Олег Верещагин - Скаутский галстук

• Название: Скаутский галстук
• Автор: Олег Верещагин
• Жанр: О войне

Если ЧЕСТНО, то я хотел написать фантастико-приключенческую книжку для подростков о Великой Отечественной Войне. В дни моего детства таких книг у нас хватало, сейчас весь мир популяризует свою историю для детей, а у нас это как-то заглохло, так почему бы нет? Возьму героя — современного мальчишку, скаута, самого обычного, с улицы, можно сказать (и я каюсь — у Борьки, да и у остальных юных героев, есть живой и вполне реальный прототип!), суну его в 42-й год, к партизанам, а под этим соусом преподнесу юным читателям и исторические сведения, и патриотическую идею, и чувство гордости за предков, и желание быть на них похожими… Да мало ли что ещё?!

Но после первых же набросков я понял — не получится у меня никакой подростковой книги. Именно потому, что у меня был большой опыт их чтения и я хорошо помнил законы жанра. Согласно этим законам враги должны быть глупыми, приключения интересными, а самое главное — поменьше крови и страданий. В общем, герой «русской ложкой деревянной восемь фрицев уложил», помотался по 42-му году с жизнерадостным видом, поражая всех историческими прозрениями и жалостливо удивляясь «тоталитарным нравам» своих предков, а потом вернулся обратно в мир, где и зажил счастливо и с гордостью.

Но так ли уж глуп лежащий в кустах егерь с биноклем? Труслив ли он? И как быть с фактом, что самые страшные зверства на территории Псковщины и Новгородчины творили те, кто сейчас зовёт нас «оккупантами» — «суверенные прибалты»? Если начать доводить до подростков такую информацию — моментом схлопочешь обвинение в ксенофобии, а то и в… фашизме. Можно ли считать интересным приключением триста километров, пройдённых по лесам за десять дней под дождём, в мокрой обуви и на голодный желудок — а ведь партизанская жизнь по большей части из таких «приключений» и состоит… Стоит ли жалеть «тоталитарных предков» и на самом ли деле стояли за их спинами «заградотряды» и «уполномоченные НКВД» — или пожалеть надо современных дебилов, верящих в то, что на подвиг можно кого-то загнать силой? Это тоже не подростковая тема… Что красивого может быть в войне и как её «причесать» и «пригладить» для детского восприятия? Рыцари, скачущие друг другу навстречу по тропинке на белоснежных конях, чтобы выяснить отношения один на один, остались в другой эпохе… да и в те времена все выглядело не так клёво. К тому же по законам жанра герой-подросток не имеет права убивать, потому что это-де калечит его психику — но на войне убивают все, и тех, кто не хочет или не может убивать, убивают самих в первую очередь…

---

— В Вяхирево?.. — командир задумался. — А, насчёт железки, это… Да, это сейчас уж идите, потом отоспитесь… Да, это. Отца Николая с собой возьмите.

— Зачем? — не понял Сашка, поддергивая ремень ППШ.

— Дед там один это — отходит. Уж больное ему это — поп нужен, — Мефодий Алексеевич развёл руками. — Уважить надо.

— Ладно, — махнул рукой Сашка. — Мы его тут подождём, всё равно по пути…

…Я и раньше знал, что отец Николай очень неплохой ходок. И сейчас он шагал широким ровным шагом и дискутировал с Зинкой.

— У вас, Зина, примитивное, извините, представление о том, что есть Бог. С чего вы вообще решили, что это старик на облаке? Вы ещё приведите мне пример — мол, лётчики в небо летали, Бога не нашли.

— А чем плох пример? — Зинаида (решительная, курносая, с косой не хуже Юлькиной, она держала братьев в ежовых рукавицах, только вот Димкиной веры в Господа переломить не могла)

— А тем, что наивно это. Бог есть всё. Он во всём. И искать его в небе бессмысленно. Точнее — ничем не лучше и не хуже, чем в себе, например.

— Отец Николай, признание идеи Бога умаляет достижения самого человека. Мы — страна безбожников. И тем не менее Днепрогэс и Магнитку построили мы. Мы освоили Арктику и заставили плодоносить пустыни Азии. По логике, существуй Бог, он должен был бы всеми силами мешать нам, отказавшимся от него, — как ни крути, а спор девчонка вела умело и напористо. — Но мы сделали всё это. А тем, кто кричал о вере в Бога, он и не подумал помогать. Например — отбиться от фашистов. И кстати — у них на пряжках написано «С нами Бог!» Но победим мы, а не они.

— Человек не может знать, чего хочет Господь, — возразил отец Николай. — Может, всё это его замысел? И наше безверие, и…

— Тогда с тем же успехом можно поклоняться ветру или небу, — пожала плечами Зинка. — Я вон братцу своему всё твержу, твержу…

Я чуть поотстал (мы шли без строя и без особой опаски, места насквозь знакомые) и пристроился к Димке. Он легко пёр на плече солидную «зброёвку» и вопросительно взглянул на меня.

— Дим… — я помедлил. — А всё-таки… почему ты… веришь? Нет, ты не думай, я не отговаривать тебя хочу, я просто… интересуюсь.

— Потому что я видел Господа, — просто ответил Димка. Я слегка обалдел — даже для меня это было то ещё заявление. А Димка, увидев мои спятившие глаза, улыбнулся немного застенчиво: — Не, правда… Я маленький был совсем… ну, может, не совсем, восемь лет… И утонул. Один купался, ну и… А потом увидел… человек такой. Как в книжке рисуют… в Библии, у бабушки была… Он меня вынес на берег. И по голове так погладил, а потом сказал: «Беги домой. И один больше не купайся.» Я тогда и попросил отца Панфила — у нас был такой священник — чтобы он меня тишком окрестил… А потом решил — не буду скрываться, и всё.

Димка не выглядел ни чокнутым, ни юродивым. Он здорово играл в футбол консервной банкой, стрелял и вообще. Я подумал и спросил:

— Ну а как же… Тогда правда неувязка… Немцы же в бога верят…

— Не верят, — покачал головой Димка и его лицо закаменело. — То есть… может, кто-то думает, что верит. А самые страшные не верят. Борька, я сам видел, как они людей в жертву приносили. Не просто убивали, а в жертву приносили. Один стоял на крыше и бросал вниз детей… маленьких… а их внизу ловили на штыки и подкидывали, а потом выложили из тел такой знак, как у эсэсовцев…

«Зиг-руна, — холодея, подумал я. — Руна победы… древний обычай, его уже даже викинги не практиковали…"Я и раньше читал, что эсэсовцы были язычники, но чтоб вот так…

— И отца Панфила… — Димка сглотнул. — Они его вниз головой на дверях церкви распяли. И что-то такое пели…

Я снова отошёл в сторону. И потихоньку перекрестился… а потом вздрогнул, поймав на себе взгляд.

Это был отец Николай. Он уже перестал спорить, улыбнулся мне и подошёл. Просто зашагал рядом. „Может, рассказть ему всё? — вдруг подумал я. — Всё-всё… Но зачем? Чем он поможет? И не поверит он. Да и кто бы тут поверил…“ И я вместо рассказа тихо попросил его:

— Отец Николай… не сердитесь на них. Они просто не понимают…

— Я и не думаю сердиться, — он продолжал улыбаться. — И Господь не сердится на них. Как Он может сердиться на тех, кто юные годы свои кладёт на алтарь Отечества? Кто заступил дорогу бесовским полчищам? А что они говорят… — священник как-то легко рассмеялся. — Если скажет человек, что делает дело именем Божиим и сделает зло — Сатане отойдут его дела. А кто скажет, что Бога не нужно ему и сотворит добро — Господь примет сделанное и возрадуется…

И отец Николай перекрестил меня.

26

Мальчишку звали Ким, Кимка. Сокращённо от „Коммунистический Интернационал Молодёжи“. Глупость, но получилось красиво. Ему было где-то лет тринадцать, но держался он совершенно как взрослый — спокойно сидел на пне, покуривал самокрутку и объяснял, водя карандашом по листку блокнота Сашки:

— Вот тут посты. По обе стороны полотна. И у обоих концов моста — тоже. Каждый раз, как состав пропустить, сапёры ходят в обе стороны. Смотрят внимательно, прямо землю роют, серьёзно, если что подозрительным покажется. График выдерживают во, — он показал большой палец. — Минута в минуту. Шестого пойдёт особый эшелон. Я в пристанционке полы мыл, Райзбах — это начальник охраны — ужрался и какому-то полицаю — не нашему, а тоже фрицу — говорил. И что его к награде представили за то, что диверсий на его участке не бывает, и про этот эшелон. Они не знают, что я немецкий хорошо понимаю. Я до войны его любил, хоть только год учили, но я сам занимался… В пять сорок через мост пойдёт.

— С чем эшелон? — уточнил Сашка. Ким пожал плечами:

— Не знаю. Но думаю — или танки, или горючка, или отборная пехота. А то и всё вместе. Я как про это узнал — сразу в почтовый ящик определился и вас ждать стал.

— Они точно не знают про твой немецкий?

— Точно, — кивнул Ким. — Они сперва проверяли по-разному. Но я же готов был…

— Хорошо, — Сашка встал с пня и вдруг нагнулся: — Э, а это что?

— Это… — Ким смутился и плотнее запахнул рубашку. — Ну это…

— Да ты что, дурак, что ли? — Сашка выловил из-за ворота ярко полыхнувший галстук. Юлька ахнула. — Да тебя ж на нём и повесят!

— Ну и что?! — вдруг вспыхнул мальчишка. — Меня перед самой войной приняли! Отец и старший брат на фронте… а мама тут умерла… я у этих гадов полы мою, так что ж теперь — ещё и от себя прятаться?! Не дождутся!!!

— Кимка, — Сашка, как взрослый, взял его за локти. — Кимка, дурачок… Ты же ценный человек. Может, самый ценный наш агент. А если сгоришь из-за этого? Как герой сгоришь, я понимаю. А сколько дел не сделаешь? Смотри, у меня номер на руке. Мои тоже все погибли. Вон Борька стоит. Его тоже заклеймили. Нас в поезде возили, чтобы партизаны его не взорвали. Так мы ж на охрану с голыми руками не бросались. Ждали. И дождались — бежали.

Мальчишка сопел. Потом нехотя сказал:

— Ладно… я сниму… А вы мост с эшелоном взорвёте?

— Взорвём, — процедил Сашка. — Я не я буду. Взорвём…

…- Мда, — Хокканен почесал нос. — Это было бы дело. Даже не в эшелоне смысл. Мост… Капитальный, раньше, чем через неделю, они его не восстановят, а значит — на других ветках перегруз и пробки. Только ведь пробовали.

— Мы пробовали? — спросил Сашка.

— Не мы, какая разница? — капитан вздохнул и нехотя добавил: — Последний раз спецгруппа пробовала, из Ленинграда. По реке ночью подобрались. А там сети и мины… А по суше к нему и вовсе не подойдёшь. Нет, мост надо оставить. Эшелон попробуем взорвать на следующем перегоне, уже хорошо…

Мы сидели в командирской землянке — командир отряда, начальник штаба, командиры взводов, командир отделения разведки. Пили чай — настоящий, с сахаром вприкуску — и мозговали. Я тоже был тут — под копирку перепечатывал в сороковой раз сводку Совинформбюро. Сначала меня это развлекало — печатать на машинке было нетрудно после компьютера, но чудно. А теперь болели пальцы и хотелось спать, но мне надо было набить ещё пять закладок. Сводки врали, судя по ним, мы уже перемололи всю немцкую армию и сражались с ополченцами и наёмниками. Утешало, что немцы в своей пропаганде врали тоже, а люди охотней поверят тому, что им даёт надежду.

— Вот тут взорвём, — Хокканен что-то показывал на карте. — Тут подъём, ход они замедлят, но зато по обе стороны склон, закувыркаются…

— До войны дорожники с этого склона мальчишек на дрезине катали, — сказал кто-то из комвзводов.

Я перестал печатать. Посмотрел на свои руки. Шевельнул пальцами. И медленно спросил:

— Товарищ командир отряда… разрешите обратиться?

— Закончил? Это — молодец, хорошо, — Мефодий Алексеевич улыбнулся. — Садись чайку попей, да спать иди…

— Нет, я не закончил… — я замотал головой. — Я знаю, как взорвать мост с эшелоном. Честное слово — знаю!!!