Геннадий Абрамов - Спорыш

• Название: Спорыш
• Автор: Геннадий Абрамов
• Издательство: «Дружба Народов», № 12, 1999
• Жанр: Современная проза
• Год: 1999

Опубликовано: «Дружба Народов», № 12 за 1999 г.

http://magazines.russ.ru/druzhba/1999/12/abram.html

---

— Выходит, если бы не моя любимая кофта, ваш дом сгорел бы дотла?

— Ага. Извините.

— Хороши, нечего сказать.

— Пока он спит, дорогая Елена, я еще вот что у вас потихоньку узнать хотел. На смену — то есть чего у него? Или нет? А то я у себя пошукаю. Не голым же ему в свою заграницу ехать?

— Пусть катится.

— Не серчайте, моя разлюбезная. С кем не бывает. Я бы сию минуту какую-никакую одежонку ему собрал. Ношеное, зато свое, нашенское, их поганого импорта себе досконально не позволяю. И еще боюсь, не налезут. У него все же размеры не те.

— Да, габариты внушительные.

— Мне бы узнать. Если он голым остался, в крайнем случае, по деревне пойду. Мне в беде не откажут. А откажут, на что ни что обменяю. Вот у Ерофеича комплекция подходящая. С отдачей, скажу. Василий же как-никак дипломат. Что вы. Скандал между народами. Я так рассуждаю, ему бы до места добраться, а он потом вышлет назад. В целости будет.

— Надо же, какой предусмотрительный.

— А как же? Виноват. Что люди скажут. Ночью затащил иностранную шишку важную, опоил до потери разума, а потом пустил по деревне задницей сверкать. Некрасиво. Нехорошо. Не по-нашенски. Испереживаюсь весь.

— Совесть заела?

— А как же? Грызет. Человек-то какой, — сокрушенно закачал головой Батариков. — Сроду таких не встречал. Подружились вдобавок. Ну, все как на грех. Что вы, Елена наша. Душа сильно взволнована, хотя по лицу сейчас, может, и затемнение. Вот подарок ему принес, — кивнул на мешок. — Все утро косил. Да, вишь, руку мне баба зашибла. Одной косил. Запарился с непривычки.

— Если не секрет, что там?

— Да травка его, спорыш. Он мне вчера под звездами признание сделал. Почки у него. Кишками страдает, боли нестерпимые в голове и желудок с язвой. Еще жуть какая-то, всего не припомню. Он ведь на работе своей сидячей и в чужом краю насквозь больной. Моложе меня на год, а еле ходит. Ночью порассказал, когда мы беседовали. Только этой травкой спасается. Водкой боль глушит, а лечится ею. У них там, в Монголии или Гватемале, забыл, в какое его последний раз посольство закинули, эта травка ему первое целебное средство.

— Как же он ее разглядел? При звездах?

— Хой, он ее и в кромешной тьме при спичках отыщет. А у нас от веранды свет тек. Выходили.

— На кладбище?

— Упаси Господь. Рядышком. Ему она только нужна сушеная. В аптеках у них покупает и пьет. Вместо чая, заварку. Там она, сам он признался, большущих денег стоит, я так понял, разоришься на ней, никаких наших зарплат не хватит. А у нас просто так растет, даром, ногами драгоценности топчем. Вот я и решил ему по-дружески подмогнуть. Замучался, правда, одной рукой косить, подбирать, в мешок заталкивать. Пускай он ее туда заберет, высушит и за наше здоровье пьет.

— Целый мешок? Алексей Никанорыч, он его и поднять не сможет.

— Попросит кого, не беда. А мне, ежели вспомнит летчика, пусть оттуда с чужбины письмишко пришлет. За так не отдам.

— Какое письмишко?

— А какое-нибудь. Все равно. Пусть черканет. Сколько стоит, ежели в сухом виде, я тут прикинул, может, в ихние гваделупские аптеки поставлять буду. Через границу. А что? Ежели не врет, что деньги немалые, вот тебе и по-ихнему бизнес. Правильно говорю? Чего мне. Сыновей запрягу, мы тут все овраги обкосим, этой травы кругом прорва, бери, не хочу. Сушку соорудим. Порубим помельче и запакуем. Пусть только эта Лупа платит, а мы уж не подкачаем.

— Озолотитесь, Алексей Никанорыч.

— Да ну, — засмущался Батариков, гордый тем, что так ловко новое дельце обмозговал.

— Не боитесь богачом стать?

— Богатым не бедным. Это проще.

— А мне кажется, — беззлобно подзуживала Елена, — вы опасность недооцениваете. Вот обменяете «козла» своего на «мерседес», за вами охотиться начнут.

— «Ниву» хотя бы, — размечтался Батариков. — Уж сколько лет накопить стараюсь, да ни хрена не выходит.

— Ну, теперь сокровенные ваши желания сбудутся.

Батариков тяжко вздохнул:

— Скорей бы.

Елена почувствовала, что застоялась. Как ни забавно ей было слушать навязчивого соседа, страдающего без опохмелки, однако пора и честь знать.

— У меня сильное подозрение, Алексей Никанорыч, — она ему с хитрецой говорит, — друг ваш закадычный сутки проспит. Так и уедет, не увидитесь.

— Эхма, — испугался Батариков.

— Вполне вероятно.

— И что же мне, горемычному, делать?

— Если вас вид его не смутит, я бы советовала растолкать. Чем черт не шутит, может, вам и удастся. Мы не смогли. Сами ему обо всем расскажете, тем более у вас такое важное деловое предложение.

— Ой, Елена, — обрадовался Батариков, — бесценная наша, как вы душу мою разглядели и сумели понять, поражаюсь даже. Я бы зараз. Он что, до сих пор без порток? Простите за грубое выражение. Он обнаженный?

— Естественно. Как сбежал от вас в чем мать родила, так и лежит, загорает.

Батариков резко в лице изменился. Он вдруг ясно увидел, как дипломат, во мгле ковыляя, по деревне на рассвете шел.

— А не знаете, случаем, — осторожно спросил, — видел его кто из нашенских или, может, все же проскочил?

— Понятия не имею. А вы? Где были вы в столь ответственное время?

— Ну, я. Известно, в отключке. Неужели, если б к тому времени хоть маленько соображал, в непотребном виде его по деревне пустил?

— Нет, так плохо я о вас не думаю.

— Эх, ославят теперь.

— Неизвестно.

— Деревня приглядчивая, милая, от них не схоронишься. Что вы! У них мышь не прошмыгнет, а тут, можно сказать, прямо под окнами на прогулке неизвестный доселе дьявол жопастый. Слон голый.

— И все-таки заранее я бы не переживала, — Елена с немалым трудом от громкого смеха удерживалась. — Идите, Алексей Никанорыч. Идите к другу, он ждет.

— Чуткая вы. Прямо расстаться с вами невмоготу.

— Вижу.

— Мужу вашему, бородатому, вот уж кому подвезло.

— Не ценит.

— Полно. Ни за что не поверю.

Елена, чувствуя, что сам он еще долго с места не сдвинется, взяла Батарикова ласково под локотки и в дом насильно направила.

А сама наконец с облегчением на клумбах цветами занялась, загадав, что вечером, когда спать лягут, непременно писателю всю эту историю передаст, про пожар и сгоревшие исподние вещи и про то, как их пьяный дед непотребно зарю встречал, — а уж писатель потом нашего Батарикова пропесочит. Уж он его выведет с сатирой и юмором, чтоб деревня прочла. Урок ему будет заслуженный. Ведь он мне, срамник этакий, плиту газовую задолжал, почти новую. Брал на время, сгноил и до сей поры ни деньгами не возвращает, ни такую же на замену не отдает. Все сулит на обмен какую-нибудь пакость подсунуть.

Меж тем храп в доме пресекся. Затем в тишине что-то грохнуло. Шмяк. Как тело с высоты упало. И сейчас же голос Батарикова стены пронзил. Вой нечеловеческий: «Аа-аа!» — длинный, гулкий, душу выворачивающий.

Елена бросилась на выручку в дом. Однако писатель, который все это время подросток-терн вырубал, желая для внука полянку сделать, ее задержал:

— Оставь, Лен. Не ходи.

— Да они дом развалят!

— Заново соберем. Не ходи.

— А стон? Крик?

— Ничего. Это наш Василий неповоротливый виноват. Наверняка руку сломанную Алексею Никанорычу придавил.

— И тебе не жалко?

— Не то слово. Но все равно не ходи.

— Нервы у тебя.

— Ага. Из нержавейки с аргончиком.

Покамест они разговаривали, Батариков выть перестал. Елена стояла в ожидании, слушала, не будет ли чего хуже. Из дома теперь доносилась возня. Недовольный голос Мироныча долетал. Что-то опять упало, но теперь по звуку похоже — на оброненный стул. Шаги, топот. Дверь об стенку шмякнулась.

И вот на крыльце объявились. Оба сразу, в обнимку. Тучный дипломат, заметно опухший, в женском халате, сквозь который попередку гладкое круглое пузо просвечивало, а под мышкой у него побитая голова Батарикова торчала — он помятого спросонок Мироныча как бы по-дружески нес. Лица шкодливые, дерзкие. У дипломата волосы, как у черта, всклокочены.

— Остаюсь, — объявил он.

— Ага, — улыбался Батариков. — Во как.

— Где? — недоумевала Елена. — Что значит — остаюсь? О чем ты, дед?

А Батариков вместо него:

— Все одно скоро при коммунистах жить.

— В узком кругу, на политбюро, мы решили, — дипломат сказал, — довольно, хватит. Пора подумать о том, как прожить по-человечески остаток дней. Идеолог Алеша меня убедил.

— Да что стряслось-то? — допытывалась Елена.

— А то, — посмеивался Батариков. — Догадайся, премудрая? Полюбилась нам деревенская жизнь!

— И что? — все еще не понимала Елена. — Нам она тоже по вкусу.

— Прощай, заграница, навеки! — Батариков ликовал. — Да здравствует дружба, не приведи Господь! Съезжает он. Россия все ж таки оказалась дороже!

Елена построжела лицом.