Сборник - Фантастика 1972

• Название: Фантастика 1972
• Автор: Сборник
• Жанр: Научная Фантастика

Ежегодный традиционный сборник научно-фантастических повестей, рассказов советских авторов. Читатели познакомятся с новыми произведениями уже известных писателей и с авторами, впервые выступающими на страницах сборника.

---

Говорил он скучно, неинтересно, словно ему не хотелось рассказывать о себе. Это была проза после высокой поэзии о цветах и о звездах, которую он только что мне поведал. Он чувствовал эту прозу и на полуслове прервал рассказ.

Остаток пути мы прошли молча, каждый думая о своем: Вельский, наверно, о звездах, я о заводе, лаборатории, о диссертации, которая пишется с трудом. Что бы сказал о моей диссертации Вельский, если б его спросить?…

Нет, об этом я его не спрошу.

Это не главное. Главное в нем самом - что-то необычайное, неповторимое.

– Как вы объясняете, - спросил я, - свою восприимчивость к голосам звезд? Вы говорили, что в детстве слышали пение и шепот цветов.

– Как объясняю? - спросил он. - Может быть, это аномалия. Может быть, норма. Мне думается, в каждом человеке сидит то же, что и во мне. Может быть, каждая клетка нашего тела не только излучатель радиоволн - это доказано, - но и приемник. Может, у меня обостренное восприятие. И такого же восприятия можно добиться для каждого. Мало ли загадок таят нервная система и человеческий мозг. Надо искать…

– Надо искать… - как эхо, повторил я его последнюю фразу.

Старик прав: впереди поиски и открытия.

Огни поселка открылись внезапно. Тропинка перешла в дорогу, дорога раздвоилась: одна вела B поселок, другая - к курзалу.

Вельский остановился.

– Вот и пришли, - сказал он. - Спасибо вам. Я, наверно, из леса не выбрался бы и заночевал у костра. Вы любите ночевать у костра?

Я ответил, что я сибиряк и ночевать у костра мне приходилось не раз.

– А в Австралии вам хотелось бы побывать? В настоящей Австралии? - спросил Вельский, видимо не желая больше рассказывать о себе, давая понять, что вопросов не надо.

Я ничего не ответил.

– Мне очень хочется… - сказал он.

В голосе его звучало смущение, будто он извинялся за прерванный разговор: не надо было рассказывать о пенсии, о монографии, которая еще не написана, - все это портило встречу.

– Прощайте, - Вельский подал мне руку.

Я в ответ подал свою, но с удивлением ощутил в руке звездофон.

– На память, - сказал Вельский. - Не откажите принять.

Я невольно сжал подарок в руке, подыскивая слова, чтобы отблагодарить Вельского.

– Вот и запись Мицара, - на ощупь он передал мне пленку. - Тайна тюльпанов… Хорошая тема для диссертации. С сорняками у вас не получается.

Неужели он прочитал мои мысли?…

Борис Андреевич рассмеялся: - Мысли читать легче. Не всегда приятно, но легче.

Я был ошеломлен.

– Разгадаете тайну, - продолжал Вельский, - я вас найду. Вы можете это сделать - раскрыть загадку. У вас преимущество - молодость. Прощайте.

С минуту я слышал его шаркающие старческие шаги. В руках были пленка и звездофон, в голове - тысяча вопросов к Вельскому.

– Борис Андреевич!… - крикнул я в темноту.

Но его шаги уже смолкли.

АНДРЕЙ БАЛАБУХА Маленький полустанок в ночи

Света Варжин зажигать не стал. Отработанным движением повесив плащ на вешалку, он прошел в комнату и сел в кресло.

Закурил. Дым показался каким-то сладковатым, неприятным, - и то сказать, третья пачка за сегодня…

В квартире стояла тишина. Особая, электрическая: вот утробно заворчал на кухне холодильник, чуть слышно стрекотал в прихожей счетчик - современный эквивалент сверчка; замурлыкал свою песенку кондиционер… Было в этой тишине что-то чужое, тоскливое.

Баржин протянул руку и дернул шнурок торшера. Темнота сгустилась, полумрак комнаты распался на свет и тьму, из которой пялилось бельмо кинескопа. Смотреть на него было неприятно.

“Эк меня! - подумал Баржин. - А впрочем, кого бы не развезло после столь блистательного провала? И всякому на моем месте было бы так же худо. Ведь как все гладко шло, на диво гладко! Со ступеньки на ступеньку. От опыта к опыту. От идеи к идее. И вдруг, разом - все! Правда, сделано и без того немало. Что ж, будем разрабатывать лонгстресс. Обсасывать и доводить. Тоже неплохо. И вообще… “Камин затоплю, буду пить. Хорошо бы собаку купить…”

Он встал, прошелся по комнате.

Постоял у окна, глядя, как стекают по стеклу дождевые капли, потом прошел в спальню и открыл дверь в чулан. “Хотел бы я знать, - подумал он, - что имели в виду проектировщики, вычерчивая на своих ватманах эти закутки? Как только их не используют: и фотолаборатории делают, и библиотеки, и альковы… Но для чего они предназначались первоначально?” Впрочем, ему эта конура очень пригодилась. Он щелкнул выключателем и шагнул внутрь, к поблескивающим желтым лаком секциям картотеки.

Баржин погладил рукой их скользкую поверхность, выдвинул и задвинул несколько ящиков, бесцельно провел пальцем по торцам карточек… Нет, что ни говори, а сама картотека получилась очень неплохой. И форму для карточек он подобрал удобную. Да и мудрено ей было оказаться неудачной: ведь позаимствовал ее Баржин у картотеки Второго бюро, на описание которой наткнулся в свое время в какой-то книге. Правда, ему никогда не удалось бы навести в своем хозяйстве такого образцового порядка, если бы не Муляр. Страсть к систематизации у Муляра прямо-таки в крови. Недаром он в прошлом работал в отделе кадров…

Баржин обвел стеллаж взглядом. Полсотни ящиков, что-то около - точно он и сам не знал - пятнадцати тысяч карточек.

В сущности, не так много: ведь картотека охватывает все человечество на протяжении примерно двух веков. Но это и немало, несмотря даже на явную неполноту.

Сколько сил и лет вложено сюда!…

Если искать начало, то оно, безусловно, здесь…

…только на четверть века раньше, когда не было еще ни этой картотеки, ни этой квартиры, а сам Баржин был не доктором биологических наук, не Борисом Вениаминовичем, а просто Борькой, еще чаще - только не дома, разумеется, - и вовсе Баржой.

И было Борьке Барже тринадцать лет.

Как и любви, коллекционерству покорны все возрасты.

Но только в детстве любое коллекционирование равноправно. Бывает, конечно, и почтенный академик собирает упаковки от бритвенных лезвий, - но тогда его никто не считает собирателем всерьез. Чудак - и только. Вот если бы он собирал фарфор, картины, марки, наконец, или библиотеку, - но только не профессиональную, а уникумы, полное собрание прижизненных изданий Свифта, - вот тогда это настоящий собиратель, и о нем отзываются с уважением. Коллекционирование придает человеку респектабельность. Если хотите, чтобы вас приняли всерьез, не увлекайтесь детективами или фантастикой, а коллекционируйте академические издания!

Не то в школе. Что бы ты ни собирал, это вызовет интерес, и неважно, увлекаешься ли ты нумизматикой или бонистикой, лотеристикой или филуменией, филателист ты или библиофил… Да и слов таких обычно не употребляют в школьные годы. Важен сам священный дух коллекционирования.

Борькин сосед по парте собирал марки; Сашка Иванов каждое лето пополнял свою коллекцию птичьих яиц; на уроках и на переменах всегда кто-нибудь что-нибудь выменивал, составлялись хитрые комбинации… Эти увлечения знавали свои бумы и кризисы, но никогда не исчезали совсем.

И только Борька никак не мог взять в толк, зачем все это нужно.

Но что-то собирать надо было хотя бы для поддержания реноме.

И такое, чтобы все ахнули: аи да Баржа! И тут подвернулся рассказ Нагибина “Эхо”. Это было как откровение. Конечно, Борька был далек от прямого плагиата.

Но он понял, что можно собирать вещи, которые не пощупаешь руками. И он стал коллекционировать чудеса.

Конечно, не волшебные. Просто из всех журналов, газет, книг, которые читал, он стал выбирать факты о необычных людях. Необычных в самом широком смысле слова. Все, что попадалось ему о подобных людях, он выписывал, делал вырезки, подборки. Сперва они наклеивались в общие тетради. Потом на смену тетрадям пришла система библиотечных каталожных карточек - Борькина мать работала в библиотеке.

К десятому классу Борис разработал уже стройную систему. Каждое сообщение сперва попадало в “чистилище”, где вылеживалось и перепроверялось; если оно подтверждалось другими или хотя бы не опровергалось, - ему открывалась дорога в “рай”, к дальнейшей систематизации. Если же оказывалось “уткой”, вроде истории Розы Кулешовой, то оно не выбрасывалось, как сделал бы это другой на Борькином месте, а шло в отдельный ящик - “ад”.

Чем дальше, тем больше времени отдавал Борька своему детищу и тем серьезнее к нему относился. Но было бы преувеличением сказать, что уже тогда в нем пробудились. дерзкие замыслы.

Нет, не было этого, если даже будущие биографы и станут утверждать обратное! Впрочем, еще вопрос, станут ли биографы заниматься персоной д. б. н. Б. В. Баржина. Особенно в свете последних событий.

Так или иначе, к поступлению Бориса на биофак ЛГУ коллекция была непричастна. Если уж кто-то и был повинен в этом, то только Рита Зайцева, за которой ой пошел бы и значительно дальше. Ему же было более или менее все равно, куда поступать. Просто мать Настаивала, чтобы он шел в институт. А на биофак в те годы был к тому же не слишком большой конкуре.