Олег Калугин - Прощай, Лубянка!

• Название: Прощай, Лубянка!
• Автор: Олег Калугин
• Издательство: Олимп
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-7390-0375-X, 5-7358-0183-X

История одной жизни в контексте истории всей страны — вот что представляет собой книга Олега Калугина. Автор рассказывает о трудной и опасной работе разведчика, о людях, с которыми сводила судьба, о личной жизни и немного о политике. Западный читатель, который познакомился с этой книгой раньше, принял ее с большим интересом.

---

Моя очередь на прием подходит быстро. Отныне я буду Олег Кедров. Никто не должен знать моей настоящей фамилии. Хотя я изучал в Институте в качестве второго немецкий язык и сдал его на отлично за четыре семестра, мне предлагается арабский с перспективой осилить шесть семестров за два года. Неожиданное переключение из англосаксонского мира в мусульманский меня смущает. Визгин, однако, заверяет, что английским я буду заниматься факультативно и он от меня никуда не уйдет.

На ужин мы идем, как будто нас подменили. Беседы с Визгиным, очевидно, не прошли бесследно. В глазах у многих появилась с трудом скрываемая тайна. Еще бы! Мы приобрели другую личину, из нас будут готовить разведчиков, по слухам, может быть, нелегалов. После трапезы курс разбивается на группы по три-четыре человека. Я нахожу своих «арабов». Двое из них — выпускники Института внешней торговли, другой из МГИМО — все гражданские лица. Я для них живой чекист, и они внутренне соглашаются с моим лидерством.

В начале сентября мы приступили к занятиям. Марксистские науки подавались под определенным углом — «критика современных буржуазных философских и социологических учений». Нам рассказывали о неогегельянстве, позитивизме, неокантианстве, экзистенциализме, персонализме и, конечно, прагматизме — реакционной буржуазной философии эпохи империализма. Нас пугали теориями социальной стратификации, мобильности и средних классов, неомальтузианством и социальным дарвинизмом. Когда дошли до фрейдизма, я воспроизвел на семинаре несколько тезисов Фрейда и Юнга, заимствованных из первого издания Советской Энциклопедии, а также понятие либидо, неведомое нашему лектору. Привыкшая мыслить и отвечать псевдонаучными категориями, оторванными от первоисточников, наша студенческая аудитория разволновалась. Оказывается, фрейдизм гораздо интереснее, чем просто «антинаучная» концепция, в основе которой лежит субъективный идеализм. Позже, когда я познакомился с работами Кьеркегора, Сартра и Камю, я понял, что экзистенциализм — это тоже не упадочническая философия идеалистического толка, а бьющее пульсом жизни духовное начало всякой человеческой мысли.

Больше всего мне нравилось работать в библиотеке. Если в Институте я нажимал на художественную литературу, то здесь, обнаружив нетронутые залежи книг по истории и международным отношениям, я с удовольствием читал и конспектировал многие незнакомые до этого вещи: трехтомную «Историю дипломатии» под редакцией В. Потемкина, «Наполеона» и «Талейрана» Е. Тарле, «Вторую мировую войну» У.Черчилля, «Создателей современного мира» Л.Унтермайера. Последняя, содержавшая почти сто биографий выдающихся деятелей общественно-политической и культурной жизни мира от Пруста и Сталина до Пикассо и Гершвина, произвела на меня большое впечатление необычно яркой и лаконичной формой подачи материала.

Учитывая, что шесть дней в неделю мы не выезжали за пределы территории школы, можно представить, какими возможностями располагал каждый для самообразования и совершенствования своих знании.

Первоначально казавшаяся нереальной нагрузка, предусматривавшая овладение новым языком за два года, оказалась по плечу почти всем.

Языковая кафедра в школе была оснащена намного лучше, чем в Ленинграде. Имелся лингафонный кабинет, в каждой аудитории стоял коротковолновый радиоприемник, библиотека изобиловала свежей художественной и специальной литературой, минимум раз в неделю показывали недублированные фильмы. Помимо основных европейских, в школе преподавали хинди, урду, японский, турецкий и персидский языки. Английский я посещал раз в неделю, с удовольствием общаясь с преподавателем, много лет прожившим в Лондоне. Для того, чтобы сделать наши встречи интересными, он периодически преподносил лингвистические сюрпризы на кокни и шотландском диалекте.

Арабский язык, поначалу отпугивавший внешней сложностью, оказался на деле вполне доступным для усвоения.

Наш единственный и бессменный арабист Виктор Ушаков с энтузиазмом вел занятия, и вскоре мы начали лопотать на необычном гортанном наречии, писать замысловатой вязью грамматические упражнения и даже коротенькие сочинения. В кинозале постоянно крутили египетские фильмы, и некоторые диалоги из них мы заучивали наизусть. Много лет спустя, когда я заехал на неделю в Бейрут, молодая красивая беженка из Каира, обслуживавшая в баре гостиницы иностранных туристов, была поражена и растрогана, услышав от меня хорошо отработанную по фонограмме тираду о любви. Она сразу же назначила плату в десять долларов, если я приглашу ее в номер, и очень разочаровалась, не получив утвердительного «айва».

Спецдисциплины во многом повторяли то, что я уже познал в Ленинграде, хотя были свои особенности. Ни слова не говорилось о деятельности внутренних органов КГБ. Зато прославлялась деятельность внешней разведки и ее героические свершения в Отечественной войне и в первые послевоенные годы. Из лекций, читавшихся опытными сотрудниками ПГУ, складывалось впечатление, что разведка имела тысячи агентов и сочувствующих за рубежом, готовых грудью встать на защиту социалистических завоеваний в СССР. Я сравнивал хвастливые заявления товарищей с Лубянки с вычитанными из истории русской политической разведки данными: накануне Февральской революции 1917 года весь ее загранаппарат составлял 32 секретных сотрудника, из них 15 работали во Франции. Да, далеко ушла советская разведка от своей предшественницы!

Имелись существенные особенности и в подходе к вербовочной работе. Они обусловливались специфическим характером контингента, с которым имела дело разведка. База для привлечения к сотрудничеству оставалась принципиально неизменной: идеологическая близость, корысть, компрометирующие материалы. Добавились, однако, нюансы, которые в работе с советскими гражданами не играли роли. Например, человеческий фактор: недовольство руководством в связи с длительной задержкой продвижения по службе, желание увидеться с родственниками в СССР или установить с ними переписку, ущемление национального и человеческого достоинства, зависть, желание отомстить за мнимые или настоящие обиды, авантюрные наклонности, честолюбие и тщеславие, одиночество, неспособность завести семью или круг близких друзей, наличие одержимости или хобби. Идейные мотивы также трактовались довольно широко: борьба за мир, против расизма, помощь национально-освободительному движению, поддержка социальных реформ и всякого рода кампаний, начиная от феминисток и кончая хиппи. В свою очередь, и материальный аспект расшифровывался неоднозначно. Это мог быть дополнительный заработок, коммерция, оказание разовой услуги для приобретения дома, яхты, автомашины; оплата медицинских расходов, связанных с тяжелой болезнью; бесплатный вояж по первому классу в СССР или любую другую страну; финансирование предпринимательской деятельности; издание газеты или журнала. Грубо совать деньги человеку, даже если он сильно нуждался, не рекомендовалось. В искусственно созданной фабуле каждый молодой разведчик должен был творчески осмыслить обстановку и предложить свой вариант ее использования, имея в виду как конечную цель привлечение попавшего в беду объекта к тайному сотрудничеству.

Появилось новое для меня понятие — вербовка под «чужим флагом» от имени подлинной или вымышленной организации с целью скрыть истинную национальную принадлежность вербовщика. Такой организацией могли быть ЦРУ, Моссад, несуществующая подпольная нацистская партия и т. п.

Наряду со спецдисциплинами чекистского профиля, заезжие лекторы из МИД, Госплана, Совмина и ЦК КПСС читали лекции о дипломатическом протоколе, этикете, состоянии экономики капиталистического мира, планах ускоренного перехода к коммунистическому обществу, международном рабочем движении и его особенностях после XX съезда КПСС. Венгерские события осени 1956 года дали богатую пищу для работы партийных пропагандистов. Будапештское восстание преподносилось как яркий пример непримиримой борьбы между старым и новым, типичное проявление сопротивления свергнутой буржуазии происходящим в мире переменам. Нам показывали фотографии и западную кинохронику, свидетельствовавшие о жестокой расправе контрреволюционеров с сотрудниками венгерской тайной полиции при обороне ими будапештского горкома партии. Встревоженные вначале неясностью оценок происходящего и замешательством среди старых чекистских кадров, мы в конце концов безоговорочно проглотили партийную версию.

В конце первого года обучения мы приобрели некоторые навыки работы с радиопередатчиками, подслушивающими устройствами и методами защиты от них. Много часов провели в фотолаборатории, изготавливая микроточки и мягкую пленку, легко маскируемые в почтовых отправлениях и бытовых предметах. Нас обучили основам шифровального дела и тайнописи. Весной в лесном массиве и за его пределами специальные инструкторы проводили занятия по ориентировке на местности, а затем опытные сыщики из Седьмого управления ходили за нами по городу и мы должны были конспиративно выявлять слежку и письменно отчитываться о каждом попавшем в поле зрения филере. Следующим этапом стало подыскание мест для тайников и подбор контейнеров для малогабаритных закладок, обычно рулона фотопленки. Руководство кафедры спецдисциплины объявило конкурс на лучшую маскировку шпионского донесения. Для этого в наше распоряжение передали инструменты и различные материалы. На выставке экспонировались десятки образцов контейнеров, от искусно изготовленного булыжника до запаянной консервной банки от шпрот. Я представил простой, но удобный вариант — 10-сантиметровый отрезок ветки толщиной около сантиметра. Один конец ее имел естественный вид с почкой, другой прожигался паяльником внутри и, прикрытый пробкой, содержал тайное вложение. Ветка легко надевалась и снималась с другой ветки чуть меньшего диаметра.