Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин

• Название: Сократ сибирских Афин
• Автор: Виктор Колупаев
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

---

— Какая же это такая мудрость? — раздраженно спросили мы-все.

— Да уж, должно быть, человеческая мудрость, — ответил Сократ. — Этой мудростью я, пожалуй, в самом деле мудр. А те, о которых я сейчас говорил, мудры или сверхчеловеческой мудростью, или уж не знаю, как и сказать. Что же касается меня, то я, конечно, этой своей мудрости не понимаю, а кто утверждает обратное, тот лжет и говорит это для того, чтобы наделить меня еще большей славой.

Мы-все тут шибко сильно зашумели, ни на грош не веря Сократу.

— Не шумите, о мужи сибирские афиняне, даже если вам покажется, что я говорю несколько высокомерно. Не свои слова я буду говорить, а сошлюсь на слова, для вас достоверные. Свидетелем моей мудрости, если только это в самом деле мудрость, и того, в чем она состоит, я приведу вам бога, который в Дельфах. Все знают, что Херефонт, мой друг, тот самый, который вычислил, сколько шагов блохи заключается в одном ее прыжке, так вот, этот самый Херефонт, неудержимый во всем, что бы он ни затевал, дерзнул обратиться к оракулу с таким вопросом: есть ли кто на свете мудрее Сократа? И Пифия ему ответила, что никого нет мудрее. И хотя сам Херефонт уже умер, но его слова могут засвидетельствовать многие.

— Знаем Херефонта, а как же! — закричал кто-то в толпе.

— Услыхав заявление Пифии, стал я размышлять сам с собою таким образом: что бы такое бог хотел сказать и что он подразумевает? Потому что сам я, конечно, нимало не сознавал и не сознаю себя мудрым. Так что же хотел он сказать, говоря, что я мудрее всех?

— Может, соврал, — предположил диалектический Межеумович, не ставя, впрочем, под сомнение само существование бога.

— Нет, — сказал Сократ, — бог не может лгать. Не полагается это ему. Долго я недоумевал, что такое он хочет сказать: потом, собравшись с силами, прибегнул к такому решению вопроса. Пошел я к одному из тех людей, которые слывут мудрыми, думая, что тут-то я скорее всего опровергну прорицание, объявив оракулу, что вот этот, мол, мудрее меня, а ты меня назвал самым мудрым. Ну и когда я присмотрелся к этому человеку — называть его по имени нет никакой необходимости, скажу только, что человек, глядя на которого, я увидел то, что увидел, был одним из государственных людей.

— И не я это вовсе был, Сократ! — возмутился диалектический материалист.

— Да кто же это примет тебя за государственного человека, милый Межеумович? — успокоил его Сократ.

— Никто не примет, — заверили и мы-все.

— Так вот, когда я к нему присмотрелся, да побеседовал с ним, да выпил, да закусил, ну, а потом-то уже все пошло и без закуски, то мне показалось, что этот государственный муж только кажется мудрым и многим другим, и в особенности же самому себе, а чтобы в самом деле он был мудрым, этого нет. И я старался доказать ему, что он только считает себя мудрым, а на самом деле не мудр. От этого и он сам, и многие из его сторонников и сподвижников по партии полюбили меня безмерно. Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего в совершенстве не знаем, но он, не зная, думает, что что-то знает, а я уж коли не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не воображаю, что знаю эту вещь. Оттуда я пришел к другому, из тех, кто кажется мудрее всех, и увидел то же самое, и с тех пор возлюбили меня до умопомрачения и сам он, и многие другие.

— Опять ты, Сократ, на меня намекаешь?! — озлился диалектик.

— Как же это я могу намекать на тебя, коли ты меня любишь не до умопомрачения, а искренней любовью? — удивился Сократ.

— И люблю! — с вызовом сказал Межеумович.

— Ну и после этого стал я уже ходить по порядку. Замечал я, что делаюсь слишком уж любимым, огорчался этим и боялся этого, но в то же время мне казалось, что слова бога необходимо ставить выше всего. Итак, чтобы понять, что означает изречение бога, мне казалось необходимым пойти ко всем, которые слывут знающими что-либо. И, клянусь собакой, я поистине испытал нечто в таком роде: те, кто пользуется самою большою славой, показались мне, когда я исследовал дело по указанию бога, чуть ли не самыми бедными разумом, а другие, те, что считали себя похуже, — более одаренными. Но нужно мне рассказать вам, о мужи сибирские афиняне, о том, как я странствовал, точно я труд какой-то нес, и все это для того, чтобы прорицание оказалось опровергнутым.

После государственных людей стал я ходить к поэтам, состоящим в Союзе писателей и еще только рвущимся туда, и ко всем прочим, чтобы на месте уличить себя в том, что я невежественнее, чем они. Брал я те из их произведений, которые, как мне казалось, всего тщательнее ими отработаны, и спрашивал у них, что именно они хотели сказать, чтобы, кстати, и научиться от них чему-нибудь. Стыдно мне, о мужи славных Сибирских Афин, сказать вам правду, а сказать все-таки следует. Ну да, одним словом, чуть ли не все присутствующие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. Таким образом, и относительно поэтов вот что я узнал в короткое время: не мудростью могут они творить то, что они говорят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям. Ведь и эти тоже говорят много хорошего, но совсем не знают того, о чем говорят. Нечто подобное, как мне показалось, испытывают и поэты. И в то же время я заметил, что вследствие своего поэтического дарования они считают себя мудрейшими из людей и в остальных отношениях, чего на деле не было. Ушел я оттуда, думая, что превосхожу их тем же самым, чем и государственных мужей.

Под конец уж я пошел к рабочему люду. Про себя я знал, что я попросту ничего не знаю, но уж про них мне было известно, что я найду их знающими много хорошего. И в этом я не ошибся. В самом деле, они знали то, чего я не знал, и этим были мудрее меня. Но, о мужи блистательных Сибирских Афин, мне показалось, что они грешат тем же, чем и поэты. Оттого, что они хорошо владели своим искусством, каждый считал себя самым мудрым также и в отношении всего прочего, самого важного,особенно государственного управления и футбольной стратегии и тактики, и эта ошибка заслоняла собою ту мудрость, какая у них была, так что, возвращаясь к изречению оракула, я спрашивал сам себя, что бы я сам для себя предпочел, оставаться ли мне так, как есть, не будучи ни мудрым их мудростью, ни невежественным их невежеством, или, как они, быть тем и другим. И я отвечал себе и оракулу, что для меня важнее оставаться, как есть.

Вот от этого самого исследования, с одной стороны, многие меня возлюбили, притом как нельзя сильнее и глубже, и начали мне давать это название мудреца, потому что присутствующие каждый раз думают, что сам я мудр в том, относительно чего я отрицаю мудрость другого. А на самом-то деле мудрым оказывается бог, и этим изречением он желает сказать, что человеческая мудрость стоит немногого или вовсе ничего не стоит, и, кажется, при этом он не имел в виду Сократа, а пользуется моим именем для примера, все равно как если бы он говорил, что из нас мудрейший тот, кто, подобно Сократу, знает, что ничего-то по правде не стоит его мудрость. Ну, а что меня касается, то я теперь, обходя разные места, выискиваю и допытываюсь по слову бога, не покажется ли мне кто из сибирских афинян или чужеземцев мудрым, и, как только мне это не кажется, спешу поддержать бога и показываю этому человеку, что он не мудр. И благодаря этой работе не было у меня досуга сделать что-нибудь достойное упоминания ни для великих Сибирских Афин, ни для домашнего дела, но через эту службу богу пребываю я в крайней бедности.

— Точно, — неожиданно поддержал Сократа диалектический Межеумович. — Нет у него времени для семьи и денег никогда не бывало.

— Кроме того, — продолжил Сократ, — следующие за мною по собственному почину молодые люди, у которых всегда больше досуга, сыновья самых богатых и родовитых горожан, рады бывают послушать, как я испытываю людей, и часто подражают мне сами, принимаясь пытать других. Ну и я полагаю, что они находят многое множество таких, которые думают, что они что-то знают, а на деле ничего не знают или знают одни пустяки. От этого те, кого они испытывают, сердятся на самих себя, а меня начинают безумно любить и говорят, что есть какой-то Сократ, любезнейший человек, который развращает молодых людей. А когда спросят их, что он делает и чему учит, то они не знают, что сказать, но, чтобы скрыть свое затруднение, говорят то, что вообще принято говорить обо всех любителях мудрости: он-де водит их по злачным местам и борделям. А сказать правду, думаю, им не очень-то хочется, потому что тогда оказалось бы, что они только делают вид, будто что-то знают, а на деле ничего не знают. Ну а так как они, думается мне, честолюбивы, могущественны и многочисленны и говорят обо мне согласно и убедительно, то и переполнили ваши уши, прославляя меня издавна и громко.