Сергей Романовский - "Притащенная" наука

• Название: "Притащенная" наука
• Автор: Сергей Романовский
• Издательство: Издательство Санкт-Петербургского Университета
• Жанр: Культурология
• Год: 2004
• ISBN: 5-288-03345-5

Наука в России не стала следствием эволюции культурологической компоненты национальной истории. Её Петр Великий завез в страну из Европы, т.е., говоря иными словами, "притащил", пообещав европейским ученым "довольное содержание" труд. Наша наука, как это ни дико сегодня звучит, состоялась вследствии "утечки мозгов" из Европы. Парадокс, однако, в том, что в России европейская наука так и не прижилась. При абсолютизме она была не востребована, т.е. не нужна государству. Советская же власть нуждалась лишь в ток науке, которая ее укрепляла - либо физически, либо идеологически. К остальной науке в те годы относились с полным безразличием. Ничем (в этом смысле) не выделяется и настоящее время, идо традиционная для России "притащенная наука" ужд финишировала, а новая еще не приняла достойный России статус.

Вся эта необычная для традиционного развития науки проблематика подробно обцуждается в книге. Автор надеется, что она будет полезной историкам, историкам науки, культурологам, политологам, а также студентам гуманитарных и естественнонаучных факультетов университетов.

---

И все же: много это или еще «терпимо»?

Как считать и от чего отталкиваться. Если за начало отсчета принять 4,5 млн научных работников, которые трудились в интеллектуальной сфере на начало 90-х годов, то эта цифра смехотворно мала. Придется повторить: надо знать - какая наука сегодня нужна России, в каком объеме, сколько в ней должно быть занято людей, а потом уже обсуждать «проблему» утечки умов. К тому же ученые – товар штучный. Как писал В.И. Вернадский, из 40 средних умов не получишь одного Фарадея. Так и среди отъехавших за лучшей долей могут быть свои фарадеи, а могут и не быть. Достаточно было среди сотен тысяч эмигрантов из России после 1917 г. оказаться В.К. Зворыкину и И.И. Пригожину, чтобы масштаб утраты для российской науки и культуры этих «сотен тысяч» резко возрос.

Поэтому сами по себе цифры, которые любят приводить в статьях о бедственном положении науки в России, ничего не говорят. Ведь мы не знаем главного – чего ждет Россия от своей национальной науки сегодня и нужна ли ей вообще эта самая национальная наука. Достаточно проанализировать в этой связи отношение российского правительства к основному национальному достоянию страны – ее недрам, чтобы уверенно сказать: нынешней власти наука не нужна. Прошедшие годы доказали, к сожалению, абсолютную справедливость этих слов.

Есть еще один разворот занимающей нас темы – чисто моральный. Дело в том, что построение демократической России сделало ее политическую систему достаточно открытой, т.е. впервые отъезд за рубеж перестал расцениваться как предательство и не казался более делом зазорным, почти аморальным. В открытую на Запад дверь мгновенно хлынули толпы тех, кто хотел работать в условиях стабильности и материального достатка. Так Россия, строя новое общество, стала с пугающей быстротой терять самых инициативных, деятельных и образованных своих граждан. Конечно, для самой науки безразлично, кем и в какой стране сделано то или иное открытие, ибо оно в наше время быстро становится достоянием цивилизации. Но для нашей национальной науки это вопрос не второстепенный.

… Еще в 1913 г. корреспондент журнала «Вестник Европы», резюмируя интервью с И.И. Мечниковым, отметил, что «если наука, отвлеченно говоря, ничего не потеряла, а может быть и выиграла от переселения И.И. Мечникова в Париж, для России является огромным и непоправимым ущербом то обстоятельство, что лучшие научные силы страны или добровольно покидают ее, или насильственно вытесняются из ее ученых и научных учреждений, освобождая место людям, удовлетворяющим уже не научному цензу, а только “политическому”. Благонамеренность, аккуратность и политическая услужливость – плохие суррогаты даровитости и знания» [701].

В свое время В.К. Зворыкина, отца американского телевидения, назвали подарком России американскому континенту. Россия щедра и такие подарки делала без счета.

Мы уже отметили, что отъезд ученых за рубеж стали называть «утечкой мозгов». Этому болезненному процессу посвящают международные конференции (одна из них прошла 17 – 18 февраля 1992 г. в Москве), многочисленные статьи в научной периодике [702] и все с одной целью – канализировать его, сделать «утечку умов» не столь болезненной для России. А как? Предлагают создать «международную интеллектуальную биржу» (академик Н.Н. Моисеев), уповают на поддержку западных научных фондов типа «фонда Дж. Сороса», создают филиалы своих институтов за рубежом, чтобы наши ученые могли поочередно «подкармливаться» там, а затем возвращаться обратно.

Последний «ход», казавшийся поначалу даже остроумным, придумали в Институте теоретической физики им. Л.Д. Ландау. Это институт с «высшим научным рейтингом», в его штате на начало 1992 г. было всего около 100 сотрудников, но зато среди них 11 академиков! По предложению директора института академика И.М. Халатникова, филиалы открыли во Франции и Израиле: полгода ученый работал за рубежом, полгода – в Черноголовке. Однако канализировав таким способом процесс «утечки умов», институт быстро обескровился: на сентябрь 1994 г. налицо в институте было всего 30 человек, а из 11 академиков – только трое. Многие из уехавших на полгода, так там и застряли. Остроумный ход обернулся слезами обиды [703].

Как считают американцы, уже более двух столетий живущие за счет покупки иностранных умов, из России после 1990 г. была не утечка, а сбегание умов (А разница?). Не считая высококвалифицированных ученых, работающих на мировом уровне, США постоянно принимали в свои университеты русских студентов. Только в 1994 – 1996 гг. в США обучалось более 10 тыс. студентов из России [704]. Сколько из них вернулось домой? А если вернулись, то продолжили ли заниматься наукой? Это, как говорится, большой вопрос…

* * * * *

Итак, палка, как и следовало ожидать, оказалась о двух концах. Один ее конец – это былая фанаберия советских ученых, гордых и за свою причастность к стране, первой строившей «развитый социализм», и за свою службу на «научном фронте», в армии ученых, самой крупной в мире. Да и науку эта армия развивала «по всему фронту», как тут не надуваться от гордости.

Другой конец той же палки – внезапно лопнувший пузырь липовой социалистической экономики. На поверку она оказалась также «штучной», т.е. годной для применения только в своей стране. Ясно, что оба эти конца состыковать было невозможно. Отсюда и характерные парадоксы существования постсоветской науки (на некоторых из них мы останавливались), и хлынувший на Запад поток «умов», и полная растерянность демократических правителей, не понимающих, что следует предпринять в этой отчетливо парадоксальной ситуации.

Вообще говоря, существуют всего две альтернативные возможности. Первая якобы опирается на «заботу о человеке»: никого не трогать, ничего не рушить, пусть все идет как предрасположено. Люди будут на месте, а что там станется с наукой, – дело второстепенное. Вторая исходит из прямо противоположного: надо спасать те отрасли науки, где мы еще что-то можем, остальным – резко сократить финансирование, и пусть, коли хотят жить, сами о себе заботятся.

Уже к началу нового столетия верх все же одержал второй подход.

Ранее, напомню, развитие науки «по всему фронту» было ориентировано только на оборону и международный престиж и поощрялось в СССР не из-за финансовой мощи страны, а из-за ставшего традиционным существования «первой в мире страны социализма» в условиях осажденной крепости [705]. И хотя, как точно заметил Ж.А. Медведев, «Россия сегодня не может поддерживать сложную научную инфраструктуру бывшей супердержавы» [706], очень долго никто не брал на себя ответственность за решение – а что все же поддерживать, чтобы сохранить свое научное лицо хотя бы в отдельных областях знания?

Происходило поэтому равномерное усыхание всех естественных и технических наук, ибо уже был перейден тот критический порог финансирования, за которым наступила полная остановка исследовательского процесса: у химиков не было и нет средств на закупку новых приборов и даже реактивов, физики также не в состоянии строить необходимые для экспериментов установки, геологи прекратили полевые экспедиционные работы, выезжают лишь единицы на полученные гранты.

И еще я не знаю, как оценить такого рода отставание наших высокотехнологичных отраслей науки: как принципиальное или все же временное – наладится финансирование и мы опять будем «впереди планеты всей». Речь идет о продаже патентов и лицензий: если США в 1994 г. продали их 444 тыс., то Россия – всего 4 тыс., чуть больше Венгрии и меньше Испании [707].

* * * * *

Итак, российской науке сегодня плохо по всем статьям: она сидит на голодном пайке, теряет наиболее перспективные кадры, резко, как шагреневая кожа, сокращается. Это касается, повторяю, всей науки.

Однако все разговоры во ее спасение ведутся только вокруг Академии наук. Об этом свидетельствуют указы и речи как первого, так и второго президентов России, многочисленные статьи в научной периодике, публицистически острые материалы в средствах массовой информации. О ведомственной и вузовской науке никто не вспоминает.

Если в этом и состоит структурная перестройка нашей науки, то можно заранее сказать, что более 90% ее былой численности сознательно обрекли на умирание. В этом, кстати, выражается еще один парадокс сегодняшнего дня.

На самом деле, еще в конце 80-х годов на долю Академии наук приходилось лишь 4% затрат [708], а 96% поглощала ведомственная (отраслевая) и вузовская наука.

Правда, подобные цифры – вещь лукавая, ибо нет достоверных данных ни о численности научных сотрудников, занятых в разных по ведомственной принадлежности «науках», ни о суммарных затратах. Однако порядок цифр все же устанавливается достаточно надежно. Действительно, в 1988 г. в стране было 1522,2 тыс. научных и научно – педагогических кадров. Из них в академическом секторе было занято лишь 149 тыс. человек, т.е. 9,8% научного потенциала страны. На долю же АН СССР приходилось всего 4,1% всех научных и научно-педагогических работников [709]. По другим данным на конец 1990 г. в Академии трудилось 140 тыс. человек, из них 65 тысяч научных работников [710]. По данным же президента АН СССР Г.И. Марчука на конец 1991 г. численность Академии составила 160 тыс. человек, из них 66 тыс. научных работников [711].