Рюрик Ивнев - Богема

• Название: Богема
• Автор: Рюрик Ивнев
• Издательство: Роман-газета №21
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2006

В настоящей книге впервые без купюр публикуется роман-воспоминание «Богема» известного поэта-имажиниста Рюрика Ивнева /Михаил Александрович Ковалев/. Реальные факты в нем удивительно тонко переплетены с художественным вымыслом, что придает произведению легкость и увлекательность. На его страницах читатель встретится с С.Есениным и В.Маяковским, Вс. Мейерхольдом и А.Вертинским, А.Луначарским и Л.Троцким и многими другими современниками автора.

---

— Неужели ты думаешь, что Луначарского интересуют афиши?

— Не говори! Хорошая афиша — это пятьдесят процентов успеха. Когда их увидят настасьинцы, позеленеют от зависти.

— Должен тебя разочаровать, — произнес я спокойно.

— А что случилось? — испугался Ройзман. — Неужели в отставку вышел?

— Чудак! При чем здесь отставка?

— Тогда что?

— Обыкновенный отъезд в Петроград.

— Надолго?

— Думаю, недели на две.

— Какая досада! — воскликнул Матвей. — А я строил планы на ряд его выступлений, чтобы Бурлюк и К0 не хорохорились.

— Что им хорохориться? Раз Анатолий Васильевич поехал в Петроград, значит, и к ним не будет ездить.

— Ты недавно выступал в Таганском военном училище на митинге вместе с Коллонтай. Поезжай к ней и попроси приехать к нам. Только не говори, что вместо Луначарского. Я заготовлю другие афиши.

— Нет уж, уволь меня от роли ловца знаменитостей.

— Ну, вот и обиделся. Что здесь такого? Дело общественное.

— Тогда поезжай сам.

— Она меня не знает.

— Вот и познакомишься.

— Ты всегда наобещаешь, а потом шуточками отделываешься.

— Матвей, я ничего не обещал. Луначарского я знаю хорошо и могу говорить без всякой натяжки, а ехать к Коллонтай, с которой у меня официальные отношения, по меньшей мере, бестактно.

— Ну ладно, будем ждать возвращения Анатолия Васильевича.

— Давно бы так, — вздохнул я.

Ройзман, не скрывая разочарования, простился. Я вышел его проводить. В прихожей он все же не удержался и шепнул:

— Рюрик, голубчик, если вы с Хлебниковым обдумываете новый манифест, ознакомь меня с ним, хорошо?

— А если мы не обдумываем и не собираемся обдумывать?

— Я говорю на всякий случай, чтобы потом не ругать себя, что упустил возможность принять участие.

— В чем?

— В новой группе.

Я засмеялся:

— Хорошо, хорошо. Обязательно ознакомим, если нам в голову взбредет эта нелепая мысль.

Обычно люди, оставшись в одиночестве, принимают невольно другой вид, подобно военному, снявшему мундир. Самый благородный человек в присутствии даже близких и уважаемых держится чуть иначе, чем наедине с собой. Однако Хлебников опроверг это суждение. Сложилось впечатление, что он даже не заметил, что остался в комнате один: сидел в кресле не шевелясь, с таким видом, будто прислушивался к голосам невидимых людей, словно ожидал момента, когда надо принять участие в разговоре.

Я вернулся в комнату. Он взглянул на меня ласково и сочувственно и проговорил, как бы продолжая разговор:

— Люди делятся на две категории. Первая существует, чтобы успокаивать, вторая — чтобы раздражать. Первая категория значительно меньше, чем вторая. Удивляться этому нечего: наша планета состоит из семидесяти процентов воды, и суши в ней лишь тридцать процентов. — И почти беззвучно прошептал:

Нам много ль надо?
Нет, ломоть хлеба,
С ним каплю молока,
А солью будут небо
И эти облака.

Драматург и постановщик

Лужский обливался потом. Платок, которым он обтирал лицо, превратился в мокрую тряпку. В полном изнеможении он откинул голову и судорожно прижал ее к высокой спинке кресла, на которой, к ужасу Майской, красовались выточенные из дерева двуглавые орлы.

— Дорогая Варвара Андреевна! — проговорил он усталым голосом, с трудом выдавливая последние капли любезности. — Поймите меня правильно. Ваша пьеса несомненно гениальна, больше того, перед ней меркнет вся дореволюционная драматургия.

— Я знаю. Моя пьеса произвела большое впечатление на Анатолия Васильевича.

— Да, да, я получил вчера письмо от товарища Луначарского. Вот оно. — И Лужский, стараясь скрыть улыбку, громко и медленно, как бы смакуя каждое слово, прочел вслух: — «Заведующему труппой и репертуаром Московского Художественного театра тов. Лужскому. Уважаемый Василий Васильевич! В эпоху великих перемен нам нужны, как никогда раньше, гениальные постановки, отображающие революционный дух нашего народа. Товарищ Майская принесла мне свою пьесу «Красный факел». К сожалению, я так загружен, что не имею возможности ее прочесть. Зная ваш вкус и опыт, посылаю ее вам. Очень прошу прочесть ее как можно скорее. А. Луначарский».

Лужский бережно вложил письмо в новую папку и сказал:

— Просьба наркома для меня закон. Я читал вашу пьесу всю ночь и вполне согласен с Анатолием Васильевичем: нам, как никогда раньше, нужны гениальные пьесы. И написал ответ. Могу вас ознакомить с ним.

Он открыл папку, вынул лист бумаги, на котором красовалась печать театра.

— Письмо отправлю сегодня же. «Уважаемый Анатолий Васильевич! По Вашей просьбе я немедленно ознакомился с пьесой тов. Майской В.А. Вот мое заключение. Чтобы пьеса дошла до народа, необходимо срочно ходатайствовать перед Совнаркомом об ассигновании средств на постройку нового театра-колизея на десять—пятнадцать тысяч зрителей. Пьеса «Красный факел» не уместится, выражаясь фигурально, в жалких коробках, доставшихся нам в наследство от буржуазии. Большому кораблю — большое плавание. Хотя это выражение и трафаретно, оно как нельзя лучше подходит к данному случаю. С товарищеским приветом, В.Лужский».

Варвара Андреевна слушала содержание письма, и лицо ее все больше и больше озарялось улыбкой радости. Когда заведующий кончил чтение, она поднялась и, взяв обе руки Лужского в свои большие, далеко не женские ладони, начала сжимать их с такой силой, что он сморщился.

— Я знаю давно, слышала от всех, кто с вами соприкасался, о вашей благородной деятельности, — заговорила взволнованная Майская, — что ваш тонкий вкус и глубокое понимание истинного искусства могут сравниться только с блестящим критическим чутьем Анатолия Васильевича. Спасибо за справедливую оценку моего труда.

— Не стоит благодарностей, — перебил ее Лужский. — Чтение пьес входит в мои обязанности.

Майская снова опустилась в кресло.

— Есть еще один вопрос, — проговорила она другим тоном, более деловым и менее восторженным. — А как насчет договора?

— Договора? — удивленно переспросил Лужский.

— Да. Договора на пьесу. Согласно инструкции об авторском праве.

— Какую инструкцию вы имеете в виду? — делая последнюю попытку не сбиться с любезного тона, спросил Лужский.

— Ах, боже мой! — теперь уже совсем по-женски залепетала авторша. — Я же не чиновник, не бухгалтер, я — поэт, драматург, творческий работник. Я не знаю всех названий и номеров инструкций, правил и графиков. Я знаю одно: это было всегда, во всем мире, и даже в царской России. А тем более должно быть теперь, когда труд является основным стержнем нашей власти. Труд творческих работников должен оплачиваться немедленно, чтобы они могли приступить к осуществлению новых замыслов. Прошли и канули в вечность тяжелые времена, когда писатели нищенствовали, как это было с гениальным Достоевским.

Лицо Лужского начало вновь покрываться каплями пота.

— Дорогая Варвара Андреевна! Вы же знаете, что договор подписывается тогда, когда над пьесой начинается работа. А для вашей гениальной пьесы нужно сначала построить театр, а уж потом заключать договор.

— Простите, но это чудовищный бюрократизм, с которым идет борьба. Вы читали последнее стихотворение Маяковского о бюрократизме? Оно, между прочим, очень понравилось в совнаркомовских кругах.

— Уважаемая Варвара Андреевна, пусть он и заключает с вами договор!

— Мне нужен договор с театром, а не с Маяковским, — холодно парировала Майская.

— А если я не имею права заключать договор до построения нового театра?

— Тогда заключите договор с примечанием, что до построения нового театра мне выплачивается авансом хотя бы тридцать пять процентов.

Если бы у Лужского имелись деньги, он немедленно выложил бы их, но денег не было. Чтобы избавиться от назойливого автора, зав. репертуаром произнес:

— Если товарищ Луначарский даст разрешение и изыщет средства, я готов выплатить все сто процентов.

— Как я неопытна! — воскликнула Майская. — С этого и надо было начинать.

После небольшой паузы добавила:

— Меня ввело в заблуждение, что я поверила Анатолию Васильевичу, когда он сказал, что вы глубоко и всесторонне образованный человек и что все сделаете для меня.

С этими словами она поднялась и, шурша складками шелкового платья, вышла из комнаты. Лужский был удивлен, что Майская не хлопнула дверью, а тихо прикрыла ее.

Соня

Соня приехала в Москву. Меня разыскала в первый же день. После незначительных фраз приступила к неожиданной исповеди.

— Хочу тебе прямо сказать: я люблю Лукомского, и мне очень тяжело, что я ему этого не сказала. И не скажу. От него я скрываю. Не хочу, чтобы перемену, которая произошла во мне… Перемена — это не то слово… а другие… еще не существуют, но есть заменитель, очень напыщенный, он выражает форму, а не сущность.