Анджей Стасюк - Девять

• Название: Девять
• Автор: Анджей Стасюк
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-352-00867-3

Анджей Стасюк – один из лучших и наиболее популярных писателей современной Польши – уже известен российскому читателю экзистенциальным триллером «Белый ворон». И вот впервые на русском – его новый роман «Девять».

Герой «Девяти», частный предприниматель недавней эпохи первичного накопления капитала, всеми правдами и неправдами пытается вернуть крупный долг. Он ищет денег у старых друзей и бывших жен, у случайных знакомых и «крестного отца» местного значения. Поиски эти оборачиваются трагикомическим путешествием по кругам современного ада с бандитами и сутенерами в роли бесов…

---

Яцек остановился и стал что-то рассказывать. Павел буркнул «не помню» и пошел дальше, стараясь поскорее свернуть на Брехта, а потом сразу на Боровского, потому что там в данный момент действительно было пусто – ничего, кроме кирпичных бараков, складов, гаражей и базы «Связи» с оранжевыми фургончиками на площадке перед ней. Ни веселых «жуков», ни «нис» уже не было. От них не осталось и следа. Павлу пришла в голову мысль, что если не считать квитанций, то за всю свою жизнь он получил не больше трех-четырех писем, и сам написал не больше, и на другой поворот судьбы надежды уже нет. Сейчас он шел по Ратушевой, а шестой трамвай осторожно сворачивал на Торговую.

Яцек догнал его со словами:

– А у предков ты был?

– У них ничего нет, – сказал Павел.

Они пошли вслед за трамваем. На углу у школы стояли салаги в широких штанах и с козырьками, повернутыми назад. Они что-то передавали из рук в руки, все время озираясь по сторонам.

Павел и Яцек прошли между ними, и Павел сказал:

– Я вчера здесь был. Помнишь Богну?

– Неособенно.

– У нее тоже ничего нет.

– А у кого-нибудь вообще есть?

– У тех, у кого есть, я тоже был, и у них тоже ничего не было.

Они пересекли улицу 11 Октября, их подхватил поток Торговой. От остановки мимо Спящих[47] двигался плотный поток мужчин и, срезая угол перекрестка, вливался прямо в открытые двери желто-голубых вагонов: Зомбки, Древница, Зеленка, Кобылка и Тлушч получали обратно своих жителей, отработавших первую смену на Фабрике легковых автомобилей. Светофор нехотя переключается на красный, но они идут, тесно сомкнув ряды, как пристало рабочему классу еще с прежних времен, с героическим представлением, что мир по-прежнему принадлежит им, а вечно улыбающиеся корейцы с «Daewoo» – это всего лишь привидения, герои анекдота, который утратит свою актуальность раньше, чем сделается несмешным. Пестрые цыганки уступали им дорогу, а щипачам осточертели их карманы с бумажниками, в которых ничего, кроме фотографий жен и детей да мелочи на сигареты. Зарплата еще не скоро. Все отдавало потом, металлом, поспешным мытьем под душем после отбоя, и даже дома, в постели, от рабочих исходил запах большой фабрики, отцы передавали его сыновьям, а сыновья своим сыновьям, как черты лица или таланты. Но им доставался в наследство лишь этот смрад раскаленного алюминия, стали, лака и резины, с привкусом сожженного электрической дугой воздуха.

– А куда мы вообще идем? – спросил Павел.

– Ты есть хотел. Попробуем позвонить кой-куда.

Они спустились в подземный переход. Свет люминесцентных ламп висел в воздухе, словно туман. Разглядеть что-то еще можно было, правда, непонятно что. Очертания людей здесь размывались и вновь становились четкими, только когда их обладатели уже выходили у почты, торопясь успеть на четвертый, двадцать шестой или тридцать четвертый, чтобы перебраться на другую сторону Вислы, где был совершенно другой мир. Десятилетиями выходили они, крикливо одетые, на Вильнюсском из поездов и автобусов, как новые конкистадоры, десантировавшиеся в центр города за его чудесами, великолепием и блеском. Из Лохова, Малкини, Пустельника, Радзимина, Посвентного, Гузовачизны и Темного, изо всех этих заповедных Пындровок с пением петухов в пять утра и плоским распаханным горизонтом, где вместо солнца поднимается тень огромного города, словно фата-моргана в пустыне, помноженная на рассказы тех, кто был, видел, трогал или слышал передаваемую из уст в уста легенду, – чем больше ее повторяешь, тем она становится реальнее. Это для искушения их душ через две улицы отсюда возник базар Ружицкого. В районе Бжеской пахнет деревней. Белые пирамиды сердцевидных сыров, яйца, соленые огурцы, связки мертвых цыплят, бледные тушки ощипанных кур, живые птицы в засранных клетках, морковь, петрушка, сметана в банках, черное рапсовое масло в бутылках из-под водки, пшеница, подсолнечник, мак, горох и фасоль в мешках, капуста в бочках, головы свиней, коровье вымя, мухи, чад от паленых перьев, сухой запах джутовых мешков и бабьего пота, мед в бутылках, смалец в банках, гречка, ревень, ягоды, отмеряемые пол-литровой кружкой, и кислый душок хат, несменяемый из поколения в поколение.

Но уже в минуте ходьбы отсюда пахнет блестящим пластиком, целлулоидом и нонайроном. Ботинки в стиле битлов – на каблуке и с задранным мыском, – плексигласовые запонки с голой бабой внутри, галстуки на резинке с готовым узлом и надписью «de Paris», золотые цепочки, лак карминного цвета, кримплен, болонья с серебряными пуговицами, лакированные зимние сапоги на молнии, брюки с вечной стрелкой, водолазки в обтяжку, ремни, кольца, чулки, пудреницы, ленты, тесьма, кошельки – все из полимеров кислотного цвета, словно детский калейдоскоп. После запаха кислой капусты ты попадаешь в мир этих стерильных блестящих красок, и вход сюда открыт для всех, включая тех, у кого никогда ничего не было, кто эти яркие цвета, созданные человеком, видел только в костеле во время майской службы. Это и была единственная настоящая революция, ибо она совершалась в сердцах и глазах людей, которые с того момента становились мечеными, и ничто не могло остановить их марша с восточных равнин от Соколова Подлесского до Острова Мазовецкого, от Калушина до Вышкова, от Минска Мазовецкого до Чехановец. Сначала высылались разведчики, потом передовые отряды, которые завоевывали плацдармы в Зомбках, Зеленке, Рембертове, на отвоцком направлении – в тех местах, откуда на заходе солнца можно увидеть центр города с его зазубренной линией высоток и Дворцом культуры на фоне красного, как икона «Сердце Христа», диска солнца.

Яцек пошел звонить, а Павел остался наблюдать за одним пацаном в коже, который, нанизав на пальцы обеих рук электронные часы «Касио», вертел ими, как жонглер. Черные ремешки вращались вокруг его пальцев, но мальчишка ни разу на них не взглянул, он все время озирался по сторонам. Рядом стоял старик и продавал объемные тапки-дутыши; алкаш в демисезонном пальто держал в руках стопку виниловых пластинок с группой «Christie» на обложке. Но больше всего здесь было вьетнамцев: спортивные костюмы, футболки, хлопчатобумажный трикотаж, поддельные «пумы» и «адидасы». Своими миниатюрными фигурками вьетнамцы напоминали персонажей театра марионеток – чистенькие, аккуратные куклы, которых кто-то запер в подвале, но они, несмотря на это, не утратили ни доброго расположения духа, ни хрупкой элегантности.

Павел подошел к ларьку и ткнул в черный спортивный костюм:

– Почем?

Девушка в пуховике улыбнулась и ответила:

– Шецот.

– Недорого, – сказал Павел.

Она посмотрела ему в глаза и кивнула:

– Если возьмес три, то миллион и пяцот.

Павел перекладывал вещи в упаковках и пытался через целлофан определить фактуру материала.

– Показат?

– Да. Это.

Она достала толстовку бирюзового цвета с орлом на груди.

Он пощупал ткань:

– Китай.

– Not China. Hong Kong, – покачала головой девушка.

– Очень дешево. А те футболки?

Она веером разложила перед ним футболки с лицом мужчины как из комикса:

– Че Гевара сто.

– Сто чего?

– Сто тысяц. Как три, то двесце и пят децет.

Павел не мог отвести глаз от ее темных длинных и нежных пальцев. Выпуклые ногти отливали перламутром.

– А если пять?

– Четыре сет.

На девушке не было никаких украшений. Под коричневой кожей двигались тонкие сухожилия. Трупный свет подземелья не касался ее рук. Павел был уверен, что они теплые. Он попросил, чтобы она показала ему темно-зеленый халат в коричневые с желтым цветы. Она приложила его к себе. Халат был ей велик. Подол почти до земли. Перегнувшись через стол, Павел увидел ее ноги в маленьких белых «адидасах».

– Миллион, – сказала она. – Красивый. Жена?

– Нет, не жена. – Он хотел сказать ей что-нибудь приятное, но в этот момент кто-то тронул его за плечо.

А Болек и Пакер сидели в бумере и пили пиво. Слева от них на первом этаже дома с облупленной штукатуркой был магазинчик. Справа стоял такой же дом. Серый двор, ребенок бил мячом по утрамбованной земле и пытался попасть в железное кольцо, прибитое к дереву. Вышли еще двое детей, и он бросил им мяч. У одного была забинтована рука. Они еще немного покидали мяч, но все как-то мимо, и стали гонять его по двору. Остальные дома на улице были двухэтажные. На некоторых виднелись следы от пуль. На подоконниках стояли банки с едой. Кто-то вошел в магазинчик и сразу вышел. Старушка с палочкой несла в сетке несколько бутылок. Голубело небо. Перспективу улицы замыкала железнодорожная насыпь.

Бумер медленно тронулся с места. Его черная крыша блестела на солнце. Из окна над магазином на них смотрела сорокалетняя, сильно накрашенная женщина в халате, она курила и сейчас как раз делала затяжку. У нее были красные ногти, ее звали Божена. Она повернулась и что-то крикнула в глубь квартиры. На первом этаже в доме напротив парень и девушка смотрели «Львиное Сердце» с Чаком Норрисом, лежа на диване из кожзаменителя. Парень сунул руку девушке под платье.