Анджей Стасюк - Девять

• Название: Девять
• Автор: Анджей Стасюк
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-352-00867-3

Анджей Стасюк – один из лучших и наиболее популярных писателей современной Польши – уже известен российскому читателю экзистенциальным триллером «Белый ворон». И вот впервые на русском – его новый роман «Девять».

Герой «Девяти», частный предприниматель недавней эпохи первичного накопления капитала, всеми правдами и неправдами пытается вернуть крупный долг. Он ищет денег у старых друзей и бывших жен, у случайных знакомых и «крестного отца» местного значения. Поиски эти оборачиваются трагикомическим путешествием по кругам современного ада с бандитами и сутенерами в роли бесов…

---

Они нашли пару коричневых «адидасов» производства «Радоскура» с четырьмя зубчатыми полосками и сгнившим поролоном внутри, нашли папаху из искусственного меха, нашли сапоги из зеленой кожи, нашли замшевую жилетку с бахромой, нашли висюльку с фотографией группы «Sweet» на кожаном ремешке – голые шеи парней с челками украшали бархотки, – нашли повязку на потное запястье, нашли больше десятка свернутых в клубки синтетических носков, и наконец Болек сказал:

– Вот, – и вынул из целлофанового мешка василькового цвета костюм. Повесил его на вешалку рядом со своим бомбером.

У пиджака были широкие лацканы, накладные карманы, обтяжные пуговицы, а сзади хлястик.

– Мой свадебный, – сказал Болек и пощупал материал. – Глянь, и не помялся нисколько.

– Это немнущийся. Сейчас таких не делают, – сказал Пакер.

– Должны делать, так, на крайний случай. Я тогда был как щепка.

Пакер с сомнением надел пиджак и покрутился перед зеркалом. Пошли в комнату. Рукава были длинноваты, плечи сваливались, а так ничего.

– Как-то по-деревенски, скажи? – неуверенно спросил Пакер.

– Нет. Сейчас ходят кто во что горазд. Главное – целый и без пятен. Отмоешься, побреешься, вычистишь под ногтями, никому и в голову не придет, что этому прикиду уже лет двадцать.

– К этому нужен бумажник. Всегда лучше смотрится, если берешь из галюнка, а не просто из кармана.

– А ты что собираешься брать? – спросил Болек.

– Я так, на всякий случай говорю. И приличная зажигалка. Не какая-то там одноразовая.

– Найдется что-нибудь, – сказал Болек.

Они прошли через две комнаты и оказались в гостиной. Сели у столика с початой бутылкой, и Пакер спросил:

– Серьезно, он со щенков начинал?

– Серьезно. Надо же с чего-то…

– Ну да. Если начинать, то уж все равно с чего.

– Правильно мыслишь, Пакер, правильно мыслишь.

По черному небу за окном летел зеленый пульсирующий огонек, он двигался в сторону Окенча.

Болек налил в рюмки, они чокнулись, стекло зазвенело высоко и чисто, и Пакер подумал: «Блин, хрусталь».

В «Хучи-кучи» было пусто и тепло. Над баром поднималась струйка дыма. Она поднималась совершенно вертикально и растворялась в полумраке под потолком. Кто пускал дым, было не видно. Беата и Яцек сидели в углу зала. Девушка трогала его за щеку, отводила волосы и снова осторожно касалась щеки. Он казался вдвое старше ее.

– Уже засохло, – сказал он.

Из-под прилавка вынырнул бармен. Он был высокий, худой, небритый; на них он даже не взглянул. Затушил окурок. Казалось, он с трудом держался на ногах. В данный момент он был похож на Яцека, как его брат-близнец.

– Извини, – сказала Беата.

– Да брось. Это был хороший день. Хорошо начинался.

– Ты не голодный?

– Нет. Это он хотел есть.

– У меня есть деньги.

– Откуда?

– Я взяла у матери, когда потом пошла к себе.

– Много?

– Все.

– Ну значит, немного, – улыбнулся он, дотрагиваясь до ее руки.

– Она и так меня убьет, когда вернется, – ответила Беата и тоже улыбнулась.

Оба были спокойны. Вечер еще не кончился, а ночь не началась. Они могли касаться друг друга, и никому не было до них дела. Посетителей здесь было мало. А те, кто приходил, приходили по делу и сразу исчезали. И длинноволосые, и бритые, и самые обыкновенные, в пиджаках. Но сначала все перекидывались парой слов с неподвижным барменом. Присаживались на высокий табурет. Иногда брали пиво, но допивать не успевали. Они оставляли запах парфюмерии, грязи и бессонницы. Было такое впечатление, что бар работал круглые сутки, хотя во сколько-то там его закрывали.

– Как надоест, можем поехать на Волю, – сказал Яцек.

– Почему на Волю? – спросила Беата.

– Давно там не был. Двадцать шестым или тридцать четвертым до конечной. Там есть кладбища, фабрики. Я люблю туда ездить. Ночью там никого.

Он рассказал ей о том, как однажды ночью пошел пешком из центра на Грохов, а потом обратно, но уже не по мосту Понятовского, а по Силезско-Домбровскому и дальше по Сверчевского, Вольской, Полчинской и ближе к утру понял, что очутился за городом, вокруг тянулись поля, все зелено, далеко и плоско, до самого туманного горизонта. И подумал, что хорошо так идти, идти и больше не возвращаться, но потом он, как в сказке, один раз обернулся и увидел алеющее, разгорающееся пурпурным светом небо на востоке и встающий там черный силуэт города. Темный и тяжелый, как скалы. Дворец, «Ма-риот», терминал, «Форум», «Интрако» и все остальное. Они выплывали из мрака словно из океана или из-под земли, и силы покинули его. Он почувствовал, что больше не может идти, потому что ему просто-напросто некуда. Спустился с шоссе на тропинку, что бежала вдоль поля, дотащился до первых попавшихся кустов, свернулся в клубок и заснул, как пес. В полдень его разбудило солнце.

Беата спросила, не пробовал ли он повторить попытку.

– Нет, это не для меня. Люди должны оставаться там, где родились. На новом месте все надо начинать сначала, а потом человеку начинает казаться бог знает что. А тут фиг. Завидую тем, кто всю жизнь просидел за печкой. Вот это люди.

– А другие путешествуют.

– Та-а-а. И одни возвращаются, а другие нет. Хочешь еще соку?

– Апельсинового без льда.

Он направился к бару, облокотился на стойку и что-то сказал бармену. Бармен покачал головой и ответил нехотя, не сводя глаз со стаканов. Яцек сказал что-то еще, и тогда этот тип нагнулся и стал шептать ему что-то на ухо. Беата видела, как его покрасневшие глаза блуждают от одного пустого столика к другому и обратно. Стаканы стукнули о стойку, бармен выпрямился и снова покачал головой, Яцек расплатился и вернулся к своему столику.

– Ты его знаешь?

– Цаплю? Да.

– Вид у него неважный.

– Работа такая. Мало двигается, много переживает.

– Он переживает?

– В прошлом месяце ему раскурочили забегаловку.

– Кто?

– Плохие люди, детка, плохие люди.

В переходе народу стало меньше. Те, кто еще час назад торопливо шли с работы, уже сидели по домам. Павел стоял около сортира и наблюдал за звонившими. Они вставляли карты, выстукивали номера и начинали говорить. Отходили с такими же безразличными лицами, что и до звонка. Некоторые вынимали бумажки или записные книжки, но большинство набирали номера по памяти: привет, как дела, буду через час, дома все нормально, могу не успеть, всего хорошего, поцелуйте меня в жопу. Он читал слова по губам. Женщина в длинной шубе улыбнулась ему, и он испытал секундное смятение, но тут же из-за его спины вышел высокий мужчина, застегивая под пальто ширинку, и направился к блондинке. Она подала ему черный «дипломат», и они под руку пошли в глубь перехода. Павел двинулся вслед за ними, надо же было что-то с собой делать, особенно тут, в этом месте, где каждый появляется на мгновение откуда ему вздумается и лишь для того, чтобы перейти кому-нибудь дорогу и пропасть. Их следы тянутся во все стороны, думал Павел, как паутина, расползаются по поверхности, но в любом случае они рано или поздно вернутся сюда, в центр, в самую середку, ведь двигаться по краям, выбирая четырехугольные, восьмиугольные, округлые и окружные пути, – чистое сумасбродство. Поэтому рано или поздно, как минимум раз в жизни, в этом переходе должны были оказаться все, хотя в нем не было ничего особенного. Абсолютное безразличие, имитация камня, стекло, кое-что из самых обычных товаров: билеты, спички, трусы, прокладки, бритвы плюс пара манекенов – все то же, что и везде, включая солдат, которые не покупают ничего, кроме сигарет.

Павел миновал выход к Ротонде. Страх не пускал его наверх, хотя там было темнее, чем здесь. Сюда долетал грохот трамваев. Они приезжали с Мокотова, Жолибожа, Праги и Охоты. Люди делали пересадку, сплетаясь в живой, бездумный клубок, похожий на большую мышцу под черной кожей неба. Наполненную кровью, гибкую и единообразную. Ползущую, тянущуюся, обвивающую полый сердечник круглого перехода, – и, проходя мимо ступеней, ведущих к Дворцу, Павел задался вопросом, а что находится за этой стеной с левой стороны, внутри этого широкого цементного цилиндра в центре, по краю которого лепятся все эти магазинчики, киоски, окошки с левым мылом, эти аквариумы, полные побрякушек, соблазнов, дешевых диковин из сказочки «тысяча и одна мелочь для фраеров». Ведь что-то же должно там быть. Какая-то черная дыра или гигантская пружина, запускающая движение. Где-то там через центральную точку проходила ось, на которой вертелся весь город, и не только ось, но и магнитный полюс, иначе ведь все разлетелось бы в мелкий хрен: далекая Воля, Жерань, Радость, Фаленица, Хомичевка, Тархомин, Окенче, Млочины,[51] – одно за другим уносились бы в пространство, как говно, брошенное в вентилятор.

Он проигнорировал выход к «Метрополю», чувствуя, что его затягивает внутрь, что пространство – это спираль, которую людям удается растянуть при помощи силы воли или ежедневной суеты, но они не могут ее разорвать и все равно возвращаются сюда, летят как бабочки на свет, как мячики на резинке. И делая очередной круг мимо сортира и выхода к «Форуму», Павел понял, что и его собственная жизнь – лишнее тому подтверждение, что он с самого начала жаждал оказаться в центре этого города, в его пупке, в его зенице, в дыре его задницы, что воображение подсовывало ему под нос глянцевые и нереальные картинки Центра, в которых блеск и холод сливались в идеальную фата-моргану фантастической формы.