Пауль Хейзе - Колдовство среди бела дня

• Название: Колдовство среди бела дня
• Автор: Пауль Хейзе
• Издательство: Ренессанс ; ИВО-СиД
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1992
• ISBN: 5-8396-0027-X

Визит привидения может быть желанным. Когда привидение такое очаровательное и несчастное...

---

Пауль Хейзе Колдовство средь бела дня

История о прекрасной Абигайль еще продолжала некоторое время жить какой-то таинственной жизнью в нашем воображении, подобно тому как иногда долго слышатся звуки давно отзвучавшего колокола.

Пустив в ход свой последний козырь, полковник еще долго стоял у камина, откинув голову назад и устремив неподвижный взгляд в потолок. Все молчали, даже неугомонная девушка не решалась заговорить и лишь растерянно смотрела на своего шурина, который весь вечер со снисходительной улыбкой прислушивался к разговору о привидениях и лишь изредка саркастическими вопросами провоцировал наиболее легковерных нa очередные душевные излияния.

На сей раз он произнес целую речь, адресованную полковнику: «Дорогой друг! Надеюсь, вы не обидитесь на закоренелого естествоиспытателя, если тот отнесется к вашему странному приключению несколько скептически и принятое вами за реальное событие станет рассматривать как таинственную мистификацию вашей возбужденной психики. Правда, что касается нашей осязаемой реликвии — того букетика иммортелей — тут я не могу сказать ничего определенного. И все же я ни минуты не сомневаюсь в том, что и для этого жуткого „факта“ вы сможете найти вполне естественное объяснение, когда будете в состоянии еще раз проанализировать все обстоятельства этого дела. Нетрудно представить себе, например…» — «Я вынуждена просить тебя, дорогой, оставить при себе все, что возможно ceбe представить, — с горячностью перебила его жена. — Мы хотим слушать истории о привидениях, чтобы — как в сказке — научиться бояться, и ты не имеешь права нам мешать. Конечно, я не думаю, что Гете, сказав однажды „Страх есть лучшая составляющая человечности“, имел в виду как раз такого рода cтрахи. Тем не менее, он также находил удовольствие в изображении разной нечисти, бесчинствовавшей в классических и романтических вальпургиевых ночах, не перебивая себя попутно естественнонаучными протестами. Так что не бурчи и давай свой залог, a на очереди — наш уважаемый профессор. Боюсь, правда, что перед его историческим методом не устоит хрупкая промежуточная сфера обитания призраков».

«Вот в этом случае вы заблуждаетесь, милая, — возразил последний — друг дома, веселый седовласый человек и автор очень умных книг о темных периодах немецкого средневековья. — В ходе моих штудий я сталкивался со многими загадочными явлениями в жизни отдельных людей и народов, которые не поддаются никакому критико-историческому объяснению и без тонкого знания человеческой души и патологического анализа вообще кажутся непостижимыми. Я не собираюсь угостить вас одной из многочисленных историй о призраках, которыми кишат хроники и протоколы процессов над ведьмами, a расскажу oб одном случае из моей собственной жизни, от которого, правда, вряд ли кого-то проберет дрожь, но который, тем не менее; трудно объяснить, не веря в возможность проникновения в нашу реальность сверхчувственного мира. Кроме того, все это произошло не в течение обязательного в таких случаях полуночного часа, a — в порядке исключения — средь бела дня.

Единственное, в чем я хотел бы предварительно заверить вас: это маленькое приключение я буду описывать именно так, как оно сохранялось в моей памяти все эти долгие годы.

Могу сообщить не только год, но и день, когда это со мной случилось: шестнадцатого июля 1855 года. Десятого числа в Лейпциге я получил степень доктора и сразу же поехал к одной милой пожилой чете — к моим дяде с тетей, — чтобы отдохнуть после треволнений, связанных с защитой диссертации, у этик замечательных людей, которые после преждевременной смерти моих родителем приняли меня когда-то как сына. Они жили в Дрездене, в небольшом домике нового города. Излишне будет говорить о том, что они меня встречали, как триумфаторa — со всеми почестями. Но, несмотря на самый лучший уход, я по-прежнему оставался нервным, тощим и бледным, так что утрoм пятого дня тетя открыла мне, что для укрепления моих подорванных жизненных сил необходимо что-то более существенное. B таких случаях, по ее словам, не было ничего более полезного, чем пребывание на свежем воздухе в лесу или в горах, поэтому они с дядей решили отправить меня в Саксонскую Швейцарию.

С отдыхом на природе я был в принципе согласен — но только не там, куда меня отправляли. Уже в те времена в разгар лета все дорожки и тропинки там настолько вытаптывались туристами и просто любителями летней прохлады, что рассчитывать на спокойный отдых в этой толкотне не приходилось.

И кроме того: как только тетя начинала наседать на меня со своими планами, в моей памяти сразу же всплывало воспоминание oб одном близлежащем тихом уголке, который я, будучи еще студентом, часто посещал во время каникул в Дрездене: это была небольшая гостиница на правом берегу Эльбы и в нескольких минутах ходьбы от Лошвица, стоявшая на возвышении, в окружении садов. K моему большому огорчению, когда я недавно побывал в тех местах, мне сказали, что на ее месте давно стоит прекрасная большая вилла. B прежние времена гостиница принадлежала одной молодой супружеской паре, c которoй я поддерживал дружеские отношения, поскольку искренне любовался бодрым мужчиной и его грациозной маленькой женой. Весьма недурным мне показалось их вино, и, кроме того, я научился ценить тишину звездных ночей, сидя на возвышающемся над берегом реки балконе.

Это была одна из тех небольших гостиниц старого пошиба, которые посещали только солидные бюргерские семьи, пившие там свой неизменный жидкий кофе, и изредка — люди, совершавшие прогулку. Дело в том, что супружеская чета была достаточно состоятельной:, чтобы позволить себе пренебречь перестройкой своего скромного предприятия во входившем уже тогда в моду более элегантном стиле.

Сдавали ли мои приятели комнаты для гостей, я, правда, не знал, однако не сомневался, что они не откажут мне в ночлеге в одной из комнат их старого дома.

И вот я c дорожной сумкой шагал в жаркое послеобеденное время по знакомой набережной. Зa те два года, пока я не бывал в этих местах, здесь ничего не изменилоcь. Ни один из загородных домов — a они все были мне так хорошо знакомы — не был заново окрашен, и ни один новый павильон не был разбит среди бурно разросшихся деревьев, раскинувших цветущие ветви над оградами садов. Дорога к реке, как и прежде, казалась нехоженой, поскольку обычно люди пользовались проселочной, петлявшей между домами, и царившее вокруг безмолвие нарушал лишь едва слышный плеск волн, перемывавших прибрежный гравий.

B доме, куда я наконец пришёл, тоже все осталось по-старому. По тем же самым исхоженным каменным ступенькам я поднялся к калитке в заборе, которую — к выгоде знавших ее секрет — можно было открыть и снаружи. Узкая тропинка в хозяйском саду была по-прежнему неухоженной и заросла травой. Только друзья дома и кое-кто из гостей знали этот вход. Менее знакомой публике, чтобы войти, приходилось подниматься выше. Так как среди посетителей, сидевших там, мне могли встретиться и знакомые, я предусмотрительно решил зайти с заднего фасада дома, поскольку никому не хотел выдавать своего убежища. Там я встретил старую Арзель, непременную принадлежность семьи и мою особую покровительницу. Она так радостно приветствовала меня, как обычно встречают пропавшего без вести, и, так как я сказал, что сначала охотнее перекинулся бы парoй слов с хозяевами, чем стал бы налегать на еду, провела меня в комнату на втором этаже, побежав сразу же зa хозяевами, которые как раз были заняты какими-то делами в находившейся неподалеку экономии.

Таким образом, у меня было достаточно времени для того, чтобы осмотреться в комнате, куда я еще не заходил ни разу. Она была обставлена старoй мебелью, но очень чистая — c цветочными горшками на. подоконниках; c чудными розами в вазе, стоявшей на столе перед диваном, застеленным покрывалом из конского ворса; c канарейкой, заливавшейся в большой клетке у открытого окна, за которым легкий вечерний ветерoк гулял в темных кронах каштанов. На стене над диваном висели в потускневших рамах три фамильных портрета в натуральную величину: слева — видный мужчина, одетый по моде двадцатых годов; справа — дородная женщина в богатом наряде прежних лет и с завернутым в вышитые пеленки ребенком на руках; между ними — портрет девушки в пору первого цветения юности, в одежде времен Империи, который привлек мое внимание намного больше остальных двух — но не какой-нибудь особенной красотой, нет: ее лицо, смотревшее прямо на зрителя, казалось чрезмерно круглым, да и вздернутый носик и слегка толстоватые губы не вполне соответствовали моим представлениям об очаровательной женской головке. Однако ее глаза — большие, черные и c громадными ресницами — имели такое трогательно-невинное и в то же время безотчетно-грустное выражение, что я был просто очарован ими. Она была в белом, украшенном по верхней кромке голубой вышивкой платье, туго стянутом поясом почти под грудью. Изящная шея была открыта, a обнажённые руки лишь слегка прикрывала полоска узкой красной шали. На ее голове вились короткие каштановые волосы (так называемая прическа „под Тита“). В руке она держала распустившийся бутон белой розы, a на ее безымянном пальце красовалось золотое кольцо с синим камнем в форме сердечка.