Том Вулф - Нужная вещь

• Название: Нужная вещь
• Автор: Том Вулф
• Издательство: Торнтон и Сагден
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-93923-008-3, 5-93923-006-3

Книга о суровых буднях и отважности военных летчиков-испытателей и первых космонавтов США, о соперничестве СССР и Америки за господство в космосе в романтическую эпоху 1960-х годов, о жестоком поединке пилота с темной стихией фатума в борьбе за «нужную вещь», обладание которой открывает путь к триумфу человеческого духа, покоряющего вселенную. Документальность повествования, основанного на материалах космической программы «Меркурий», а также воспоминаниях участников и очевидцев, сочетается с описаниями экстремальных ситуаций, которые придают произведению драматическую напряженность.

Толчок к созданию книги — любопытство автора, жаждущего разобраться: что же представляет собой на самом деле «обширная и загадочная область, которая в буквальном смысле оставалась темной, как обратная сторона Луны, более чем полвека: военная авиация и нынешний американский офицерский корпус».

---

В конце февраля 1961 года не один Гленн был разозлен. Гилрут наконец-то опубликовал в прессе имена людей, которые совершат три первых космических полета: Гленн, Гриссом, Шепард — в алфавитном порядке, добавив, что еще не принято решение о том, кто из них совершит первый полет через девяносто дней. Вышел «Лайф» с портретами Гленна, Гриссома и Шепарда на обложке и огромной статьей под заглавием «Первые трое». Журналистам все происходящее очень нравилось. Они пытались уговорить НАСА дать первым троим астронавтам название «Золотая команда», а остальным — «Красная команда». Золотая команда и Красная команда! Боже! Открывались просто сказочные возможности.

«Лайф» был чем-то вроде бюллетеня братства, и заметка о «первых троих» была воспринята Диком Слейтоном, Уолли Ширрой, Скоттом Карпентером и Гордоном Купером как оскорбление. Ведь теперь они были «остальные четверо». Они… остались позади! Это трудно было сформулировать, но в этом заключалось что-то равносильное провалу.

«Лайф» старался быть на высоте. Репортеры слетали на Мыс к «первым троим», их женам и детям, и в журнале появилось множество сделанных в Какао-Бич снимков неразлучной семьи астронавтов. Добропорядочный Джентльмен старался изобразить происходящее в подобающем виде. Прежде всего, график поездок астронавтов никак не вязался с представлениями о нормальной семейной жизни. Сказать, что астронавты отправлялись на пикники со своими семьями в одно и то же время, пусть и в разные места, было бы сильным преувеличением. А устроить такой спектакль на Мысе — что было совершенно невыносимо для жен — значит совершить грубейшую ошибку. Чтобы собрать на совместное веселье семьи астронавтов, журналистам пришлось бы иметь дело не с Гленнами, Гриссомами и Шепардами, а с кланами Дьякона, Индианца и Ледяного капитана. А это было непросто. Они расходились, как корабли ночью, даже в самые спокойные времена, а сейчас время было вовсе не спокойным. И тут уж ничего не мог поделать даже «Лайф» со всеми его возможностями (отнюдь не малыми). Был сделан снимок на разворот: «первые трое» с женами и детьми, блистательное племя «первых троих» на пляже Какао-Бич на фоне исследовательской ракеты (о чем гласила сопроводительная надпись), взлетающей на базе в нескольких милях поодаль. На самом деле они смотрелись как три семьи из враждебных друг другу и воюющих между собою частей нашей беспокойной планеты; члены этих семей никогда не смотрели друг на друга, пока их не выбросило после кораблекрушения на этот проклятый берег. Они стояли в своих праздничных костюмах и мрачно глядели вдаль, высматривая на горизонте спасательные корабли — желательно три судна под разными флагами.

А «остальные четверо»? Они, должно быть, провалились в трещину в земле.

Гленн продолжал работать астронавтом-дублером и мастером шарад, словно это были роли, на которые его выбрал пресвитерианский Бог. Он отдавался этим ролям «на все сто», пользуясь одной из его излюбленных фраз. Кроме того, если бы по неисповедимым путям Господним вышло так, что Шепард не смог совершить первый полет — по той или иной причине, — Гленн «на все сто» готов был занять его место. К апрелю для летучих жокеев вроде Гленна появился спасительный выход — отказаться от личных амбиций и раствориться в самой миссии. Проект «Меркурий» окружало настоящее чувство миссии. Могущественный советский «Интеграл» только что запустил на орбиту еще два огромных космических корабля с манекенами космонавтов и собаками на борту, и оба эти полета были успешными с начала и до конца. Космическая гонка набирала витки. Гилрут рассчитывал послать Шепарда в полет в марте, но Вернер фон Браун настаивал еще на одном, последнем испытании ракеты «Редстоун». Испытание прошло отлично, и теперь каждый, оглядываясь в прошлое, раздумывал, не потеряно ли драгоценное время зря. Полет Шепарда был запланирован на 2 мая, хотя публично не сообщалось, что полетит именно он. Игра в шараду продолжалась, и Гленн по-прежнему читал в газетах о себе как о вероятном кандидате. Люди из НАСА, толкущиеся вокруг ангара С, предлагали 2 мая привести всех троих — Гленна, Гриссома и Шепарда — на пусковую установку в высотно-компенсирующих костюмах и капюшонах, чтобы страна не знала, кто именно совершает первый полет, до тех пор пока астронавт не окажется внутри капсулы. Причина такого решения уже давно была забыта.

Инженеры и специалисты из НАСА так выкладывались на Мысе в последние недели, что соглашались пойти отдохнуть только по приказу. Это было изнурительное время и, одновременно, интерлюдия к такому выбросу адреналина, который люди запоминают на всю жизнь. Это была интерлюдия к такому полному подчинению души и тела единой задаче, которое обычно случается только во время войны. Но ведь это и была война, хотя никто и не произносил этого слова. Люди, сами того не осознавая, подчинились исконному духу поединка. Через какие-то считанные дни один из парней действительно заберется на верхушку ракеты. Каждый чувствовал, что жизнь астронавта, кем бы он ни оказался (а это знали лишь немногие), находится в его руках. Взрыв системы «Меркурий-Атлас-1» здесь, на Мысе, девять месяцев назад стал холодным душем даже для ветеранов летных испытаний. Тогда собрали вместе всех семерых астронавтов — отчасти для того, чтобы придать им уверенности в новой системе. И они, а также все вокруг, смотрели в небо и видели, как агрегат разорвало на кусочки. А через несколько дней один из этих самых парней будет лежать в ракете (пусть и в «Редстоуне», а не в «Атласе»), когда зажгут свечу. Почти все в НАСА были хорошо знакомы с астронавтами. И те считали НАСА чем-то вроде семьи. Еще с конца Второй мировой войны выражение «правительственная бюрократия» неизменно вызывало насмешки. Но, в конце концов, бюрократия была лишь машиной для общественной работы. В эти ужасные и прекрасные дни весны 1961 года мужчины и женщины из Космической оперативной группы НАСА узнали, что несчастная, жестоко высмеиваемая бюрократия двадцатого века вкупе с духовной мотивацией — в данном случае с истинным патриотизмом и глубокой заботой о жизни идущего на поединок воина — может обрести религиозную ауру. Воодушевление, охватившее НАСА, выплеснулось и на жителей Какао-Бич. Самые заурядные из них, которые работали на бензоколонках трассы А1А и занимались браконьерской охотой на аллигаторов, говорили туристам во время заправки: «Да, от этого «Атласа» шуму было побольше, чем от майских жуков на веранде, но мы верим в «Редстоун» и думаем, что с ним все получится». Каждый, кто чувствовал в то время «дух НАСА», хотел быть причастным к нему. В этом было что-то религиозное, что инженеры и пилоты не могли выразить на словах. Но все это ощущали.

Все, кто хоть сколько-нибудь сомневался в лидерских качествах Гилрута, теперь отказались от своих сомнений. Под его руководством все стадии проекта «Меркурий» целенаправленно двигались к финалу, при этом он был спокоен, как пророк. Визнер, советник Кеннеди по науке, затребовал полномасштабный обзор космической программы и ее прогресса, то есть, конечно же, его отсутствия. Подчиненный ему специальный комитет продолжал направлять в НАСА запросы и служебные записки по поводу плохого планирования, пренебрежения предосторожностями и необходимости проведения полной серии полетов шимпанзе, прежде чем рисковать жизнью одного из астронавтов. В Лэнгли и на Мысе к Визнеру и его любимчикам относились как к совершенно чужим людям. На их писанину не обращали внимания, на телефонные звонки не отвечали. В конце концов Гилрут заявил: если они хотят провести другие полеты шимпанзе, то пусть переводят НАСА в Африку. Гилрут редко говорил что-нибудь резкое или ироничное. Но если уж говорил, то от всей души.

Процедуры запуска теперь репетировались бесконечно и с огромной тщательностью. Шепард, Гленн и Гриссом жили в мотелях в Какао-Бич, но им приходилось вставать до рассвета, ехать на базу, в ангар С, завтракать в той самой столовой, где Шепард будет есть в утро полета, идти в ту же самую комнату подготовки, чтобы пройти медосмотр, надеть компенсирующие костюмы, прикрепить к ним датчики, загерметизировать костюмы, войти в фургон и отправиться к пусковой установке, войти в подъемник, забраться в капсулу на верхушке ракеты, пройти все тренировочные процедуры («Прерывание! Прерывание!» — вот, в сущности, главное), используя настоящую панель управления и настоящие рации, которые будут применяться во время полета. Все это проделывалось снова и снова. Теперь они использовали для подготовки настоящую капсулу, как и шимпанзе, чтобы в день полета не испытать ни одного нового ощущения.

В этих репетициях принимали участие все трое, но, естественно, Шепард как первый пилот (теперь его называли так уже открыто) шел первым. Маленькая группа в ангаре С видела теперь Шепарда в обеих его ипостасях, но оба они — и Ледяной капитан третьего ранга, и Улыбающийся Эл — были королями. Обычно Шепард оставлял Ледяного капитана в Лэнгли, а на Мыс привозил Улыбающегося Эла. Но теперь на Мысе находились они оба. Чем больше росло напряжение, тем больше Эл являл собою непревзойденный образец сдержанности и компетентности. Во время медосмотров, в тепловой и высотной камерах он был, как обычно, хладнокровен. В Белом доме сильно беспокоились, как бы мертвый астронавт не повредил престижу США, поэтому на центрифуге в Джонсвилле провели несколько генеральных репетиций. В них приняли участие Эл и его «правые руки» — Гленн и Гриссом, — и снова Эл был невозмутим. Как и во время одиннадцатичасовых симуляций полета на верхушке ракеты на Мысе. Эл проявлял лишь один признак стресса: циклы «Улыбающийся Эл/Ледяной капитан» теперь чередовались так внезапно, что окружающие никак не могли уловить этот ритм. За эти одиннадцать часов они узнали загадочного Эла Шепарда немного получше. Улыбающийся Эл — это человек, который очень хотел нравиться публике, даже быть любимым. Он желал не только уважения, но и привязанности. В апреле, накануне великого события, Улыбающийся Эл казался даже еще более веселым и общительным, чем обычно. Он каждый день изображал Хосе Хименеса. Его знаменитая улыбка становилась все шире, а огромные глаза сверкали все ярче. Улыбающийся Эл совершенно помешался на одном комедийном сюжете. Его придумал комик Билл Дана. Речь в нем шла о Трусливом астронавте, и этот номер стал очень знаменитым. Дана изображал Трусливого астронавта — тупого мексиканского эмигранта Хосе Хименеса. Сценка представляла собой телевизионное интервью с астронавтом Хименесом. Его спрашивали: