Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

• Название: Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств
• Автор: Андрей Чертков
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2009
• ISBN: ISBN: 978-5-395-00445-1

«Миры Стругацких: Время учеников, XXI век» — уникальный проект, позволяющий вновь окунуться в неповторимую атмосферу произведений братьев Стругацких. Первый сборник проекта, «Важнейшее из искусств», является своеобразным ответом современных писателей-фантастов неугомонным кинематографистам и посвящен выходу на экран фильма «Обитаемый остров».

По книгам братьев Стругацких снят уже добрый десяток фильмов. К их творчеству обращались такие известные кинорежиссеры, как Андрей Тарковский, Александр Сокуров, Федор Бондарчук, Алексей Герман и многие другие. Однако вне зависимости от того, хорошими или плохими получаются эти фильмы, — это не Стругацкие! Хотя литературная основа как нельзя лучше подходит для того, чтобы ставить фильмы умные, современные и кассовые одновременно!

Авторы вошедших в сборник повестей и рассказов тоже почувствовали это, потому что произведения их так или иначе связаны с творчеством Стругацких и искусством кино. По их воле в средневековом Арканаре родился создатель кинопроектора; странные и драматические события произошли на съемках новой версии фильма «Пикник на обочине»; актер, готовившийся сыграть Кандида, попадает в тот самый Лес, который так поразил читателей «Улитки на склоне». Или все же не совсем тот?..

Эти и другие истории, связывающие миры Стругацких с «важнейшим из искусств», читайте в первом сборнике серии. Его авторы — известные отечественные фантасты: Вячеслав Рыбаков, Николай Романецкий, Сергей Волков, Игорь Минаков и другие.

---

Она меня откровенно отшила. Послала на хрен. Не знаю, даже не представлю, что делать в такой ситуации. Добиваться дальше? Можно сделать еще хуже. Бросить это? Сдаться? Не хочу.

По-моему, все потеряно только тогда, когда человека больше нет. Когда он умер. В любом другом случае всегда есть шанс. Даже если она выйдет замуж. Даже если уедет в какую-нибудь Зимбабве или Конго. Даже если будет меня ненавидеть.

Нужно вести себя как-то иначе.

Мое забытье прерывается, когда велосипед врезается во что-то, раздается крик. Я налетел на человека. Слава богу, не на большой скорости. Это девушка. Я бросаю велосипед, подбегаю, помогаю ей подняться, извиняюсь.

— Идиот! — кричит она. — Смотреть надо, куда едешь! По дороге едь, а не по тротуару!

Не люблю, когда говорят «едь». Правильно — «езжай», меня мама приучила.

Смотрю на девушку. Крашеная блондинка, старше меня лет на пять. Последние полгода провела, похоже, в солярии. Глаза накрашены черным, белый лак на ногтях. Одета в розовый костюм, теперь изрядно помятый. На бедре — грязное пятно от падения на тротуар.

Тьфу ты. Такой псевдогламур. Терпеть не могу.

— Смотри, что ты наделал! — показывает пятно на штанах.

Останавливается какая-то сердобольная старушенция.

— Разъездились тут! — начинает вопить тоже.

Останавливаются еще два человека: пожилой мужчина, похожий на профессора, и парень в косухе. Профессор начинает что-то гундеть.

Поднимаю велосипед, поворачиваюсь к девушке. Громко и отчетливо посылаю ее в задницу. Сажусь, уезжаю. Вслед раздается отборный мат.

Домой, наверное, возвращаться не буду. Катаюсь уже больше часа, так поеду сразу к цехам. За час доберусь, там еще час поболтаюсь, и время как раз придет.

Выезжаю на проспект. Машины проносятся мимо, улетают вперед. Люди исчезают позади.

Дома, магазины, улицы, перекрестки, светофоры, люди-люди-люди, это ведь все тоже Зона, только другая Зона, не мертвая, но живая, она повсюду, и каждый, кто однажды рождается, — сталкер, с самого рождения сталкер, маленький человечек в защитном костюме из розовой кожи. Он бросает гайки, чтобы провесить себе маршрут по этому городу, по этой жизни. Справа лежит Очкарик, слева лежит Пудель, а маленький человек проходит посредине, поступает в институт, женится, вертится-крутится и постоянно оставляет за собой дерьмо, все это дерьмо, которое разгребают потом другие люди, такие же маленькие люди, которые тоже женятся, крутятся, и поступают, и оставляют за собой… И так — вечно.

Проспект постепенно превращается в шоссе. Домов становится все меньше. Разметка изменяется. Четыре полосы превращаются в три, но более широкие. Справа — военная часть, самая блатная в городе. Служащие там ходят спать домой.

До цехов еще километров пять-шесть по прямой, но нужно ехать катетами, с шоссе съезжать на боковую дорогу, потом еще раз, миновать деревню. Остальные, вероятно, поедут на поезде, если не появится спасительный Гаврик со своей «тойотой».

Деревня называется Насыцк. Смешное название, пошловатое какое-то. Странно, наверное, жить и говорить что-то вроде «я — насытчанин». Или как их там.

Цех огромный. Это не цех даже. Это руины какого-то завода, несколько спаренных цехов, гигантские помещения, точно саркофаг на Чернобыльской зоне. Собственно, мы потому его и выбрали, что он похож на кадры из компьютерной игрушки.

В заборе прорехи и дыры, такие, что велосипед легко проходит. Аккуратно проезжаю через одну из прорех. Я на территории.

Мы встречаемся у главного входа. Это железные ворота, которые когда-то съезжали в сторону. Теперь они навсегда остановились примерно посредине маршрута. Краска облупилась, но можно еще прочитать загадочную аббревиатуру ЦКД-1. Прямо перед воротами, метрах в двадцати, огромный танк для жидкости, такая гипертрофированная бочка, ржавый и дырявый. Если посветить в дыру, можно увидеть, что на дне еще есть остатки жидкости. От нее пахнет керосином.

Звонок. Это Бочонок.

— Ты уже там?

— Да.

— Ты на велике?

— Да.

— Слушай, подъезжай к станции. У меня камера, у Кири до фига барахла. Возьмешь что-нибудь на багажник.

Очень хочется послать его подальше.

— Еду.

— Давай.

Они еще в поезде, судя по стуку колес.

Выезжаю с территории. До станции пять минут езды. Идти, естественно, дольше. Дорога кривая, ухабистая. Когда-то тут был асфальт, теперь колдобины и ямы.

Вот и станция. На пригорке около навеса стоит Киря. Остальных не видно. Он машет мне рукой, исчезает за серой стенкой. Объезжаю навес, останавливаюсь перед скамейкой. Киря, Бочонок, Алена, Милка.

— Гаврика уже, похоже, совсем не будет, — говорю я.

— Я буду толпу создавать, — улыбается Киря.

Алена смотрит на меня, прищурившись.

— Чего грузить? — спрашиваю.

Киря наваливает мне на багажник рюкзак, набитый амуницией. Что-то громко звякает.

— Карабины, — поясняет Киря.

Я привязываю рюкзак держателями-зацепами. Бочонок подается вперед:

— А камера?

— Сам понесешь или Кире отдашь. Не надорвешься.

— Давай, — говорит Киря.

Бочонок прижимает камеру к себе:

— Тогда уж сам понесу.

Милка говорит:

— А на раму меня не возьмешь?

Она всегда готова сморозить глупость.

— Нет, — говорю я и стартую.

Через минуту все четверо уже далеко позади. Я еду осторожно, чтобы не вытрясти ничего из рюкзака. Черт его знает, как Киря его закрыл.

Заезжаю на территорию через ту же дыру в заборе, снова еду к воротам, но теперь сразу въезжаю в ворота цеха. Тут довольно светло, стекол нет, свет льется сверху, через окна в потолке.

В дальнем углу помещения лежит шар. Он очень большой, ржавый, правильной формы. Наверное, это какая-то барокамера или что-то подобное. Но мы назначили его Исполнителем Желаний. Лучшего нельзя было и желать. Я проезжаю на велосипеде через весь цех, огибая остовы станков, битое стекло и кирпич, груды мусора. Оказываюсь у самого шара. Прислоняю велосипед к какому-то ограждению, подхожу к шару.

— Счастья для всех, — шепчу и прикладываю ладонь к его холодной ржавой поверхности. — А мне — Алену.

Говорят, если веришь, то все исполнится. Черт его знает. Может, этот шар здесь не просто так. Может, он здесь специально для нас?

Велосипед я прячу под железным листом, чтобы случайно в кадр не попал. Листовое железо тут повсюду, — похоже, завод занимался в том числе и прокатными работами.

С рюкзаком Кири ползу вверх по лестницам. По высоте цех — с девятиэтажку, не меньше. По периметру идут металлические леса и переходы, лестницы. Под крышей — огромные стационарные краны, шесть штук, четыре — с оборванными крюками, два — целых.

Площадка находится под самой крышей; чтобы дотянуться до потолка, нужно просто поднять руку. Тут очень светло, потому что окна близко. Площадка сетчатая, ограждение с двух сторон обломано, а в крыше прямо над площадкой — прямоугольный люк. Поднимаю ржавую приставную лестницу: специально принесли, чтобы забираться наверх. Медленно ползу по ней: рюкзак тяжелый.

С крыши потрясающий вид. Ходить по всей крыше опасно: она во многих местах прогнила, проржавела. Провалиться — как тьфу.

Отсюда видна станция, если подойти к самому краю. Видны окрестные деревни.

Пока пасмурно, но солнце уже проглядывает через дыры в облаках. Нужно быстрее снимать наружные сцены, пока не стало совсем солнечно.

3

— Ну что? — Кирина голова появляется из люка.

— Ничего. Готов.

Киря помогает подняться Бочонку. Тот пыхтит, краснеет, но забирается. Камеру Кире не отдает, прижимает к себе.

Ты бы видел, что мы вчера намонтировали! — радостно кричит мне.

— Ну и?..

Киря помогает подняться Милке.

— Такой эффект с туманом получился, супер! Я на компьютере наложил дымовуху, так за тобой там настоящий студень гонится!

Я ему верю. Бочонок и в самом деле умеет делать хорошо.

На крыше появляется Алена. Бочонок копается в камере, готовит ее к съемке.

— Наружные сцены не понадобятся, — говорит Киря. — Все, что вчера сняли, идет в фильм. Поэтому снимать будем снизу. Первый дубль — ты прыгаешь вниз, в люк. Главное — ногу не сломай.

Киря горазд накаркать.

— Тьфу на тебя! — говорит Милка. — Что ты такое городишь?

Киря пожимает плечами.

Подхожу к люку, смотрю вниз. Снаружи кажется, что в цеху темно. Ничего почти не видно. Вытягиваю лестницу наверх.

— Ты что делаешь? Мы как спускаться будем? — спрашивает Алена.

Опускаю лестницу обратно: не подумал.

Бочонок справился с камерой:

— Ну, пошли.

Они последовательно спускаются вниз. Непонятно, зачем поднимались.

Раздаются голоса. Затем лязг убираемой лестницы. Свешиваюсь вниз.

— Место хоть расчистили?