Джефф Вандермеер - Починить Гановера

• Название: Починить Гановера
• Автор: Джефф Вандермеер
• Издательство: Любимая книга
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2009

Его выбросило на берег однажды утром. Мы бы не назвали это утро добрым.

---

Джефф Вандермеер Починить Гановера

Посвящается Джею Лей

Так и не сумев поднять с песка эту штуку, Шайвер бежит в деревню и приводит меня. Оно лежит на берегу, опутанное водорослями, тусклый металл изъеден морской водой, к поверхности прилипли моллюски. Похоже, его потеряли давным-давно. Совсем как меня. От него до сих пор попахивает ржавчиной и смазкой. Едва-едва. Этакий дразнящий намек. — Неплохая добыча, — говорит Шайвер. — А может, и более того. — А может, и менее, — отвечаю я. Охота за утилем — истинное спасение для нашей деревни в несезон, когда море становится слишком бурным и рыбаки вынуждены сидеть на берегу. Но по прежнему опыту я знаю: невозможно определить, что утильщики захотят взять, а от чего откажутся. Они приходят из глубин горной страны, примыкающей к морским скалам. Бешеные глаза алчно горят.

Наверное, на взгляд Шайзера, та штука, которую мы нашли, просто длинный ящик, к торцу которого прикреплен ящик поменьше. Полуденное солнце золотит ржавый металл, последние зимние ветра, как кнутом, хлещут по лицу, и я вижу, что находка напоминает человека с оторванными конечностями. Человека из металла. Вместо глаз у него лампочки, хотя мне приходится долго щуриться, чтобы представить в них янтарный свет, искру понимания. Широкий, испещренный крошечными ямками лист металла не искажен каким-либо выражением.

Увидев все это, я сразу назвал его Гановером, в честь героя, которого видел в старом кино, пока проектор еще работал.

— Гановер? — повторяет Шайвер с легким презрением.

— Гановер никогда не выдавал своих мыслей, — отвечаю я, и мы принимаемся волочить «тело» по гравию в направлении деревни с простым названием Сэндхейвн. Деревня словно приросла к склону скал, уходящих в море. Я прожил здесь почти шесть лет. Брался за любую работу. Помогал собирать добычу, которую выбрасывало море. Они по-прежнему почти ничего не знают обо мне. Во всяком случае, ничего существенного. И любят меня не за мои речи и не за то, кто я такой, а за то, что умею делать. Могу починить любую технику или собрать что-то новое из старых запчастей. То есть неплохо иметь кого-то надежного в изолированном от мира местечке, где поломка водяного насоса может оказаться катастрофой. Это означает нечто реальное. Означает, что вам не придется много распространяться о прошлом и прежней жизни.

— Гановер, кем бы или чем бы он ни был, отказался не только от мыслей, — неожиданно заявляет Шайвер, выказывая поразительную интуицию. Это означает, что и он уже очеловечил Гановера. — Думаю, он из Старой Империи. И вымыло его с морского дна, из утонувшего города.

Мнение Шайвера мгновенно становится известно всем окружающим. Неуклюжий зеленоглазый шатен. Прожил в Сэндхейвне всю свою жизнь. Прирожденный моряк, может проплыть через бурю в раковине моллюска. И никогда не покинет деревню, да к зачем ему? Тем более, он искренне считает, что здесь имеется все для него необходимое.

Ничего не скажешь, тащить останки Гановера нелегко: уж очень тяжелая штука. Несмотря на ржавчину, я с трудом удерживаю. Руки все время соскальзывают. К тому времени, когда наконец достигли центральной площади Сэндхейвна, мы уже задыхаемся, как старики. С облегчением и в то же время с показной торжественностью дружно бросаем нашу ношу на обозрение собравшейся толпы.

Первый закон сборщика утиля: все, что найдено, следует прежде всего показать общине. Пусть даст оценку. Это полный мусор? Выбросить его? Или попытаться восстановить?

Джон Блейк, глава Совета, тоже соизволил прийти и стоит в первых рядах. Неопрятная черная борода, широкие плечи и водянистые бирюзовые глаза. Тут же толкутся и другие: Сара — старшая ткачиха, кузнец Гроувер и бесплотная капитанша рыбацкой флотилии, которая прозывается леди Солт:[1] у нее невероятно бледная мягкая кожа и светлые волосы, и это в стране, которая видит солнце всего пять месяцев в году. Но самое главное — глаза, вечно меняющиеся, никогда не смотрящие прямо: один светло-голубой, другой яростно-зеленый, словно воплощение двух ипостасей моря, спокойной и бурной. В уголках этих глаз лучатся крошечные морщинки. На губах вечно играет насмешливая улыбка. Если больше мне ничего не удается припомнить — вините глаза. Последние три года мы были любовниками, и меня постоянно мучает вопрос: не исчезнет ли мое чувство, как туман над рассветным морем, если я когда-нибудь сумею ее понять. По-настоящему понять.

Поскольку лодки выйдут в море не раньше чем через неделю, вокруг собралась компания широколицых рыбаков, к которым присоединились менее достойные обитатели деревни и местные сплетники.

Солнце уже заходит: тени альбатросов и чаек разрезают горизонт, крыши низких скучившихся домишек светятся по краям глубоким золотисто-оранжевым на фоне сереющего неба.

— Где? — спрашивает Блейк.

У этого человека каждое слово на вес золота. Словно судьба выделила ему совсем немного этих слов — лишнее междометие, сорвавшееся с губ, и он может упасть замертво.

— Берег, бухта, — отвечает Шайвер тем же телеграфным стилем. Общение с Блейком неизменно вызывает ответное стремление к лаконичности.

— Что это?

Теперь Блейк, не отвечая, яростно смотрит на меня. Я мастер на все руки, умелец, который в прошлом сезоне решил их проблемы с колодцем. Который может получить лучшую цену за все, что продано стервятникам с холмов. Но я еще и любовник леди Салт, а она раньше была с ним, и я вечно за это отдуваюсь. Иногда больше, иногда меньше — в зависимости от его настроения.

Иногда невредно и правду сказать, особенно если за это ничего не будет. Так много всего остается недосказанным, что лишняя ложь утомляет меня.

— Это часть металлического человека, — отвечаю я.

Самые невежественные из толпы громко ахают. А вот моя леди Солт продолжает смотреть сквозь меня. Я знаю, о чем она думает: какие-то несколько дней, и она снова окажется в открытом море. Ее суденышко — такое же быстрое, верткое и плавучее, как сама вода. И она любит называть его «Искателем», а иногда — «Туманом» или просто «Корзиной». Утиль ее не интересует.

Но я вижу, как поворачиваются шестеренки в голове Блейка. Он ненадолго задумывается, прежде чем обронить еще пару слов. Даже кузнец и ткачиха, скорее по обычаю и обязанности, чем из искреннего интереса, рассматривают лежащее перед ними проржавевшее ведро.

Починенный водяной насос продолжает качать воду из водоносных пластов: часть запасов обменивается у горных людей на молоко и копченое мясо — запас провизии на добрых полсезона. И все же Блейк знает, что за последнее время море оскудело рыбой. И если мы не дадим горным людям что-то по-настоящему ценное, они больше не станут приходить.

— Почини его, — объявляет он наконец. Это почти приказ.

Ночь я провожу с леди Солт, чье истинное имя, произносимое в такие часы шепотом, — Ребекка.

— Мужчину вряд ли увлечет женщина с таким именем, — сказала мне она однажды. — Слишком приземленное.

В постели она так же изменчива, как приливы: рядом, на мне и подо мной. Губы мягкие, но упругие. Язык изгибается на моем теле подобно вопросительному знаку. Из горла рвутся тихие короткие вскрики, так непохожие на приказы, которыми она сыплет на судне. Впрочем, все мы бываем разными в зависимости от обстоятельств.

Ребекка умеет читать. У нее даже есть несколько книг, добытых у горных людей. Научилась читать сама, ей немного помогал старик, который помнил буквы. Пара книг у нее из самой Империи. Новой Империи. Не Старой. Иногда мне хочется думать, что она не леди Солт, а леди Флайт.[2] Что она хочет покинуть деревню. Что ищет большего. Намного, неизмеримо большего.

Но я смотрю в эти глаза в предрассветном полумраке, такие близкие, такие далекие, и понимаю, что она никогда не откроет мне этого, сколько бы я ни прожил здесь. Даже в постели Ребекка сохраняет что-то от леди Солт.

Мы лежим под толстыми одеялами в объятиях друг друга, и ее волосы щекочут мою щеку. Ребекка спрашивает:

— Это вещь из твоего мира? Ты знаешь, что это?

Я немного рассказывал ей о своем прошлом и откуда приехал в деревню, в основном сказки на ночь, когда она не могла уснуть: маленькие фантазии о золотых шпилях и миллионных толпах, истории, настолько странные для деревни, что должны существовать только во сне.

Жил-был глупый человек.

Давным-давно существовала Империя

Она твердит, что не верит мне, и по-своему права. Странно, что беседа любовников может быть столь мрачной. Насчет Гановера я говорю чистую правду:

— Ничего подобного я не помню. Если эта штука принадлежит Империи, значит, появилась там поздно, после того как я ушел оттуда.

— Ты в самом деле можешь ее починить? — не унимается она.

— Я смогу починить все, что угодно, — улыбаюсь я. И сам верю своим словам. Просто пока не знаю, хочу ли починить Гановера. Потому что не ведаю, что он собой представляет.