Радий Погодин - ПРИБЛИЖЕНИЕ К ВЕЛИКОЙ КАРТИНЕ

• Название: ПРИБЛИЖЕНИЕ К ВЕЛИКОЙ КАРТИНЕ
• Автор: Радий Погодин
• Жанр: Классическая проза

---

— Радость, — прошептал Степа.

Меня ожго: действительно, Радость.

Андрей Федорович поклепал губами, как будто пробовал, горяч ли чай, сладок ли. И повторил за Степой, но с каким-то величай ним восторгом:

— Вот именно — Радость. Многокрасный — многосветлый. Став мерой суетного блаженства, слово "радость" приобрело самостоятельное — мирское значение. А Бог в памяти людей лишился имени. Но смысл остался — Бог Радость... Бог Радость... И пусть это ваше открытие, молодой человек, наполняет вас гордостью. Это значит, что вы являетесь обладателем чуткой и памятливой души.

Андрей Федорович меня как бы и не замечал, и я, как ревнивец, не выдержал.

— Но не станете же вы утверждать, что язык древних дошел до нас без изменений форм и смыслов?

Тогда он ко мне повернулся:

— Вы, молодой человек, безусловно, правы. Я полагал, что Ваня не станет дружить с идиотами. И я, конечно, был прав. Пойдемте на кухню, попьем чаю.

За чаем он объяснил, что славянский язык из индоевропейских языков, скорее всего, самый молодой.

— Славяне автохтонны в центральной Европе, они, понимаете, ниоткуда не пришли. Но славянский язык, как самостоятельный и оригинальный, начал складываться лишь во втором тысячелетии до новой эры из языков и наречий разбитых, кочевниками, изгнанных со своих земель племен и народов восточного Средиземноморья. Языки притирались друг к другу. Отыскивались смыслы, общие для всех. В этом сложном многовековом процессе шло очищение и приближение к глубинным корням. Вот почему в русском языке так велик лексикон слов с корнем "ра". Солнце мы называем солнцем, но радугу — ра-дугой. Конечно, было бы интересно реконструировать язык протоиндоевропейцев, но это невозможно. — Он попыхтел, как бы сдувая с носа пушинку и поглядывая на нас сердито. — А вот к хеттскому, одному из древнейших индоевропейских языков, ключ нашли. Сделал это чешский профессор Грозный. Искали этот ключ долго: и в шумерском, и в древнеегипетском, и в древнееврейском, даже в японском, даже в языке инков. Сказалось — о, ужас! — слишком это было неожиданно, ошеломляюще, — хеттское "делуга" и русское "долгий", хеттское "вадар" и русское "вода", хеттское "хоста" и русское "кость", хеттское "небис" и русское "небеса" имеют одинаковое значение. И по-хеттски, и по-русски числительное "три" звучит одинаково. Хетты — ближайшие и, возможно, старшие родственники пеласгов, росенов, рутенов и других древнейших племен восточного Средиземноморья. — Он опять подул на кончик своего носа, глаза его от тяжелой необходимости глядеть на нас, слезились. — Нет на свете ничего гениальнее, чем язык. Один гений может создать "Дон-Кихота", но тысячи гениев создадут язык. Я, например, думаю, что русский язык роскошнее любого другого языка, богаче окрашен, этнографичен, и, обладая современном пластичностью, все же слеплен с самыми древними пластами человеческое культуры, и, стало быть, — хроноскопичен...

— А с "дураком" кто придумал? — спросил: Степа.

— О, это открытие сделал единолично ваш любезный друг Люстра.

— Ну, мы пошли,— сказал Степа. — Спасибо. Начнем размышлять. Венера — венец бога Ра...

— Если будет бессонница — не пугайтесь, — крикнул нам вслед Андрей Федорович.

Уже на улице я спросил Степу:

— Если Бог Радость — кто же тогда Ярила?

— Ярый — ражий. Страстный...

Мой ясноглазый друг сказал мне:

— Ты слишком оживил своих героев. А надо ли? Они же Функции. Но если оживил, тогда придай их речи индивидуальность, хотя бы возрастную, что ли.

Вот я и говорю ему:

— В Библии,— говорю, — крестьяне и сатрапы разговаривают не как в овчарне или в коридорах власти, но простенько, как в Библии, — жанр такой.

Я лежал — не спал. "Кран", "рак", "рубанок"... Я пил на кухне холодную воду. Обливался холодной водой. Лежал на полу, чтобы замерзнуть. "Раковина", "мрамор", "карга"...

— Это зараза...— ворчал я. Но и "зараза" была от Ра. Радивый и нерадивый. Правда. Виноград. Все от Ра...

Я подумал, что фракийцы от Ра, и раджи, и фараоны. И рожно. "Какого еще вам рожна?" Я взмокрел. Волосы мои слиплись. Я вспомнил девочку Любу, свою одноклассницу. С ней у меня было связано странное наблюдение. Ее редко кто называл Люба. Звали Любаша, Любушка, чаще всего Любка, даже Любовь, но Любой только старая учительница Дарья Петровна. Я назвал один раз эту Любку Любой и покраснел. И она покраснела. Что-то было в ее имени обязывающее, наверное, то, что оно было осмысленно в отличие от Мань и Вань. И вдруг я, внутренне холодей, понял, что ночь — это просто-напросто "нет" — "нот". Нет солнца. А рай — это Ра...

И вдруг — я чуть не завыл — я сообразил, кто изобрел колесо. Ребенок! Сделал он из глины лепешку, воткнул в края соломенные лучики — получилось солнышки. И проткнул он свое глиняное солнышко колышком. Кол! Ось! Колесо! Завертелось глиняное солнышко. Взрослые обклеили его золотом, стали молиться ему, как настоящему солнцу, падая ниц. Оно сверкало. Оно завораживало. Крутящиеся колесо и до сих пор завораживает. И по земле покатили колесо дети. Только дети могли так беспечно отнестись к величавшему богу. "Какой гениальный грех", — сказал я себе. Нашел свое высказывание слишком красивым и пошел на кухне обливаться холодней водой. Только кол-ось делает диск-кгугляш колесом. Но, наверное, лишь в славянских языках отмечена эта принципиальная особенность, эта, собственно, суть изобретения.

Я думал о словах Андрея Федоровича, о том, что язык самосовершенствующаяся, самоочищающаяся сущность, причем, сущность, воздействующая на нас более всего. И то, что язык вдруг украсился сверкающими каменьями солнечных слов, такими открытиями, такими обильными, ясными, я понял как указание мне на то, что язык не кладбище богов, но в нем живут боги. Язык дом Божий, лес Божий и Божья вода. И древняя Мара, это я тоже осознал вдруг, — Мать Ра — космос. Черная Мара, таинственная, не адекватная и никому не подвластная — всех пугающая, и язычников, и христиан.

Мы были начитанными ребятами. При всем нашем уличном воспитании, восприимчивости к лозунгам, насморку и сквернословию мы были романтичны в душе и в глубине души, в сокровенном ее одиночестве, тосковали по Богу и по девочке Любе в белом матросском костюме.

Тут в окно влетел камушек.

На улице стоял Степа.

— Вылезай, — сказал он буднично. — Все равно не спишь. Все пошло к черту — весь сон и все мысли. Только этот проклятый Ра...

Дня через три мы встретили Люстру на улице. Учился он в другой школе, причем, во вторую смену. Он шел и напевал и, как мне кажется, выл. Он был солнечен и бессмыслен, как новенький пятачок: то ли денежка, то ли медаль, то ли пуговица для пожарного

— Привет! — сказал Люстра. — Андрей Федорович вас увидел. Это важно — увидеть человека. Мы же везде и во всем видим только себя.

— Правильно, — сказал Степа. — Ты и видишь только себя. А между прочим, он, — Степа кивнул на меня, — про колесо все понял... — Степа рассказал все про колесо. И от себя еще добавил, что в прочих индоевропейских языках колесо образуется от корня "ро" — ролл.

— Зато "вращение", Люстра, "вращение" от Ра. Коловращение -вокруг оси.

Люстра чмокал губами, как клювиком, раскалывал наши откровения, как зернышки, и выплевывал шелуху. Иногда он растягивался весь, даже его оттопыренные уши в этакую снисходительную улыбочку.

— Интересно, но бездоказательно. Мы не находим в языке подтверждения того, что колесо сначала было ритуальным. — Люстра погладил меня по голове, как хозяин моих мозгов. — Я все думаю, к чему бы еще мой метод приложить, — сказал он Степе.

Степа, это проглотил. Был у нас договор — Люстру не бить, не сняв с него предварительно его редкостные очки. Но и сняв очки, мы его, хорька, никогда не лупили как следует — он же ничего не видел. Лишь иногда драли за уши.

— Люстра, почему мы русские? — спросил Степа.

Люстра ответил сразу:

— От воды. Русские селились на реках и на озерах. Вода — Ра, отсюда "роса", "русла", "русалки", "ручьи", "раки"...

— Пшено все это — плешь. В древнерусском языке "а" никогда не переходит в "о" или "у" и наоборот. И никогда народы не образовывали самоназвания от местности. Горцы обязательно будут или чеченцы, или черкесы.

— Но ведь русские от Ру, — сказал я.

— От него, золотого. Если вспомнить, что Сварожич — отчество и папа его Сварог, то нетрудно предположить, что и русичи, а именно так называли себя поильменские славяне, тоже отчество. Но кто их папа?