Сергей Романовский - От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

• Название: От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
• Автор: Сергей Романовский
• Жанр: Публицистика

Каждая творческая личность, жившая при советской власти, испытала на себе зловещий смысл пресловутого принципа социализма (выраженного, правда, другими словами): от каждого – по таланту, каждому – по судьбе. Автор для иллюстрации этой мысли по вполне понятным причинам выбрал судьбы, что называется, «самых – самых» советских поэтов и прозаиков. К тому же у каждого из них судьба оказалась изломанной с садистской причудливостью.

Кратко, но в то же время и достаточно полно рисуются трагические судьбы С. Есенина, В. Маяковского, М. Цветаевой, О. Мандельштама, Б. Пастернака, А. Ахматовой, М. Горького, М. Булгакова, А. Фадеева и А. Платонова.

Все предлагаемые вниманию читателей очерки основываются на новейших исследовательских материалах. Написаны они на строго документальной основе, в них нет подмены фактов авторскими домыслами. Автор лишь, что вполне естественно, предложил вниманию читателей свое вúдение судеб этих замечательных писателей.

Книга предназначена для широкого круга читателей.

---

Участники сеанса вызвали дух Наполеона и задали ему мучивший в то время почти всех вопрос:

– Дух императора, скажи, сколько времени еще будут у власти большевики?

– Те-ор… и… три… ме-ся-ца!

– А-а!!

– Слава Богу! – вскричала невеста. – Я их так ненавижу!

Считайте, что невеста «вскричала» голосом Булгакова. Так будет точнее.

Хотя, на самом деле, Булгаков наивен не был. И он видел, что большевики в России умостились всерьез и надолго. И жизнь свою пытался выстроить так, чтобы, не терзая свою совесть сомнениями, писать то, что хочешь, и, как результат, жить, как хочешь. Ан, не получилось. Сочинительство Булгакова всегда выходило против властной шерстки, а потому власть ему за подобное творчество платила не червонцами, а унизительными запретами и газетной травлей.

Булгакову в общем-то и писать во власть, т.е. Правительству и «лично товарищу Сталину», было незачем, ибо с ним (для властей предержащих) всё было ясно из его сочинений.

Еще один, чисто булгаковский, парадокс его натуры: с одной стороны, практически не скрываемая его позиция в отношении большевистской власти в повестях и пьесах, поразительная открытость и мужество в его письмах Правительству, его демонстративное «фрондерство» (Ю. Слезкин) в творчестве; с другой же стороны, крайняя осторожность в общении с людьми, открытая боязнь «ляпнуть» лишнее, страх за то, что ему припишут не его грехи. Последнее касается перевода его пьесы «Зойкина квартира» на французский язык. Булгаков искренне боялся, что при переводе в текст внесут антисоветскую отсебятину, а его… посадят.

О его отношении к происходившим событиям из его многочисленных писем мы не узнаем: даже к переворотам 1917 г. свое отношение в переписке он не выказал – не из-за трусости (тогда еще никто ничего не боялся), а из-за своей природной осторожности и оглядочности.

… Свое медицинское образование при Петлюре он скрывал, чтобы его не мобилизовали как врача. Не эмигрировал в 1921 г. из Батуми не только потому, что денег не было, главное – опасался, а вдруг там не сложится, вдруг он там никомусо своими сочинениями будет не нужен.

26 декабря 1924 г. в гостях у редактора «Недр» Н.С. Ангарского Булгаков резко высказался об ожесточившейся цензуре, «чего вообще говорить не следует». А через день читал в литературном салоне Е.Ф. Никитиной «Роковые яйца». Гостей было человек двадцать. «Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги “в места не столь отдаленные”».

Этими страхами Булгаков поделился с дневником. И тут же, со злобой: «Эти “никитинские субботники” – затхлая, советская, рабская рвань, с густой примесью евреев» * (подчеркнуто Булгаковым. – С.Р.).

И последний штрих. Уже в своей первой «Автобиографии» (1924 г.) Булгаков скрывает, что служил в Добровольческой армии и работал в газетах белых. Такую «осторожность» скорее можно назвать неосмотрительностью, ибо Булгаков отлично понимал, что ГПУ всё досконально знает о его метаниях времен гражданской войны, что и подтвердилось на его допросе в этом ведомстве в 1926 г.

* * * * *

Теперь – о главном. В литературу Булгаков входил широким, размашистым шагом, правда, часто менял походку: сначала это была прыгающая походка фельетониста-сатирика, затем вальяжная поступь всеми любимого драматурга. И только походку Булгакова- беллетриста современники так и не увидели.

М.С. Чудакова заметила, что 1920-1922 гг. Булгаков провел, как во сне, жалея, что не ушел с белыми. И даже не чистая политика тут в основе. Он сразу понял главное: писать, не изменяя совести, можно лишь одной манерой – лицедействуя, т.е. становясь неким литературным скоморохом. Но подобное оказалось не для Булгакова, ибо под напором его дарования обычное шутовство оборачивалось злой сатирой. Заработать на таких писаниях можно было не рубли, а место в камере на Лубянке.

А как же жить без заработка? Вот и приходилось Булгакову писать денно и нощно, писать наспех, что попало. Да и печатать, где попало. Абы деньги платили.

Так он начинал. Жил, конечно, бедно. «Питаемся с женой впроголодь», – рефрен его записей начала 20-х годов. Но не будем забывать, кто наш герой. Быть нищим – унижение для его эгоцентрической натуры. Они с женой могли днями ничего не есть, но как только в кармане начинали шелестеть банкноты, они жгли его. Супруги тут же мчались в магазин и что-либо покупали «для души». В 1923 г. они «для души» купили «будуарную мебель» да брюки на шелковой подкладке.

В 1927 г. у Булгаковых уже домработница, хотя детей у них не было. В начале 30-х, наведываясь в Ленинград, жил только в «Астории». Когда в третий раз женился, предыдущей жене купил однокомнатную кооперативную квартиру, а себе – трехкомнатную в писательском доме, в Нащокинском переулке. Летом снимали с женой дачу.

Еще штрих из дневника Е.С. Булгаковой: 11 апреля 1935 г. Булгаковы пригласили к себе домой секретаря американского посольства Чарльза Боолена, еще несколько человек на ужин: «…икра, лососина, домашний паштет, редиски, свежие огурцы, шампиньоны жареные, водки, белое вино». В том же году Е.С. Булгакова занималась меблировкой их новой кооперативной квартиры. Мебель желает непременно красного дерева (значит – старинную). Хочет купить антикварные фонари для коридора, побольше ковров. А уже через пять месяцев Булгаковым стало тесно в трехкомнатной квартире, и он подал заявление в правление об обмене его квартиры на четырехкомнатную. Наконец, 25 января 1936 г. купили Булгакову медвежью шубу до пят (из шкуры американского медведя гризли).

Конечно, можно сказать, что факты эти надерганы. Верно. Надерганы. Но если бы их не было, нечего было бы и «дергать». Это – к тому, что нищим в бытовом смысле, как Цветаева, Ахматова или Мандельштам в некоторые годы жизни, Булгаков никогда не был. Он бы пустил себе пулю в лоб. Булгаков жил, как жили в те годы интеллигенты более чем среднего достатка. То есть по меркам предвоенных лет, более чем сносно.

И вновь – о главном. Писательская среда так и не стала своей для Булгакова. В его доме писатели гостили не часто. Чаще бывали артисты да режиссеры. И это не случайно. Коллеги по перу различия в дарованиях замечали быстро, да и Булгаков не стремился слиться со средой для себя инородной. Он прекрасно видел, что его бывшие коллеги по газете «Гудок» – Ю. Слезкин, Ю. Олеша, В. Катаев, И. Ильф и Е. Петров, из кожи вон лезли, чтобы хоть как-то склеиться с советской властью. Булгаков же даже попыток не делал. Их это настораживало. Они стали сторониться Булгакова.

Если без обиняков, то Булгакова многие советские писатели откровенно недолюбливали и только за то, что своим бескомпромиссным творчеством он тыкал каждого из них носом в дерьмо и показывал, чего они на самом деле стоят. Он всю жизнь писал, как того требовала его совесть, а они – в точном соответствии с социальным заказом партии.

Когда Булгаков создавал «Мастера и Маргариту» советские люди могли насладиться романами «Энергия» (1932-1938 гг.) Ф. Гладкова, «Гидроцентраль» (1930-1931 гг.) М. Шагинян, «Кара-Бугаз» (1932 г.) К. Паустовского, «Лесозавод» (1928 г.) А. Караваевой, «Время, вперед!» (1932 г.) В. Катаева и еще десятками других произведений того же уровня. Они были различимы лишь текстологически.

Убеждения, совесть, принципы – всего лишь ненужные химеры, мешающие жить. А коли так, то обойдемся без химер. 23 декабря 1924 г. Булгаков делится с дневником своим презрением к И.М. Василевскому: этот «старый, убежденный погромщик, антисемит… пишет хвалебную книжку о Володарском, называя его “защитником свободы печати”. Немеет человеческий ум». А каких творческих подвигов можно было ждать от А. Толстого, «трудового графа», возвернувшегося в Россию: «Хождения по мукам» (о том, как русская интеллигенция к советской власти прикипала?) или «Петра Первого», чтобы у товарища Сталина был перед глазами образец для подражания?

Единственный писатель, с кем Булгаков вел многолетнюю переписку, был В.В. Вересаев, симпатичный ему человек и тоже врач в прошлом. Добрые отношения были у Булгакова и с Е. Замятиным, пока тот не уехал из СССР. Можно назвать еще два-три имени.

Зато врагов – три списка. Он вел их сам с каким-то сатанинским наслаждением. Я выбрал из них лишь фамилии мало-мальски знакомые: Л. Авербах, В. Киршон, Ф. Раскольников, М. Кольцов, А. Орлинский, М. Загорский, А. Безыменский, А. Селивановский, В. Шкловский, В. Билль-Белоцерковский, А. Фадеев, А. Луначарский, В. Шершеневич, А. Жаров, Вс. Вишневский, В. Кирпотин. И это – лишь самая малость. Их на самом деле в десять раз больше.

И все, как на подбор, члены Союза советских писателей, который Булгаков называл «Союзом профессиональных убийц», хотя и сам в нем состоял с года основания. И очень волновался в 1934 г., чтобы не опоздать «к принятию в члены».

* * * * *

Несколько слов о жизни Булгакова.