Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

• Название: Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
• Автор: Рувим Фраерман
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1950

В первые послевоенные годы Р. Фраерманом написана (совместно с П. Зайкиным) историко-биографическая повесть «Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца» (1946-48), где тщательности архивных изысканий не противоречит такая устойчивая черта творческого почерка писателя, как использование элементов приключенческого жанра.

---

— Меня беспокоит погода, — заговорил Головнин. — Вы не полагаете, Федор Федорович, что она может быстро измениться и натворить нам превеликих бед?

— Не думаю, господин капитан. Сколь мне ведомо, в мае в Санкт-Петербурге не бывает сильных ветров.

Оба немного помолчали.

Но Головнину все же хотелось разбить лед, который почему-то появился в его отношениях с этим офицером, предъявившим ему прекрасную рекомендацию от его приятеля, командира одного из фрегатов.

И он спросил:

— Где вы родились?

— В Санкт-Петербурге, — отвечал Мур.

«Экой же ты чудной, братец! — подумал Головнин. — Чего ты лезешь в скорлупу, как моллюск?» А вслух спросил, чтобы все-таки расшевелить своего собеседника:

— Кто ваши родители? Они здравствуют?

Этот невинный вопрос непонятным образом заставил еще более насторожиться молодого человека. Однако он поспешил ответить, что родители его живы и что у них есть пекарня на Петербургской стороне, и тут же для чего-то прибавил, что оба хотя и не дворяне, — это он сказал с некоторым смущением,— но русские, несмотря на нерусскую фамилию отца.

Такой ответ несколько удивил Головнина, который совершенно не интересовался происхождением своего мичмана.

«Нелюдим какой-то и чудаковатый, а рекомендации имеет прекрасные», — подумал Василий Михайлович и отошел.

На палубе появился Рикорд.

Капитан пошел навстречу своему другу и взял его под руку.

— Вижу, Петр, тебе тоже не спится, — сказал он.

— Да, на жестком не лежится, а посему не спится, — отвечал тот в рифму по своей всегдашней привычке.

Оба засмеялись.

Потом прошли несколько раз по палубе из конца в конец судна мимо молчаливых подвахтенных.

— Ну вот, Петр, — сказал Головнин, — наконец-то мы идем с тобой в то самое дальнее плавание, о котором так мечтали в корпусе, еще бывши молодыми кадетами.

Он поглядел на шпиль, тускло блестевший над Петербургом. И Рикорд тоже посмотрел в ту сторону.

— Ты помнишь нашу клятву? Ничто на свете не должно потревожить и наипаче разбить нашу дружбу. Если со мной что случится, ты заменишь меня не только по должности, как старший в чине, но и по духу и доведешь нашу экспедицию до конца, как бы сделал сие я сам.

— Можешь быть уверен во мне, Василий Михайлович, — просто и серьезно сказал Рикорд и протянул руку своему другу.

Головнин заглянул в его живые, выразительные черные глаза, всегда открыто смотревшие на собеседника, и ответил на пожатие его руки таким же крепким рукопожатием.

Из-за горизонта показался диск солнца, и золотистые лучи его рассыпались во все стороны и зажгли дремавшие в небе облачка, спокойные воды взморья, белые крылья чаек, носившихся над водой, погасив слабый топовый огонек, теплившийся на шесте, водруженном на носу «Дианы».

Пора было поднимать команду.

Плавание продолжалось. Оно было по-прежнему медленным и тяжелым, и не раз матросам приходилось лезть в ледяную воду, чтобы сталкивать корабль, приткнувшийся то носом, то кормой к песчаной отмели взморья.

Только на пятый день пришли на Кронштадтский рейд и стали на самоплав.

Наступили горячие дни для команды «Дианы».

Головнин почти не отлучался со шлюпа, руководя его окончательным устройством, принимая вместе с Рикордом провизию, порох, снаряды, пушки, всякое мелкое оружие, грузы для Охотска, многочисленные ящики со всякой всячиной: с кольцами, бусами, бисером и прочей мишурной мелочью для мены с жителями островов.

Надо было поставить на место снятые мачты, камбуз, разместить груз так, чтобы одно не мешало другому, что при малых размерах судна требовало большого уменья и хлопот.

Головнин пристально наблюдал за каждым движением «Дианы».

Однажды ему пришлось пережить несколько поистине тяжелых минут, когда казалось, что судьба экспедиции висит на волоске.

Случилось это в день погрузки медных шестифунтовых пушек, предназначенных для вооружения шлюпа.

Когда сгрудившиеся на борту матросы, — их было человек десять, — поднимали на талях тяжелый пушечный ствол, «Диана» сильно накренилась.

— Все на борт! — вдруг скомандовал Головнин.

Некоторые матросы бросились выполнять это приказание, другие, усомнившись, не ослышались ли они, мялись на месте.

— Все на борт! — повторил капитан свою команду. Теперь все бывшие на палубе сбились в кучу на осевшем и без того борту.

«Диана» накренилась еще сильнее.

Люди замерли на своих местах, удивленно поглядывая на капитана. А он продолжал по-прежнему спокойным и твердым голосом командовать:

— Поднять на борт еще ствол! Еще один!

Наконец все продолжавшая клониться бортом «Диана» вдруг остановилась в своем движении. Подняли еще одну пушку и еще. Крен не увеличивался. Лица многих матросов засветились улыбкой. Они поняли своего капитана, и взоры их с доверием и одобрением устремились на него.

А Василий Михайлович, приказав продолжать погрузку пушечных стволов, отошел с Рикордом в сторону.

— Слава богу, — сказал он. — А я уж мыслил, что нам надлежит искать другое судно для экспедиции. Ты видел, Петр, какой добрый корабль сделал русский мастер.

Головнин был рад, и радость эта светилась на его утомленном лице. Ему захотелось шутить. И, заметив вывернувшегося откуда-то Тишку, он спросил его:

— Ну что, Тихон, привыкаешь?

Тишка встал во фронт и бодро, даже весело отрапортовал: — Как есть, уж привык, Василий Михайлович. — Воды не боишься?

— Никак нет. В первый день только побаивался. А сейчас обтерпелся.

— От качки в дрейф не ложишься? Сегодня ночью порядком на якоре подкачивало.

— Никак нет. Спал в койке так, ровно родная мать в колыске качала.

— Чарку пьешь?

Тишка нисколько не сконфузился и поспешно ответил:

— По положению, как требуется от матроса.

— Быстро ты вошел в свою ролю, — засмеялся Головнин. — Куда бежишь-то?

— Мичман Рудаков послал за бом-брамселем.

— Ну, ладно, иди, — сказал Головнин.

Тишка сделал полуоборот направо и побежал рысцой исполнять приказание своего унтер-офицера. Подошел мичман Мур.

— Вы что, Федор Федорович? — спросил Головнин нарочито мягким тоном, стараясь приручить к себе диковатого и немного мрачного мичмана, внешне очень представительного, красивого, статного офицера с прекрасной военной выправкой.

Желаю заявить вам, господин командир шлюпа, небольшую претензию, — становясь во фронт, начал он на очень чистом и твердом русском языке, как обычно говорят выросшие в России иностранцы. — Ласкаю себя надеждой на ваше благоснисходительство.

— Говорите, — сказал Василий Михайлович.

— Андрей Степанович Хлебников занял мою каюту.

— Позовите его сюда.

Через минуту штурманский помощник Хлебников стоял перед Головниным.

Этот молодой офицер являл собою прямую противоположность Муру. У него было открытое лицо и ясный взгляд веселых светлых глаз.

Василий Михайлович молча взглянул на продолжавшего стоять рядом с ним Рикорда, как бы предлагая ему принять участие в предстоящей беседе, спросил Хлебникова:

— Что тут между вами проистекло? Вот Федор Федорович сказывает, что вы захватили его каюту.

— Сия каюта, — охотно отвечал Хлебников, — прежде назначалась для Федора Федоровича, но после Петр Иванович отдал ее мне, поелику у меня хранятся астрономические инструменты и хронометры. Эта каюта лучше защищена от воды в зело светла.

— Истинно так, — подтвердил Рикорд. — Сия каюта будет самая сухая на всем корабле. В нее морская вода попасть не может. В рассуждение этого я и отвел ее для штурмана.

— Но если разрешите, то я ее уступлю, — заметил Хлебников, глядя на Рикорда.

— Что скажешь, Петр? — спросил Головнин.

Я бы стоял на том, что лучше каюты не менять, — отвечал Рикорд, — но ежели у нас из-за сего на корабле заводится первая ссора, то я уж подыщу для Андрея Степановича что-нибудь иное.

Головнин одобрил это решение.

— Нам нельзя ссориться. Мы идем в трудное и опасное плавание. Сие понуждает нас жить в дружбе, ибо в дружбе и единстве наша сила. Кто знает, сколько лет нам положено прожить вместе на нашем корабле, как на родном острову... А потому нам надлежит не только не склочиться, а более того, помогать один другому, сколько хватит силы. Благодарствуйте, Андрей Степанович, — обратился он к Хлебникову, который теперь поспешил откланяться и тут же юркнул в люк, из которого только что появился.

Работы на шлюпе продолжались почти круглые сутки, благо это позволяли светлые ночи.

Головнин торопился выйти в море.

Шла погрузка последних партии провизии, дров, воды. Провиант для команды доставлялся самого высокого качества, по предписанию Адмиралтейств-коллегий. Но ни Головнин, ни Рикорд не пропускали ни одной бочки солонины или кислой капусты, ни одного мешка сухарей или муки без осмотра и пробы.