Владислав Крпивин - Дагги-Тиц

• Название: Дагги-Тиц
• Автор: Владислав Крпивин
• Жанр: Детская проза

---

Значит, виноват все-таки он, Инки?

Виноватость снова сделалась тяжкой, как тошнота. И тут же подумал Инки, что станет легче, если ходики пойдут вновь, станут повторять имя мухи. Выйдет так, будто она снова здесь (ну, хоть чуть-чуть!). И это докажет, что Инкиной вины нет (а если и есть, то не большая).

Инки разобрал часы. Марьяна ушла, а он возился, возился, как старый мастер над хитрым корабельным хронометром. Нарочно оттягивал момент, когда надо будет проверить: идут часы или замерли насовсем? Он продул механизм тугой струей из старого пылесоса «Урал». Долго чистил шестеренки мягкой кисточкой для акварели. Затем старательно протер жестяной циферблат с черными числами на белых бляшках, с домиком-картинкой (Сим, Желька, вы здесь?), с верхом в виде кокошника. Покрутил стрелки, заново продернул цепочку…

Наконец он встал на табурет, повесил ходики, толкнул маятник. Тот защелкал: «Дагги-тиц, дагги-тиц…» Вернее, «Дагги-Тиц», потому что часы выговаривали имя. И не останавливались — минуту, пять, десять… «Ну, вот видишь…» — мысленно сказал Инки мухе с горьким облегчением. Та лежала в коробке, а коробок в кармане куртки, висевшей у двери, но все равно Дагги-Тиц снова будто оказалась под часами.

За окнами набухали дождливые сумерки. Инки сходил в комнату к Марьяне, глянул на ее бесшумный будильник. Была половина восьмого. Инки снова забрался на табурет, поставил стрелки, как надо. «Дагги-тиц… Дагги-Тиц…»

Идти сейчас хоронить муху не имело смысла. Не в том дело, что темно и сыро (хотя и в этом тоже), но разве найдешь подходящее место… И, к тому же, Инки почувствовал, какой он измотанный. Видно, из-за всех сегодняшних горестей. Облепила его, легла на веки вязкая сонливость. Сразу. Инки через силу стянул с себя костюм (до той минуты не собрался снять его), бросил пиджак и брюки на спинку стула.   И хотел упасть сам – на свою узкую, будто корабельная койка, тахту. И вдруг увидел свою тень на стене.

Рефлектор лампочки-грибка в изголовье тахты был повернут так, что свет падал на стену с часами. На блеклые обои с подтеками. На обоях чернела Инкина тень. Инки мигнул и подумал, что тень своей щуплостью похожа на канатоходца Сима. Поболтал руками, покачался на тонких ногах. Потом… потом он шагнул к лампе ближе. Понял, что тень вырастет и тогда… тогда станет похожей на Гамлета перед последним боем.

А бой был нужен.

Инки ощутил это каждой жилкой — они струнным дрожанием прогоняли сонливость.

Инки взял с подоконника длинную линейку с примотанной скотчем перекладинкой. Это была его шпага. Он сжал рукоятку, сжал губы, сжался внутри. А потом как бы освободил пружину! Тень вскинулась, клинок вычертил стремительный изгиб. И еще! Еще!.. Силуэт датского принца заметался по стене, по штукатурке потолка и половицам. В его гибкости, молниеносных взмахах, выпадах и разворотах были злая ломкость и надрыв. Но это вначале. А потом —   стремительность больших птичьих крыльев… Инки крутнулся на пятке, очертил шпагой полный круг, устремил шпагу вверх, рассек ей воздух до пола, сделал моментальный, но плавный оборот снова.

Он жил этим боем и был теперь не Инки, а… он был тем, кто на стене (как на экране!) — восставшим королевским сыном, не боящимся гибели и воюющим против измены и тоски. Выпад, разворот, замах!..

Он никого не убивал, нет! Но он прорубался сквозь обступающее со всех сторон зло.

Это зло было похоже на жирные  лианы — черные, как и сражавшийся с ними силуэт, но скользкие,  тяжелые, с присосками, будто на щупальцах осьминога. Толщиной с гигантскую змею анаконду и с запахом протухшей селедки. В них пряталось все, что было на свете обманного и безжалостного. И поэтому оказалось их так много… И воздух между ними — клейкий, не продохнешь…

И все же Инки был сильнее — своей отточенностью движений, стремительностью взмахов, меткостью ударов. Рассеченные на части, обрубки зла извивались и таяли в темном пространстве. Стало наконец совсем просторно. Сверху пробился желто-оранжевый луч. Лишь тогда Инки (все-таки — Инки!) опустил клинок, шагнул к постели и упал на него поверх одеяла.

Старое жесткое одеяло было привычно кусачим. Полушутя, но ощутимо, кололо щеки, голые локти и даже ноги сквозь колготки. Но Инки не сопротивлялся, знал, что больше не шевельнется до утра.

Инки проснулся, укрытый пушистым пледом. От пледа пахло сладковатой косметикой. Оно и понятно — Марьянина вещь. Инки благодарно улыбнулся и решил полежать еще. Лампочка не горела, за окном еле намечался мутный рассвет. Рано еще… А сколько? Инки хотел щелкнуть выключателем, чтобы разглядеть циферблат… и тревога смела его с постели: ходики-то молчали!

В свете рефлектора Инки увидел, что ведерко висит значительно ниже, чем вечером. Похоже, что часы шли до середины ночи. А потом — что? Почему?..

Инки толкнул маятник. Ходики защелкали поспешно и виновато: мол, прости, мы и сами не знаем, отчего так вышло.

Они были ни при чем. «При чем» был Инки. Прежняя виноватость вернулась к нему и не одна, а с пониманием: остановка часов — это лишь начало сегодняшних неприятностей. Ясно ведь, что вчерашних слов у директорши и ухода с уроков ему не простят. Что будет, угадать невозможно. Ясно, однако, что хорошего — ничего… А еще и Бригада. Может быть, отец и в самом деле выдрал его, а потом все же свозил в поликлинику, на рентген. А там обнаружился у «Валерика» перелом какого-нибудь сустава. Тогда у подполковника Расковалова переменится настроение. Бригаду он пожалеет (ведь родной сын все же!), а Гусева сгребет за шиворот и отправит в отделение. А там, глядишь, и в детприемник. И все скажут, что по закону Расковаловы правы…

Эта боязнь, однако, не была слишком сильной. Скорее тоскливой, тягучей такой. А главной была печаль из-за мухи. И забота — где ее похоронить?

Вот выберет он подходящее место, а потом будет иногда приходить к нему и вспоминать, как Дагги-Тиц качалась на маятнике. В этой мысли была сладковатая горечь и… что-то похожее на утешение.

Но искать место для мухи утром уже не хватало времени. Пока оделся-умылся, пока съел приготовленную Марьяной овсяную кашу, ходики показали, что до уроков осталось полчаса. (Надо же, тикают! Только надолго ли хватит их?) Инки подтянул до верха ведерко с песком, сунул руки в рукава старой куртки (другая, которая поновее, осталась вчера в школе).

— Я пошел…

— Ты, Сосед, хоть бы спасибо сказал после еды. До чего неотесанный…

— Да спасибо, спасибо… Легче тебе стало?

— Уроки-то учил вчера?

Ага, до уроков ему вчера было! Что за привычка — сказать вслед человеку гадость…

На дворе подошел к арке, заранее съежился. Навстречу дунуло моросью и запахом прелых тополиных листьев (хотя ближние тополя были спилены). Все как всегда. Инки поднял воротник и стал думать на ходу о часах. Почему все-таки закапризничали? Неужели правда из-за мухи (и значит, из-за него, из-за Инки)? Или просто ослабел, постарел механизм и просит добавочной нагрузки? Может, в самом деле? Надо положить в песок большую гайку или шарик-подшипник… Эта простая мысль приободрила Инки, и даже появилась надежда, что злоключения сегодня минуют его…

Не миновали. Начались у порога. Оказалось, при входе в вестибюль дежурные восьмиклассники устраивают «шмон» — проверяют у входящих мальчишек сумки и карманы. Здесь же была и дежурная учительница — пожилая, недовольная, шумная. Инки ее почти не знал (говорят, преподавала у старших историю). Она мегафонным голосом объясняла недовольным, что проверка делается по директорскому приказу. «Потому что хватит приносить в школу курево и прочие гадости, а кто недоволен, могу проводить прямо к  Фаине Юрьевне!»

Инки сразу и не понял, что ему грозит. Пацаны были натренированные, тряхнули и умело обшарили его сумку, запустили лапы в карманы куртки.

— Ага! Спички?!

Это были не спички, а коробок с Дагги-Тиц. Долговязый восьмиклассник с прыщавым подбородком обрадовано поднял трофей над головой.

— Дай сюда! — Инки подпрыгнул.

— Не лапай! — гоготнул восьмиклассник, довольный добычей

— Дай сюда!! Это не спички!

— Что за вопли? — развернулась в их сторону историчка.

— Лилия Гавриловна, вот! Принес да еще орет, инфузория… — Восьмиклассник злорадно передал коробок своей наставнице.

— Та-ак…

— Отдайте! Это не спички! Это вообще… моё! Не трогайте!

Небывалое отчаяние захлестнуло Инки. Потому что… потому что отбирали последнее, что у него было! Гады! Ну, чего им от него еще надо!

— Не смейте!..

— Что за истерика?  — сморщилась историка. А восьмиклассник ухватил Инки за бока. Тот дернулся:

— Там же не спички!!

Историчка глянула со смесью брезгливости и любопытства.

— Если не спички, то что?

— Не ваше дело! Не трогайте!