Райдо Витич - Противостояние

• Название: Противостояние
• Автор: Райдо Витич
• Жанр: Историческая проза

Время не выбирает судьбы, скорее судьба выбирает время.

---

— Лена, — поправил опять.

Федор задумался и выдал, когда Николай уже забыл про их разговор:

— Больше не пей.

— Гениально, — кивнул и выпил. Мила подсела, огурцы ему соленые подвинула и

улыбнулась. Коля пьяно уставился на нее. Шумело в голове, то, что тревожило,

куда-то отступило, что болело, покрылось пьяным дурманом и будто заснуло.

— Больше не пей Коленька, — попросила мягко и, не видя отторжения в глазах

мужчины, погладила его по виску, прижалась к руке.

Санин смутился, уставился в пустую посуду и кивнул, уверенный, что это Леночка

ему сказала, что она недовольна.

— Извини, — сказал мягко и послушно отодвинул кружку. У Милы сердце екнуло от

радости: вот оно, вот!

— Пойдем? — потянула легонько. — Покурим, заодно проветришься.

— Да? Да, — кивнул. Тяжело поднялся и послушно пошел за Милой.

Но покурить не дала — на улицу вышли, прижалась к нему, обняла. Санин оперся

спиной к накату, чтобы на ногах устоять, и обнял девушку в ответ, зарылся

пальцами в волосах, закрыл глаза, плывя в пьяном тумане. И так хорошо было, так

сладко, словно не было войны, не было ничего — ни смертей, ни расставаний.

Двадцать первое июня — они еще едут в поезде и вагон качает на стыках, а Коля

обнимает Лену, чтобы удержать от падения. Он не замечал, как гладит ее плечи,

трется щекой о волосы, вдыхая их аромат. Но почувствовал, как девушка потянулась

к нему, как она коснулась губ, и понял: нужен, и не устоял, обхватил ладонями

лицо, накрыл губами ее губы. Такая нежность топила его, что дрожь по телу

пробиралась. Всю бы измял ее, исцеловал, да страшно напугать девочку-несмышленыша.

— Пойдем ко мне, — зашептала она жарко, повиснув на его шеи, а он держал ее на

весу и был счастлив до без ума. — Пойдем, Коленька. Никого в землянке, девчонки

все здесь.

И он бы пошел бы, но как обухом по голове: какие землянки? Какие девчонки? Какое

"пойдем ко мне"?

Глаза открыл, отодвинул осторожно девушку, в глаза заглядывая, а они не синие —

карие. И дошло — не Лена!

— Мила? Какого черта! — отодвинул ее решительно, наорать хотел, но очнулся:

она причем, если он дурак? Головой мотнул. Снега черпанул и умылся, чуть в себя

приходя. Осипова обняла его, прильнула опять:

— Ну, чего ты? Чего, Коленька? Ведь знаешь — люблю я тебя, что хочешь для тебя

сделаю! Коленька!

Санин встряхнул ее:

— Не поняла ты ничего, да? Я тебя не люблю! Я!

— Не правда! Мы же целовались только что! Ты хочешь меня, я знаю, поняла! И

любишь! Любишь!

Черт! — выругался про себя мужчина: натворил спьяну, объясняйся теперь,

отмывайся.

— Пойдем ко мне, пойдем, — потянула вглубь окопа.

— Нет! — дернул руку. Навис над ней и прошептал с тоской. — Не поняла ты,

глупая, — не тебя я целовал.

— А кого тогда? Кого?!

Коля погладил девушку по щеке, извиняясь, поцеловал в лоб:

— Не тебя, — повторил хрипло, и пьяно качнувшись, пошел к компании. Дверь

схлопала.

Мила застонав, осела на край насыпи: сколько же можно? Что же это такое?!

— Ненавижу, — прошипела во тьму. — Лучше бы тебя убили!…

И смолкла, сообразив, что сказала. Подумала и повторила:

— Лучше бы ты погиб.

На улицу Света вышла, подкралась:

— Ну, чего? — в лицо заглянула. — Двигайте давайте в землянку, что стоишь? —

прошептала, как заговорщик.

— Ничего.

— Ну? — удивилась. — Я же вижу, Санин не против. Так веди давай, куй железо

пока горячо!

— Кончено с капитаном, понятно? — уставилась на нее Осипова. Девушка не

поверила, но насторожилась:

— Поссорились, что ли?

— Неважно, — встала Мила. Отряхнулась и улыбку безмятежную на лице изобразила:

— Как новенького зовут?

— Какого?

— Который за Сумятина.

— Аа… Скворцов Кирилл, кажется.

Осипова кивнула и расправила плечи:

— Он мне понравился!

И двинулась в землянку. Света хлопнула ресницами, ничего не понимая.

Глава 25

Зима был страшной. Партизан зажимали в кольцо, теснили, а Лена как балласт

висела на шее у отряда и никак не могла выздороветь, помочь — не то, что автомат

держать в руках не могла — ложку.

Эта беспомощность убивала ее стыдом, а жалость, что виделась в каждом взгляде,

сумятила душу, вызывая ощущение неприязни к себе самой.

Раны никак не затягивались и невозможно было лежать ни на спине, ни на животе.

В декабре она встала. Заставила себя подняться, трясясь от напряжения, и

поползла сначала до занавески, потом до крыльца, шатаясь, заставляя слушаться

непослушное тело. А его содрогалось от надсады и боли, и бунтовало, подводя. "Но

есть слово — надо", — говорила себе и заставляла пройти еще шаг, еще два.

Каждый день. И улыбаться ребятам, скрывая желание заплакать от боли, скрывая,

что больна, никчемна.

Только Ян знал, что ей стоит дойти до лавки у госпиталя и сидеть, улыбаться

бойцам, слушать их байки, находить в себе силы отвечать. Но врач молчал, не

укоряя ее, потому что знал и другое — эти усилия, на грани чуда, что она

совершает каждый день, нужны и ей и бойцам, даже если окажутся последними в

жизни девушки. Для солдат она стала олицетворением победы над самой смертью, а

это в столь сложные моменты положения отряда, дорогого стоило. Только при

перевязке просил Надю стоять рядом с нашатырем, и все кривился, понимая,

насколько больно Лене.

Раны то кровили, то закрывались струпом, а потом открывались и опять кровили. Не

хватало элементарного: витаминов, медикаментов, условий, чтобы залечить их.

Девушка чахла, то одна рана, то другая начинали загнивать.

Голодно было. Положение отряда становилось все хуже, и это тревожило.

Лене казалось, что она умирает, медленно, но неотвратимо уходит с поля боя, и

приравнивала это к предательству. Она хотела как можно быстрее встать в строй,

но организм подводил. Она испытывала такой стыд и вину перед ребятами, что

возможно эти чувства и служили ей аккумулятором действий, на их топливе она

вставала, шла, сидела у костра, улыбалась, разговаривала.

В январе она уже могла побродить по лагерю, и улыбалась не так вымученно, как

месяц назад, и даже сама держала ложку, неуклюже, тяжело, но все же. И все были

уверены — идет на поправку, и не чувствовали, что за мягкой улыбкой и понимающим

взглядом скрывается жуткая боль и слабость, не слышали, как она стонет внутри, слышали,

как надсадно

в

как надсадно ноет каждая клеточка тела, дрожит от малейшего движения, не ведали,

чего Лене стоит играть роль активно выздоравливающей. Она свыкалась с болью и

слабостью, борола их и побеждала хоть и на короткий срок.

Маленькая победа, пиррова, но Лена была рада и ей.

В один из дней к ней подошел командир:

— Смотрю, гуляешь.

— Да, бока уже отлежала, — улыбнулась бодро.

— Выздоравливаешь, значит.

— Да, спасибо. Немного и в строй.

— Посмотрим, — улыбнулся в ответ на ее улыбку, руку сжать в знак солидарности

хотел, но вспомнил, что раны, где не тронь и, лишь махнул ладонью.

— Молодец, это по-нашему.

И ушел.

Она не поняла, зачем подходил, но заподозрила, что в ней нуждаются. И

возненавидела себя, за то, что никак не могла не умереть, ни поправится.

А обстановка вокруг отряда накалялась, да и внутри отряда ощущалось напряжение.

Гитлеровцы кинули отборные войска на ловлю партизан. Росли потери. В феврале

стало ясно, что придется сниматься и уходить. Семейный лагерь уже переправляли

на другое место, но он разросся, и передислоцировать его стоило немалых сил, а

вот толку особого не было.

Лена почти физически чувствовала, как сжимается кольцо и, усиленно тренировала

руки, возвращая им подвижность и силу, чтобы быть готовой к решительным боям

наравне со всеми. Но чем больше крутила пистолет, разрабатывая пальцы, тем

сильнее слабела и болела.

Пересилить собственный организм оказалось непростым делом.