Джудит Росснер - Стремглав к обрыву

• Название: Стремглав к обрыву
• Автор: Джудит Росснер
• Издательство: Терра
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-300-00818-4

Американок Эммелину и Руфь, героинь романов «Эммелина» и «Стремглав к обрыву», разделяет почти столетие, однако судьбы их во многом схожи. Бедность, несчастная любовь, стремление встать на ноги… Эммелина, пережив все самое страшное, что может выпасть на долю женщины, умирает в полном одиночестве.

Руфь получает возможность вернуть свою первую и единственную любовь, однако жизненные обстоятельства оказываются сильнее.

Читателя ожидает встреча с нешуточными страстями, и это значит, что книга никого не оставит равнодушным.

---

– Видимо, я был не прав, Руфь. Наверное, у тебя действительно к ним какое-то особое отношение, не как у других людей.

– Не знаю, Уолтер. Сомневаюсь, что это так уж нетипично. Тон притворно-небрежный. Мы поменялись ролями. Но спор – каковы бы ни были его истинные причины – такой же яростный, как прежде.

– Я всегда считал, что еврейский народ в силу своего исторического развития более восприимчив…

– О-о! – простонала я, не в силах терпеть его псевдоакадемический тон. – Большей частью как раз наоборот. Хотя посмотришь на девчонок – все мечтают заполучить дружка-негра. И я их даже где-то понимаю. В неграх в самом деле есть что-то такое… Я сама бегала на баскетбольные матчи в Сити поглазеть на них и думала, как они здорово смотрятся, как в них чувствуется мужчина.

Он был несколько шокирован, но промолчал.

– Все эти разговоры об их неотразимой сексуальности и врожденном чувстве ритма… Можно много чего наговорить, чтобы звучало научно и прилично, но все ведь сводится к одному: они меньше обременены интеллектом, чем все мы, остальные.

Уолтер, прищурившись, смотрел на воображаемую линию горизонта за моей спиной и делал вид, что обдумывает мои слова.

– Ты обобщаешь, – заявил он наконец.

Обобщения не всегда уместны. Только ведь без них не обойтись, если мыслить не слишком примитивными категориями…

Почему фразы, сказанные когда-то Хелен Штамм, не выходят у меня из головы? Когда на меня обрушивалась лавина ее бурного красноречия, я почти не воспринимала смысла отдельных предложений. Но потом, недели, месяцы, даже годы спустя, в самый неподходящий момент, когда мне лучше было бы закрыть глаза на самодовольную глупость Уолтера, обмануть себя, притвориться, будто не понимаю, что его слова – это мыльные пузыри без признака мысли, ведь мыслить он давно разучился, мне на память вдруг приходила какая-нибудь особенно ядовитая из ее по-мужски отточенных фраз, словно дождавшаяся своего часа и готовая поразить Уолтера куда больнее, чем я сама могла бы это сделать. Но именно поэтому я не могла воспользоваться этим оружием – это был бы запрещенный прием.

– Знаю, что обобщение, и даже не слишком удачное. – Предложение перемирия, возможно потому что вспомнила о Хелен или о скандале в связи с баскетбольным матчем и, конечно, о Дэвиде.

Уолтер не ответил. Не пожелал ни принять, ни отклонить протянутую руку.

– Почему ты так странно улыбаешься? – спросил он.

– Разве?

– Ты улыбаешься. – Капризным тоном.

– Наверное, вспомнила баскетбольный скандал с подкупом игроков в Сити-колледже. Мы тогда еще не были женаты. Помнишь?

– Очень смутно, – ответил Уолтер, который раньше восхищал меня тем, что помнил все до мелочей.

– Сначала арестовали троих ребят: двух евреев и одного цветного. А вообще-то в команде были четыре звезды, четвертый – тоже цветной. Помню, мы встретились с Теей в университете и она рассказала мне об этом. Это произошло месяца через два после… после того, как я ушла из дома. Так вот, родителей возмутило, что евреев арестовано в два раза больше, чем цветных. Подозревали, что дело нечисто. А ребята-евреи чуть не молились на этого Негра – с большой буквы – за то, что он спас их команду от полного позора. – Я опять улыбнулась. – Уж не знаю, что это – расизм? антисемитизм? – желать, чтобы кто-то другой оказался порядочным человеком.

Уолтер не видел в этой ситуации ничего забавного, но вежливо улыбнулся, поскольку мы вернулись к более цивилизованной манере общения.

– На следующей неделе был очередной матч и трое арестованных, конечно, не играли, но тот четвертый играл, и весь университет пришел болеть за него, а на следующей день его тоже забрали. Это стало последней каплей. Они ведь сделали из него черного Христа, а он оказался обыкновенным смертным, и для них это было хуже самого страшного предательства. У меня был порыв написать ему письмо и объяснить: неважно, какой у него цвет кожи, такое могло случиться с каждым, кто оказался бы на его месте, и у него не больше причин считать себя предателем своего народа, чем у любого еврея или любого другого члена команды.

– Может, и к лучшему, что ты этого не сделала, – задумчиво сказал Уолтер. – Он бы подумал, что ты одобряешь его поступок. Но ведь это не так?

Он ждал, что я солгу: конечно, это не так; попытаюсь, наконец, утаить от него свои самые заветные, самые пагубные мысли. Он расставил ловушку, чтобы заставить меня солгать, и я почти поддалась, но мне стало противно – слишком явно он добивался своего.

– Если я не одобряла его поступок, я в равной степени не считала возможным его за это проклинать, и мне хотелось, чтобы он это понял.

Итак, мы вернулись на исходные позиции: с одной стороны, несгибаемый обыватель, с другой – одна из ипостасей моей Голой Правды без прикрас.

– Проклинать – слишком сильно сказано. – Сам то он всегда осторожно подбирал слова, словно тщательно отрезал их ножницами.

Я молчала. Давай прекратим, Уолтер. Ты не такой умелый спорщик, как Дэвид, тебе все равно не удастся припереть меня к стене.

– Надеюсь… Руфь… не может быть, чтобы ты одобряла его…

– Какая разница, Уолтер? – Я устало вздохнула. – Мы по-разному смотрим на эти вещи. Что толку зря говорить?

Все равно не договоримся. Только сделаем еще несколько шагов в сторону взаимной неприязни.

– Я все-таки хотел бы знать, – чик-чик-чик-чик-чик, – одобряешь ли ты то, что он сделал. Что они все сделали.

Заказ принят. Ждите письменного ответа.

– Не могу сказать: не одобряю – и точка. Извини, не могу.

О первых арестах сообщили в воскресенье, я услышала информацию по радио. Рита спросила, знаю ли я кого-нибудь из арестованных, и я ответила, что встречала на вечеринках. И подумала: знал ли об этом Мартин? Незадолго до этого дня на меня что-то нашло: мне все время хотелось говорить о нем; пару раз я попыталась завести разговор с Дэвидом, но он ушел в сторону, перевел разговор на другую тему. Может, специально, может, нет. Лично я не видела причин, которые мешали бы ему поговорить со мной о моем брате. Впрочем, не понимала, почему у меня вдруг возникла настоятельная потребность в этом.

Вероятно, мне необходимо было услышать подтверждение, что я невиновна в его смерти. Но ведь никто меня и не обвинял, кроме отца, который в своем безумии сам медленно уничтожал Мартина столько лет. Но в то время я не могла понять, что ищу доказательств собственной невиновности. Тогда я еще обманывала себя, как король у Андерсена, который не желал признать, что он голый. Но одно дело, выполняя наш с Ритой уговор, не упоминать о девушке, которая жила в комнате до меня, и совсем другое – вычеркнуть из разговоров имя брата, который был мне так дорог и которого я так и не сумела понять. Мне необходимо было, чтобы Дэвид откровенно поделился со мной своими мыслями о Мартине. Чтобы сказал, почему он называл Мартина «маленький псих» – ведь я слышала это не раз и не два, – и, с другой стороны, всерьез ли Мартин говорил все, что мы от него периодически выслушивали. Мне надо было знать, что Дэвид почувствовал в тот первый миг, когда до него дошло известие о смерти Мартина. Но больше всего мне хотелось понять то самое главное, что было в моем брате, или во мне, или в нас обоих: почему я поверила в его смерть еще до того, как были произнесены эти страшные слова? Но всякий раз, едва я пыталась заговорить с Дэвидом о брате, он почему-то отводил глаза и замыкался, как будто Мартина при нем раздевали, Мартина или меня.

Поэтому я чуть ли не обрадовалась, узнав о скандале в Сити; наконец у меня появился повод напрямую спросить Дэвида о Мартине. Очень подходящий повод.

В субботу вечером он ждал меня в комнате. Лежал на кровати, и мне показалось, что он спит. Я присела на краешек, долго смотрела на него, потом осторожно, чтобы не разбудить, наклонилась и поцеловала. Когда я выпрямилась, он смотрел на меня широко открытыми глазами.

– Я так и знала, что ты притворяешься, – не задумываясь, солгала я.

– Еще бы, ты всегда все знаешь.

Я встала и отошла от кровати, сбросив на ходу сначала туфли, потом юбку, свитер и, наконец, чулки.

– Насколько я понимаю, – заметил он, – ты не хочешь есть. По крайней мере не настолько, чтобы сходить в магазин и купить что-нибудь на ужин.

– А ты?

– Умираю с голоду.

– Мне не долго одеться.

В конце концов он сам отправился за сэндвичами. Пока его не было, я переоделась в розовый шерстяной халат. Дэвиду он чем-то нравился. Он действительно был мягкий и теплый, но совсем простой, а розовый цвет я всегда считала неинтересным и слегка вульгарным.

– Блеск, – заявил он, вернувшись, – тебе идет. Носи почаще.

– Например, на занятия, – рассмеялась я.

– Я имею в виду не халат. Цвет.

Я пожала плечами.

– Розовый – твой цвет.

– Нет, – ответила я, – красный. И вообще, с каких это пор ты интересуешься женской одеждой?