Рафаэлло Джованьоли - Спартак

• Название: Спартак
• Автор: Рафаэлло Джованьоли
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Исторический роман известного итальянского писателя рассказывает о крупнейшем в античном истории восстании рабов. В центре произведения — образ бесстрашного борца, который все силы и страсть души отдает борьбе против угнетения. Спартак гибнет, но идея свободы остается в душах подневольных людей.

 Роман воссоздает одну из самых интересных, насыщенных драматическими событиями страниц истории Древнего Рима, повествует о нравах и быте всех слоев рабовладельческого общества.

---

Рядом с ним, на другом ложе, возлежал молодой патриций, не менее других развращенный и расточительный, Корнелий Лентул Сура,[118] человек храбрый и сильный; в 691 году его задушили в тюрьме по приказанию Цицерона, бывшего тогда консулом; это произошло накануне восстания Катилины, в заговоре которого Корнелий Сура принимал самое деятельное участие.

Возле него возлежал Гай Корнелий Цетег[119] — юноша задорный и смелый; он тоже мечтал о восстании, об изменении государственного строя Рима, о введении новшеств. Последним на этом ложе расположился Гай Веррес — жестокий и алчный честолюбец, которому вскоре предстояло стать квестором у Карбона, проконсула Галлии, и затем претором в Сицилии, где он прославился своими грабежами.

Триклиний, как мы видим, был полон; тут собрались далеко не самые добродетельные римские граждане и отнюдь не для благородных подвигов и деяний.

Все приглашенные были в пиршественных одеждах тончайшего белого полотна и в венках из плюща, лавра и роз. Роскошный ужин, которым Катилина угощал своих гостей, подходил к концу. Веселье, царившее в кругу этих девяти патрициев, остроты, шутки, звон чаш и непринужденная болтовня безусловно свидетельствовали о достоинствах повара, а еще больше — виночерпиев Катилины.

Прислуживавшие у стола рабы, одетые в голубые туники, стояли в триклинии напротив почетного ложа и были готовы по первому знаку предупредить любое желание гостей.

В углу залы расположились флейтисты, актеры и актрисы, в очень коротких туниках, украшенные цветами; время от времени они проносились в сладострастном танце под музыку, усиливая шумное веселье пира.

— Налей мне фалернского, — крикнул хриплым от возлияний голосом сенатор Курион, протянув руку с серебряной чашей ближайшему виночерпию. — Налей фалернского. Хочу восхвалить великолепие и щедрость Катилины… Пусть убирается в Тартар этот ненавистный скряга Красс вместе со всем своим богатством.

— Вот увидишь, сейчас этот пьянчужка Курион начнет коверкать стихи Пиндара.[120] Развлечение не из приятных, — сказал Луций Бестиа своему соседу Катилине.

— Хорошо еще, если память ему не изменит. Пожалуй, он уже час тому назад утопил ее в вине, — ответил Катилина.

— Красс, Красс!.. Вот мой кошмар, вот о ком я всегда думаю, вот кто мне снится!.. — со вздохом произнес Гай Веррес.

— Бедный Веррес! Несметные богатства Красса не дают тебе спать, — ехидно сказал Авл Габиний, испытующе глядя на своего соседа и поправляя белой рукою локон своих завитых и надушенных волос.

— Неужели же не наступит день равенства? — воскликнул Веррес.

— Не понимаю, о чем думали эти болваны Гракхи и этот дурень Друз, когда решили поднять в городе мятеж для того, чтобы поделить между плебеями поля! — сказал Гай Антоний. — Во всяком случае, о бедных патрициях они совсем не подумали. А кто же, кто беднее нас? Ненасытная жадность ростовщиков пожирает доходы с наших земель, под предлогом процентов ростовщик задолго до срока уплаты долга накладывает арест на наши доходы…

— И впрямь, кто беднее нас! Из-за неслыханной скупости неумолимых отцов и всесильных законов мы обречены проводить лучшие годы молодости в нищете, томиться неосуществимыми пылкими желаниями, — добавил Луций Бестиа, оскалив зубы и судорожно сжимая чашу, которую он осушил.

— Кто беднее нас? Мы в насмешку родились патрициями! Только издеваясь над нами, можно говорить о нашем могуществе, только смеха ради можно утверждать, что мы пользуемся почетом у плебеев, — с горечью заметил Лентул Сура.

— Оборванцы в тогах — вот кто мы такие!

— Нищие, облачившиеся в пурпур!

— Мы обездоленные бедняки… нам нет места на празднике римского изобилия!

— Смерть ростовщикам и банкирам!

— К черту Законы двенадцати таблиц!..

— И преторский эдикт!..[121]

— К Эребу[122] отцовскую власть!..

— Да ударит всемогущая молния Юпитера-громовержца в сенат и испепелит его!

— Только предупредите меня заблаговременно, чтобы я в этот час не приходил в сенат, — забормотал, выпучив глаза, пьяный Курион.

Неожиданное и глубокомысленное заявление пьяницы вызвало взрыв смеха, которым и закончился длинный перечень горестей и проклятий гостей Катилины.

В эту минуту раб, вошедший в триклиний, приблизился к хозяину дома и прошептал несколько слов ему на ухо.

— А, клянусь богами ада! — громко и радостно воскликнул Катилина. — Наконец-то! Веди его сюда, пусть с ним идет и его приятель.

Раб поклонился и собрался уже удалиться, но Катилина остановил его, сказав:

— Окажите им должное внимание. Омойте ноги, умастите благовониями, облачите в пиршественную одежду и украсьте головы венками.

Раб снова поклонился и вышел. А Катилина крикнул дворецкому:

— Эпафор, сейчас же распорядись, чтобы убрали со стола и поставили две скамьи напротив консульского ложа: я ожидаю двух друзей. Вели очистить залу от мимов, музыкантов и рабов и позаботься, чтобы в зале для собеседований было все готово для долгого, веселого и приятного пира.

В то время как дворецкий Эпафор передавал полученные приказания и из триклиния удаляли мимов, музыкантов и рабов, гости пили пятидесятилетнее фалернское, пенившееся в серебряных чашах, с нетерпением и явным любопытством ожидая гостей, о которых было доложено. Слуга вскоре ввел их; они появились в белых пиршественных одеждах с венками из роз на головах.

Это были Спартак и Крикс.

— Да покровительствуют боги этому дому и его благородным гостям, — сказал Спартак.

— Привет вам, — произнес Крикс.

— Честь и слава тебе, храбрейший Спартак, и твоему другу! — ответил Катилина, поднявшись навстречу гладиаторам.

Он взял Спартака за руку и подвел к ложу, на котором до этого возлежал сам. Крикса он усадил на одну из скамей, стоявших напротив почетного ложа, и сам сел рядом с ним.

— Почему ты, Спартак, не пожелал провести этот вечер за моим столом и отужинать у меня вместе с такими благородными и достойными юношами? — обратился к нему Катилина, указывая на своих гостей.

— Не пожелал? Не мог, Катилина. Я ведь предупредил тебя… Надеюсь, твой привратник передал тебе мое поручение?

— Да, я был предупрежден, что ты не можешь прийти ко мне на ужин.

— Но ты не знал причины, а сообщить ее тебе я не мог, не полагаясь на скромность привратника… Мне надо было побывать в одной таверне, где собираются гладиаторы, чтобы встретиться кое с кем. Я повидался с людьми, пользующимися влиянием среди этих обездоленных.

— Итак, — заметил тогда Луций Бестиа, и в тоне его прозвучала насмешка, — мы, гладиаторы, думаем о своем освобождении, говорим о своих правах и готовимся защищать их с мечом в руке!..

Лицо Спартака вспыхнуло, он стукнул кулаком по столу и, порывисто встав, воскликнул:

— Да, конечно, клянусь всеми молниями Юпитера!.. Пусть… — Оборвав свой возглас, он изменил тон, слова, движения и продолжал: — Пусть только будет на то воля великих богов и ваше согласие, могущественные, благородные патриции, — тогда во имя свободы угнетенных мы возьмемся за оружие.

— Ну и голос у этого гладиатора? Ревет, как бык! — бормотал в дремоте Курион, склоняя лысую голову то на правое, то на левое плечо.

— Такая спесь под стать разве что Луцию Корнелию Сулле Счастливому, диктатору, — добавил Гай Антоний.

Катилина, предвидя, к чему могут привести саркастические выпады патрициев, приказал рабу налить фалернского вновь прибывшим и, поднявшись со своего ложа, сказал:

— Благородные римские патриции, вам, кого немилостивая судьба лишила тех благ, которые по величию душ ваших принадлежат вам, ибо вы должны были бы в изобилии пользоваться свободой, властью и богатством, вам, чьи добродетели и храбрость мне известны, вам, верные и честные друзья мои, я хочу представить отважного и доблестного человека — рудиария Спартака, который по своей физической силе и душевной стойкости достоин был родиться не фракийцем, а римским гражданином и патрицием. Сражаясь в рядах наших легионов, он выказал великое мужество, за которое заслужил гражданский венок и чин декана…

— Однако это не помешало ему дезертировать из нашей армии, как только представился удобный случай, — прервал его Луций Бестиа.

— Ну и что же? — все больше воодушевляясь, воскликнул Катилина. — Неужели вы станете вменять ему в вину то, что он покинул нас, когда мы сражались против его родной страны, покинул для того, чтобы защищать свое отечество, своих родных, свои лары? Кто из вас, находясь в плену у Митридата и будучи зачислен в его войска, не счел бы своим долгом, при первом же появлении римского орла, покинуть ненавистные знамена варваров и вернуться под знамена своих сограждан?

Слова Катилины вызвали гул одобрения. Ободренный сочувствием слушателей, он продолжал: