. Но об этом тоже не может быть речи.

— Почему? — удивилась Никола.

— Там нет места.

— Проклятый Майлс со своей проклятой женой тоже не хотят взять Люси, эгоисты чертовы. Только и знают, что извиняться и оправдываться. — Никола прикусила ноготь на большом пальце. — Как бы то ни было, я лечу во Флориду, к Рэндалу, и никто мне не помешает. Я никогда не отдыхала, а теперь буду.

В известном смысле Кэрри ей сочувствовала, но, помня о Люси, постаралась урезонить:

— Никола, и все-таки…

Но закончить ей не дали.

— Хорошо тебе говорить. — Кэрри тысячи раз слышала эти причитания. — Хорошо тебе говорить. У тебя никогда не было семьи, ты не знаешь, что такое изо дня в день возиться с ребенком. Занятия в школе, каникулы. Развлекать, решать школьные проблемы. И все самой. У тебя не жизнь, а сплошной отдых, только и знаешь, что кататься на лыжах и весело проводить время. Отель в горах, приятное общество, вечеринки с глинтвейном. Тебе на все наплевать. Сколько лет мы тебя не видели!

С трудом сохраняя спокойствие, Кэрри проговорила:

— Никола, ты понятия не имеешь, чем я занималась. Я отвечала за связи с общественностью в престижной туристической компании. Каждое утро девять человек докладывали мне о состоянии дел. У меня был секретарь и собственная квартира. В разгар сезона я нередко работала по семь дней в неделю. Поэтому давай не будем об этом.

— И все же, — возразила Никола со свойственным ей ослиным упрямством, — это совсем не то, что растить ребенка.

Кэрри сдалась.

— Пусть так, ну и что?

Никола пропустила слова сестры мимо ушей.

— Ты незаменима, мама. Придется тебе забыть о Борнмуте.

Доди польстили, и довольно естественно.

— И не подумаю, — сказала она.

— Вряд ли ты сможешь оставить Люси одну.

— Почему именно я должна принести себя в жертву?

Кэрри вдруг поняла, что больше не в состоянии слушать бессмысленную перепалку матери и сестры. Каждая из них твердо стоит на своем, и никакими доводами их не проймешь.

— Хватит! — решительно сказала она.

Они удивленно смолкли. Потом Никола сказала:

— Ты хочешь предложить что-то дельное?

— Не знаю. Но ведь речь идет о твоей дочери, а не о собаке, которую можно отправить в питомник. Если не возражаешь, я поговорю с Люси. Не думаю, что у нее меньше здравого смысла, чем у матери и бабушки.

— Большое тебе спасибо.

— Где ее комната?

— Сразу за кухней, — Никола мотнула головой. — В глубине.

Кэрри направилась к выходу. Когда она открыла дверь, мать сказала:

— Может, тебе удастся ее убедить?

Кэрри не ответила. Она вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь.

4 ЛЮСИ

Фарнем-корт был построен в те времена, когда в семьях среднего достатка держали прислугу, живущую в доме. Поэтому в каждой квартире была предусмотрена маленькая неприметная комната для горничной или кухарки. Когда Люси после развода родителей переехала к бабушке, ей отвели такую каморку. Девочку мало заботило, что она узкая и темная, ведь это была ее собственная комната.

Окно выходило в мощеный двор-колодец, где стояло несколько кадок с нарциссами и тюльпанами. Считалось, что консьерж должен их поливать и содержать в порядке. В сущности, из окна не было никакого вида, и его задрапировали складками белого тюля. Стены комнаты были желтые, что создавало иллюзию солнечного света, шторы — тоже желтые в белую полоску. Там помещались кровать, заваленная мягкими игрушками, большой стол с выдвижными ящиками, за которым Люси готовила уроки, и множество полок с книгами. На столе стояли компьютер, настольная лампа и небольшой телевизор, на синем ковролине лежал маленький коврик из овечьей шкуры. Школьные друзья завидовали Люси: у нее была комната, которая принадлежала только ей, которую не приходилось делить с надоедливой младшей сестрой.

Комната поражала опрятностью, под стать самой Люси. Книги на полках стояли безукоризненно ровными рядами, на постели ни складочки, одежда тщательно сложена. Такой же аккуратной была и ее парта в школе: карандаши заточены, книги лежат аккуратной стопкой. Раз в неделю миссис Бургес, которая убирала квартиру Доди, проходилась с пылесосом и тряпкой по комнате Люси, оставляя сильный запах лавандовой полировки, но Люси любила сама мыть и чистить комнату, протирать зеркало на туалетном столике, полировать серебряную рамку с фотографией отца.

Люси отчаянно его не хватало, не только по-человечески, но и так, как, например, не хватает столу или стулу отломанной ножки, ибо с его уходом ее представление о семье пошатнулось и рухнуло, и Люси сознавала, что это непоправимо, что возврат к прежнему невозможен. Ей было девять лет, когда родители развелись. Плохой возраст, но разве для этого существует хороший возраст? Она была уже достаточно взрослой, чтобы понять, что произошло. Теперь они будут жить отдельно, их с мамой бросили, и им придется собирать обломки прошлого. Они переехали к бабушке, и Люси сначала думала, что это их временное пристанище, но постепенно поняла, что они поселились тут навсегда. По непонятной причине, несмотря на разлад и случающиеся время от времени скандалы, совместная жизнь, казалось, устраивала обеих женщин. Что до Люси, то никого не интересовало ее мнение, и она держала его при себе.

Иногда она виделась с отцом, но его новая жена, которую звали Мерилин, видимо, не питала никакого интереса ни к детям, — в частности, к падчерице, — ни вообще к чему бы то ни было, кроме своей работы; в противном случае она уже давно завела бы собственного ребенка. У них с Майлсом не было даже дома с садом; они жили в такой квартире, где можно было заказать по телефону немудрящую еду.

Мерилин, безусловно, была не из тех, кому поверяют тайны, и Люси чувствовала, что с отцом тоже больше не может поговорить по душам — это было бы нелояльно по отношению к матери.

Иногда ей казалось, что она больше не выдержит, если не найдет среди взрослых того, с кем можно поделиться. Мисс Максвелл-Браун, школьная директриса, подходила на эту роль и не раз даже намекала, что если Люси хочет высказаться, то она была бы счастлива ее выслушать. Но сдержанность и все та же гипертрофированная лояльность мешали Люси. Ее ужасала мысль, что она может вызывать жалость, как если бы была сиротой. Поэтому она упрямо отвечала: «У меня все в порядке». И мисс Максвелл-Браун неохотно отпускала ее.

Сегодня, в пятницу, без четверти двенадцать Люси кончила готовить уроки, за которые села сразу после завтрака, и теперь писала дневник. Переплетенный в кожу, толстый, как маленькая Библия, дневник запирался на замочек. Бумага плотная и гладкая, писать на ней одно удовольствие. Это был подарок из Корнуолла. «Счастливого Рождества, Люси, — написано на форзаце. — От дедушки, Серены, Эми и Бена».

Они никогда не забывают про Рождество и ее день рождения. А ведь когда они поженились, Люси была совсем маленькая. Она даже не помнила Джеффри Саттона и, разумеется, никогда не видела ни Серену, ни Эми, ни Бена. Временами, когда жизнь казалась беспросветно унылой, Люси, лежа в постели, мечтала о том, чтобы они пригласили ее погостить и — что было еще менее вероятно — чтобы мама и бабушка отпустили ее. Она уже все продумала. Такси до Паддингтона, затем поезд. Ее встречают пальмы и голубое море, дом с замечательным садом, может быть, совсем рядом пляж, и морской ветерок влетает в открытые окна спальни. А Бен и Эми как ее родные брат и сестра.

Люси начала вести дневник с того самого дня, как получила его в подарок. Скорее это был даже не дневник, а записная книжка, потому что там не было дат, только чудесные чистые страницы. Иногда писать было почти нечего, а иногда, если Люси шла со своим классом в кино или в концерт, ей хотелось так много сохранить в памяти, что она исписывала по две-три страницы. Ей очень нравилось писать самой любимой авторучкой на этой замечательной плотной кремовой бумаге. У нее была страсть к записным книжкам, бумаге, ручкам, ей нравился запах чернил и письменных принадлежностей. Она обожала канцелярские магазины и редко выходила оттуда без коробочки цветных скрепок, набора почтовых открыток или новых красных чернил Биро.

Люси писала:

Утром, сразу после завтрака, мама ходила в туристическое бюро. Они с бабушкой разговаривают друг с другом сквозь зубы, и все из-за Рождества, Борнмута и Флориды. Хоть бы они поняли, как я ненавижу Флориду. Нельзя же целый день болтаться в бассейне. И вообще не люблю я ни этого Рэндала, ни мороженое, ни видео.

Конечно, дневник лучше, чем ничего, но это все-таки не живой человек. Люси отложила ручку и посмотрела в окно. За легкой белой шторой стояло унылое зимнее утро. Люси думала о Кэрри, маминой младшей сестре и своей любимой тетке. Кэрри умела говорить с ней как со взрослой и всегда придумывала что-то новое и интересное. Она была для Люси доброй феей, дарящей редкие удовольствия, пока не уехала в Австрию. Они ходили в Ковент-Гарден на «Беспризорную девчонку», а однажды в теплый весенний день ездили в оранжерею Кью. Даже походы в Музей естественной истории Кэрри умудрялась сделать забавными и увлекательными. А один раз они даже плавали на катере по реке, до самого Тауэрского моста, и завтракали на борту. С катера Лондон казался незнакомым иностранным городом с башнями и шпилями, купающимися в солнечном свете.