Сергей Романовский - Наука под гнетом российской истории

• Название: Наука под гнетом российской истории
• Автор: Сергей Романовский
• Жанр: Прочая документальная литература

Книга является первой в нашей отечественной историографии попыткой сравнительно полного изложения социальной истории русской науки за три столетия ее существования как государственного института. Показано, что все так называемые особости ее функционирования жестко связаны с тремя историческими периодами: дооктябрьским, советским и постсоветским. Поскольку наука в России с момента основания Петром Великим в Петербурге Академии наук всегда была государственной, то отсюда следует, что политическая история страны на каждом из трех выделенных нами этапов оказывала решающее воздействие на условия бытия научного социума. Специфические «особости» функционирования русской науки на каждом историческом отрезке и рассмотрены в книге. При ее написании автор использовал обширный исторический, историконаучный материал, дневники, воспоминания и переписку крупных русских ученых. Привлечены архивные источники. Книга представляет интерес для всех, кто интересуется историей русской науки и культуры. Она будет полезна студентам и преподавателям как гуманитарных, так и естественнонаучных специальностей университетов.

Романовский С.И.

---

Но что делать с наукой? С одной стороны, прагматичным и циничным вождям крайне не хотелось «кормить» этих кабинетных чудаков, ибо практический – да к тому же быстрый – «навар» от их ученой деятельности явно не просматривался. Но, с другой стороны, плюнуть на науку – это значит признать перед всем мировым сообществом, которому Россия подала пример решительной расправы с «насквозь прогнившим буржуазным строем», варварский характер пролетарской революции, чего Ленин и его команда явно не хотели. В отношении к науке требовалась особая тонкая тактика, чтобы ученые мужи сами, без принудительного подталкивания оказались в большевистском капкане.

Задача многократно осложнялась тем немаловажным фактом, что члены Академии наук – в своем подавляющем боль-шинстве – Октябрьский переворот не поддержали и власть большевиков законной не посчитали. Поэтому Академия сразу оказалась в положении странном и двусмысленном. На самом деле, последовательная принципиальность ученых в отношении новоявленной власти требовала игнорировать любые сношения с большевиками. Но та же самая принципиальность применительно к науке понуждала ученых не просто к контактам, но к тесному сотрудничеству с большевистским режимом. Почему?

Причин две: поверхностная и более глубинная. Та, что «на поверхности», проста – наука, как процесс получения нового знания, всегда зависит от властных структур, без их финансовой поддержки она существовать не может. «Глубинная» причина так же понятна: Академия наук, получая средства от большевиков, не станет работать на них (так, по крайней мере в первое время, думали академики) – ведь наука не служит народу, наука не пресмыкается перед властью, она имеет только одну цель: поиск Истины, а Истина не может быть угодной или неугодной, полезной или бесполезной. Позиция эта, надо сказать, была не просто искренней, но единственно верной. Поэтому Академия наук ни на один день не прекращала работу и после Октябрьского переворота.

Самые первые контакты руководства Академии наук с советской властью прослежены достаточно подробно [300], в том числе и автором этой работы [301]. Поэтому в данном случае сосредоточим внимание не столько на хорошо известных фактах, сколько на их трактовке. Ранее, по понятным причинам, они толковались с явным смещением акцентов, а вся проблема преподносилась как равноправные переговоры достойных друг друга партнеров, хотя на самом деле это были, конечно, не переговоры, а просто политическая игра, ибо Ленину было далеко не безразлично, как отнесется к идеологии «пролетарской революции» интеллектуальная элита России. Хотя все приличия и были соблюдены: визиты представителя Наркомпроса в Академию наук, обмен посланиями на «высшем уровне» и тому подобный декорум.

Интересен и другой разворот вопроса: «переговоры» Академии наук с Наркомпросом велись в январе-марте 1918 г., т.е. в самом начале гражданской войны, исход которой тогда был абсолютно неясен. На карту поэтому были поставлены не только политическая зрелость, но и нравственные ориентиры русских ученых…

Начинался 1917 год тревожными известиями с фронтов I Мировой войны, нараставшим продовольственным кризисом и непримиримым противостоянием Думы и Правительства. В конце февраля этот политический нарыв лопнул и на страну вдруг обрушилась неуправляемая лавина «свобод».

Никто не опечалился отречением Николая II (как вспоминал Д.В. Философов, еще 25 февраля по улицам Петрограда “носили… портрет Государя «вверх ногами»” [302]); никто поначалу не обратил внимания на убийственный для армии – а значит и для России – печально знаменитый приказ № 1. Все ликовали. “Февральское безумие” (И.А. Ильин), как бы зловеще сфокусировалось в словах П.Н. Милюкова: “Наше слово есть уже наше дело”, обернулось приговором первому прорыву в демократию русской истории.

События 26 и 27 февраля застали столичных демократов “врасплох” [303].

Это потом, как писал И.В. Гессен, вспоминалось, что Петроград тех дней “кишел разнузданным солдатьем”, что очереди у хлебных лавок с каждым днем удлинялись и становились “угрюмее”, что улицы были заполнены толпами “озверевшего обывателя” с красными бантами в петлицах, что лозунг интеллигенции: “всё для войны до победы!” был враждебен толпе, милей же ей были “пораженческие призывы большевиков”, что “цель успешного завершения войны заслонила все другие вожделения”. Революция, одним словом, “шла неуверенно, пошатываясь, спотыкаясь и пугливо озираясь по сторонам, не юркнуть ли в подворотню” [304].

А пришла она с красными знаменами (верный признак того, что «демократическая революция» сразу выказала свое презрение к традиционным символам российской государственности), с обращениями «гражданин» и «товарищ», с погромами полицейских участков и винных складов, с обысками у «господ», с плакатами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», с откровенным презрением к деятелям рухнувшего режима и лобызаниями «вождей» с дворниками и швейцарами. Всё выглядело картинно и противоестественно.

Мгновенно вспенилось всё самое темное и низменное, в стране почти сразу же воцарился произвол и хаос, громадный российский дредноут потерял управление. И на фоне всего этого – нескончаемая грызня политических партий за свою программу спасения России.

Большевики уже грелись у костров в ожидании команды к выступлению, а партийные ораторы – от эсеров до кадетов – продолжали доказывать друг другу правильность именно своей «формулы». Как вспоминал А.С. Изгоев, А.Ф. Керенский как нарочно делал все для ускорения пришествия большевиков, чтобы “решительно с ними расправиться” [305].

Как же реагировали на все происходившее русские ученые, члены Академии наук, в частности?

Уже 4 марта 1917 г. Вр. и. о. вице-президента ординарный академик А.П. Карпинский направляет председателю Временного правительства князю Г.Е. Львову “единогласное постановление Конференции Академии наук”, в котором ученые поспешили заверить новое правительство в своей полной солидарности с ним и готовности “представить те знания и средства, какими она (Академия) может служить России” [306].

Ученые, как дети, радовались обретенной свободе, ибо свобода научного поиска – как раз то, чем российские ученые никогда не обладали. Однако уже к лету 1917 г. иллюзии в отношении «новой демократии» стали рассеиваться: и у этого пра-вительства не оказалось средств, чтобы реализовать хотя бы часть предложений ученых. Разрешили то, что не требовало расходов: выборность президента и вице-президента Академии наук, да переименовали Императорскую Академию наук в Российскую [307].

15 мая 1917 г. ученые единогласно избрали президентом Академии наук, «отца русской геологии» А.П. Карпинского.

Вплоть до октября 1917 г. академики были озабочены одним – эвакуацией Академии из Петрограда: опасались не большевиков, боялись оккупации города немцами. Но и с этой операцией Временное правительство не справилось: не было подвижного состава. Пришлось пойти на риск: “не эвакуировать Академию и не прекращать тематических работ самой Академии и ее ученых учреждений; ограничиться лишь сделанными ранее постановлениями об отсылке отдельных предметов и о вывозе некоторой части рукописей” [308].

… Спрашивается, чего добивались «революционные демократы», прибравшие к рукам Россию после февраля 1917 г.? Ведь они не могли не понимать, что народ, лишенный веры в царя и отечество, не проникнется доверием к новой власти, а без доверия народа демократический режим существовать не может в принципе. Понимали, конечно.

Но дело в том, что никакого демократического режима пока не было и в помине. Политическая дикость складывав-шейся ситуации состояла в том, что после февраля 1917 г. вообще никакого режима в России не было, а шла ожесточенная схватка за будущий режим, причем схватка интеллигентская, оглядочная и, разумеется, с явным преобладанием политического эгоизма.

Временное правительство «под себя» стремилось вести Россию по пути буржуазной демократии, а Советы рабочих и солдатских депутатов также «под себя» прописали ей «социалис-тический выбор». И весь этот властный раздрай усугубляла тяжелейшая война, которую Россия вела с 1914 года.

Все ключевые события с февраля по октябрь 1917 года неоспоримо доказывают, что Россией в те злосчастные месяцы правил не разум, не воля, а только личные амбиции руководителей двух ветвей власти. А когда политические силы тащат страну в разные стороны, неизбежно, как черт из табакерки, выскакивает нечто третье и с легкостью перехватывает властную ини-циативу.

Неопределенность положения становилась на самом деле все тревожнее. Сразу после июльских событий в Петрограде многие общественные организации рекомендовали Временному правительству отказаться от созыва Учредительного собрания и ввести в стране военное положение, ибо невооруженным глазом было видно, что демократия без реального управления страной привела лишь к стихийной активизации масс, к “психозу” общества.