Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

• Название: Мгновенье - целая жизнь
• Автор: Михаил Воронецкий
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5 - 250 - 00587 - X

Феликс Кон… Сегодня читатель о нем знает мало. А когда-то имя этого человека было символом необычайной стойкости, большевистской выдержки и беспредельной верности революционному долгу. Оно служило примером для тысяч и тысяч революционных борцов.

Через долгие годы нерчинской каторги и ссылки, черев баррикады 1905 года Феликс Кон прошел сложный путь от увлечения идеями народовольцев до марксизма, приведший его в ряды большевистской партии. Повесть написана Михаилом Воронецким, автором более двадцати книг стихов и прозы, выходивших в различных издательствах страны. В книге повествуется о том, как Феликс Яковлевич Кон, революционер интернационалист, начавший свой путь в польском революциопном движении, остался верным до конца главному делу своей жизни — укреплению революционного союза польского и русского пролетариата. Г. М. Кржижановский писал: «Мы строим новый мир, и в этом новом мире не умрет память о Феликсе Коне». Книга «Мгновенье — целая жизнь» — дань этой памяти.

---

А только свернул у Воскресенского собора на Большую улицу, как от музея прямо наперерез экипаж городского головы катит. И этот не проехал мимо, а приостановился и подобие улыбки на своей щекастой физиономии сотворил. Смотрит и головой покачивает:

— Ах, Александр Иванович. Что же это вы с господином Коном не поделили? Два таких приятных человека — и на тебе! Я, между прочим, послал Константину Николаевичу письмо с просьбой отменить ваше постановление. Так вы уж на меня, Александр Иванович, зла не держите. Дружба, как говорится, дружбой, а служба службой. Мой долг — защищать интересы и достоинство граждан, — и, приподняв над седеющей головой шляпу, покатил дальше.

— Учту ваши пожелания, Иван Петрович! — крикнул вслед голове исправник.

— Учтите, голубчик! Учтите! Буду весьма вам обязан, — обернувшись, крикнул Лыткин.

«М-да, — сказал про себя Стоянов. — Не городской голова, а адвокат». Стоянов не знал, что заводчик, купец и общественный деятель Иван Петрович Лыткип, действительно, во многих случаях действовал как защитник политических ссыльных, чему, конечно, способствовали его приятельские отношения с Мартьяновым, да и с самим Коном. Феликс уважал городского голову за светлый ум, бывал у него в гостях и подолгу беседовал с ним.

Как и следовало ожидать, енисейский губернатор генерал-майор Константин Николаевич Светлицкий отменил постановление исправника об аресте Кона.

После долгих раздумий подполковник Стоянов все-таки обратился к Светлицкому с рапортом, в котором указывал на незаконность нахождения на службе у мирового судьи политического ссыльного Кона. И в этом добился-таки успеха. Судье Курту Гадилье было предложено отказаться от услуг Феликса Кона.

Из трехлетнего путешествия по Туве Феликс возвращался через Иркутск, в котором задержался на несколько дней. Остановился в «Коммерческой гостинице». Зашел в Восточно-Сибирское отделение Географического общества. Председателя Маковецкого не было. Принял его заместитель Лушников. Выслушав рассказ об итогах исследований, загорелся.

— Надо обязательно сделать обстоятельный публичный доклад. У вас столько научных открытий! Ваши записи песен и сказок — это же сокровище! Кто бы думал, что тувинцы имеют такую древнюю культуру…

— Все это так, но вряд ли Кутайсов разрешит.

— Нет, нет, отказа не может быть. Я завтра же запишусь к генерал-губернатору на прием.

На другой день Лушников встретил Феликса уныло.

— Ну что, — сверкнул глазами Кон, — не я ли вам говорил, что ничего из этого не выйдет?

— Вы были правы, Феликс Яковлевич. Более тего, генерал-губернатор велел вам немедленно покинуть Иркутск. Но вы не огорчайтесь. Ваш отчет об экспедиции я немедленно перешлю в Петербург. Там его сумеют оценить должным образом.

Кон опять оставлял столицу генерал-губернаторства с тяжелыми раздумьями Ведь ему уже скоро сорок лет. Почти два десятка из них отданы каторге и ссылке. Сколько воды утекло за это время! Сколько политических событий произошло в мире!

Подполковник Стоянов, все еще пребывающий в должности минусинского испрапипка, отнесся к возвращению Кона настороженно. После того как было получено предписание, разрешающее Кону предпринять экспедицию в Урянхайский край, Александр Иванович вздохнул с облегчением. Тува считалась зарубежной территорией, и Стоянов решил, что Кон из «заграничной» поездки вряд ли вернется. Но Кон вернулся. Более того, через месяц после возвращения исправник получил присланную на имя Кона медаль, которую полагалось вручать лично.

Пришлось облачиться в парадный мундир. Кона он встретил стоя.

— Вы награждаетесь… — начал было Стоянов, но Кон бесцеремонно перебил его:

— Знаю, знаю. Награждаюсь Географическим обществом. Дайте-ка мне медаль.

Исправник, онемев, отдал награду, Феликс вышел, не попрощавшись.

Как-то стало известно, что в Минусинск прибывает со своей многочисленной свитой сам граф Кутайсов. Была составлена программа пребывания генерал-губернатора в городе; в нее входило и посещение музея. Феликс в эти дни не выходил из своей квартиры. Обрабатывал материалы, привезенные из засаянской экспедиции. У него тоже мало кто бывал.

Вдруг как-то в полдень слышит — хлопнула калитка. В калитку вбегает полицейский надзиратель. Руку под козырек:

— Господин Кон… вам необходимо явиться в музей. Срочно требуетесь.

— Это зачем?

— Их высокопревосходительство… генерал-губернатор Восточной Сибири… граф Кутайсов… желают, чтобы вы давали им объяснения по музею… потому как господин Мартьянов на излечении и больше давать объяснения некому.

— Ну вот что, любезнейший… — Феликс взъерошил волосы и круто потер уставшие глаза, — передай высокопревосходительству, что господин Кон не желает давать ему объяснения. Все, ступай. — И, подтолкнув опешившего надзирателя к выходу, открыл перед ним дверь.

Как потом узнал Феликс, между какими-то пунктами программы высокого гостя осталось два свободных часа, и их-то Кутайсов и решил посвятить музею. Двухчасовую экскурсию по музею могли осилить только сам Мартьянов или Кон. Елена Константиновна Мартьянова и предложила кандидатуру Кона.

Ему рассказывали, как ни жив ни мертв появился перед Кутайсовым надзиратель, как едва решился произнести крамольные слова:

— Ваше высокопревосходительство… Господин Кон… они не желают…

— Что «не желают»? — терпеливо переспросил Кутайсов, еще не вникнув в смысл слов.

— Давать объяснения вашему высокопревосходительству…

Свита генерал-губернатора застыла в гробовом молчании.

— Кто же это у вас такой дерзкий? — легко спросил Кутайсов, но холодные глаза его впились в исправника.

— Политический ссыльный, ваше высокопревосходительство, Феликс Кон, — замирая, выговорил Стоянов.

Полуобернувшись, Кутайсов воззрился на свиту. Красивое лицо его с тонкими чертами вдруг ожило, надменное выражение сменилось благодушной улыбкой.

— Обойдемся, я думаю, — проговорил небрежно. — Ведите нас вы, Елена Константиновна!..

Однако великосветской улыбки графа хватило ненадолго. Кипевшее в нем раздражение мешало сосредоточиться на рассказе. Уже через полчаса Кутайсов попросил книгу почетных посетителей, расписался в ней и отбыл…

Исправник ждал кары на голову Кона. Но первой из депеш была телеграмма из Москвы о прибытии в Минусинск генорал-лейтенапта Шварца.

Стоянов встретил его на пристани, доложил о том, что в округе все благополучно, и в ожидании дальнейших распоряжений впился в генерала блестящими черными глазами. У Шварца на бритой стариковской физиономии — унылое утомление.

— А скажите, подполковник, — говорит Шварц, разглядывая без любопытства пристанскую площадь. — Мне в Москве сообщили, что у вас тут живет крупный ученый Кон…

— Совершенно верно вам сообщили, — вытянулся исправник, — таковой действительно проживает в нашем городе.

— Будьте любезны, подполковник… Узнайте у господина Кона, когда он соблаговолит меня принять? — Шварц протянул для передачи Кону свою визитную карточку, на которой значилось: «…начальник Пулковской обсерватории…»

С началом в 1904 году русско-японской войны на плечи подполковника Стоянова легла нелегкая миссия — уговорить оставшихся в городе политических ссыльных пойти добровольцами на фронт.

Сидя вечером за картами у Григория Яковлевича Рымарева-Черняева, Стоянов жаловался только что вернувшемуся из верхнеенисейской экспедиции Адрианову:

— Все дело в Коне. Если Кон согласится, остальных уломать труда не составит. Но Кон, доложу я вам… Политкаторжанин, а гордость сатанинская…

Адрианов, сам слывший за либерала, сотрудничавший в газетах «Сибирская жизнь» и «Восточное обозрение», к тому же совершивший несколько весьма удачных научных экспедиций на Алтай и в Закаспийский край, возразил исправнику:

— Да, но ведь политкаторжанин…

— Помилуйте, Александр Васильевич, чем же гордиться? Каторга она и есть каторга.

Адрианов многозначительно улыбнулся:

— Для нас с вами каторга, а для них — голгофа.

В это время в соседней зале послышался рояль — играли польку. К Адрианову подошла юная вдова, владелица двухэтажного галантерейного магазина. Партия за карточным столом расстроилась. Беседа, так волновавшая окружного исправника, оборвалась.

«Вечер» у хлебосольного и всеми уважаемого господина Рымарева-Черняева, как и обычно, затянулся до четырех часов ночи. Огромный двухэтажный деревянный дом на Большой улице ярко светился всеми двадцатью четырьмя окнами. И если бы не этот опоясанный двумя рядами светящихся окон дом, то старый уездный город, приткнувшийся у подножия голых холмов на берегу широкой протоки Енисея, казался бы необитаемым — так здесь по ночам все было тихо, темно и глухо.