Эммануил Казакевич - Весна на Одере

• Название: Весна на Одере
• Автор: Эммануил Казакевич
• Жанр: О войне

Роман Э. Казакевича «Весна на Одере» известен многим читателям как развернутый многоплановый рассказ о последних месяцах Великой Отечественной войны.

---

Эти мысли проносились в голове у майора, когда он смотрел в горячие глаза Гогоберидзе и слушал тихие, робкие ответы этого человека, явно не робкого и в обычное время, несомненно, боевого и задорного. И секретарь парткомиссии, через руки которого проходили самые разнообразные дела членов партии, подумал о том, как важно, чтобы не было в партии людей, позорящих звание коммуниста, — важно для этого храброго грузина и для миллионов таких, как он.

Наконец вызвали и старшину Годунова. Старшина, как человек, привыкший командовать, вел себя бойчее. Он рассказал о своей жизни, а жизнь эта была жизнью колхоза «Путь Ленина», Алтайского края. Годунов работал бригадиром-полеводом, и бригада его считалась передовой в колхозе и одной из лучших в районе.

Все это было хорошо, однако Годунов, хитрец, за время своей службы в качестве старшины запятнал слегка свою совесть: случалось, грешным делом, он обманывал интендантское начальство насчет наличия людей в роте, чтобы получить побольше. Он, конечно, понимал, что члены парткомиссии об этом знать не могут, — он не был так наивен, как Семиглав, хотя пытливые глаза секретаря парткомиссии и его немало смущали. Он даже считал, что нужно бы, по совести, рассказать здесь о своих прегрешениях, да не хотелось себя позорить.

Поэтому он решил, что не расскажет, но дает слово, и, уж будьте спокойны, слово Годунова — верное слово, думал он, обращаясь мысленно к членам парткомиссии, никогда такого с ним больше не повторится.

Перед парткомиссией в эту ночь накануне наступления прошло еще много людей — совершенно различных и по биографии, и по характеру, и по внешности. Был среди них и человек, повинный в очень крупном проступке, таком, что если бы об этом проступке узнали, он никогда не был бы принят в партию. Но человек этот думал: «Да кто узнает? Кого мне бояться?»

Однако, увидев спокойных людей, сидящих здесь, и услышав напряженную тишину, царящую в комнате, и негромкий, спокойный голос председателя, человек этот вдруг отчетливо понял: «Узнают! Не теперь, так через год, через два, все равно узнают». И он, обливаясь потом, отвечал на вопросы, а сердце тоскливо рвалось вон отсюда, куда-нибудь в темноту, подальше от этого яркого света.

Сливенко вышел, наконец, к своим людям и устало сказал:

— Ну, хлопцы, поздравляю.

— Что, и меня приняли? — спросил Семиглав, сразу воспрянувший духом.

— Всех троих.

— А когда получим партбилеты?

— Эге, да ты устав забыл! — рассмеялся Сливенко. — До партбилета еще далеко. Получишь кандидатскую карточку. Ночью приедут к нам из политотдела и вручат. Пошли домой! — Подумав, он добавил, переходя на шёпот: Поскольку вы теперь коммунисты, могу вам сообщить военную тайну. Завтра наступление!

И новые коммунисты пошли к себе «домой», на передовую, счастливые, но не по обычному степенные.

У переправы свирепствовала немецкая артиллерия. Пришлось переждать в щели у самого берега, пока прекратится обстрел. Один снаряд угодил в мост, и саперы, освещенные дрожащим огнем пожара, боролись с пламенем. Огонь был вскоре потушен, благо воды хватало. Авральные команды ползком спешили к месту аварии с топорами и досками. Под мостом, как муравьи, копошились люди на плотах и лодках, укрепляя сваи.

С переправы вынесли на носилках, прикрытых плащ-палатками, семь человек убитых. Сливенко и остальные сняли пилотки, вздохнули и пошли к мосту.

Одновременно с ними к деревянному настилу быстрыми шагами подошел толстый генерал-лейтенант в сопровождении двух офицеров. Солдаты, почтительно откозыряв, остановились и пропустили его вперед.

— Где начальник переправы? — громко спросил генерал-лейтенант.

Саперные офицеры, стоявшие здесь, засуетились, кто-то побежал по щели влево, и вскоре из темноты вынырнул низенький, щуплый, небритый генерал-майор. Он поднял тоненькую ручку к фуражке и представился:

— Начальник переправы генерал-майор инженерных войск Чайкин.

Генерал-лейтенант поздоровался с ним и сказал:

— Мне надо поговорить с вами.

— К вашим услугам, — совсем не по-военному ответил начальник переправы.

Но генерал-лейтенант молчал, и начальник переправы, поняв его молчание, успокоительно махнул рукой — это все свои, саперные офицеры.

Тогда генерал-лейтенант сказал:

— Маршал приказал в течение ближайших дней перебросить на тот берег артиллерию.

— Мне об этом уже передавали по телефону. Сколько стволов?

— Шестнадцать тысяч.

Генерал Чайкин после минутной паузы медленно переспросил:

— Если я не ослышался, вы сказали?…

— Шестнадцать тысяч, — повторил генерал-лейтенант.

Генерал-майор, умиленный гигантской цифрой, чуть заикаясь, сказал:

— Хорошо-с. Хорошо-с. Пойдемте в мою землянку. Потрудитесь указать мне вес орудий — и я вам укажу пункты переправ…

Они ушли и вскоре пропали во мраке ночи.

— Слышали? — спросил Сливенко.

У него сильно колотилось сердце.

X

Генерал Середа, только что получивший приказ о наступлении, находился вместе с офицерами штаба и артиллеристами на передовой, в первой траншее, откуда проводил рекогносцировку. Он не спеша прошел фронт своей дивизии с севера на юг, изучая немецкие позиции и договариваясь с приданными частями о совместных задачах и сигналах взаимодействия.

Фронт дивизии был очень узок; части лепились друг к другу. Весь плацдарм, насыщенный до отказа войсками, был похож на сжавшуюся пружину, готовую распрямиться и наотмашь ударить по этим притаившимся, темным и выжидающим вражеским позициям.

На обратном пути генерал в ходе сообщения встретил майора Гарина. Майор нес в руках несколько свертков бумаги.

— Что это у тебя? — спросил генерал.

— Обращение Военного Совета.

Генерал взял из рук Гарина один листок и, облокотившись о стенку хода сообщения, медленно прочитал его. Потом он спрятал листок в карман и быстро зашагал дальше.

Все встречавшиеся на дороге солдаты и офицеры держали в руках такие же листки. Неподалеку кто-то читал обращение вслух, читал с трудом, почти по складам; начинало темнеть.

На наблюдательном пункте генерала уже ждали Плотников и Лубенцов. Тут же находились Мещерский, Никольский, артиллеристы и связисты. При свете самодельной лампы кто-то читал обращение.

Генерал подошел к Плотникову, обнял его, поцеловал и сказал:

— Итак, Павел Иванович, друг мой дорогой, мы ее кончаем, эту войну.

Он также обнял и поцеловал Лубенцова, потом спросил:

— Наводящий от авиации не приезжал?

Наводящий прибыл минут через десять. Его сопровождали два человека с радиостанцией. Поздоровавшись со всеми, летчик сразу связался по радио со своим штабом. Улыбаясь, с этакой ленцой, он спросил:

— Ну, как там у тебя? Жизнь идет помаленьку?

Далекий собеседник ответил, что жизнь помаленьку идет.

— Слава богу, — восславил господа по эфиру летчик. — Я уже на месте. Связался. Будь все время на приеме.

Позднее пришел майор — секретарь парткомиссии — с протоколом сегодняшнего заседания. Партийные документы политотдел уже оформил, и полковник Плотников отправился на передовую для вручения их. Телефон непрерывно зуммерил. Части, тыловые подразделения, артснабжение, медсанбат докладывали командиру дивизии о готовности.

Потом все на некоторое время успокоилось. Комдив сосредоточенно глядел на карту, лежавшую перед ним на столе, а подняв глаза, увидел сидевшего в углу Лубенцова.

Генерал внезапно прищурился и поманил к себе разведчика пальцем. Когда Лубенцов подошел, генерал спросил:

— А у нее ты хоть побывал?

Встретив недоуменный взгляд гвардии майора, генерал сказал добродушно:

— Ну, ну, не притворяйся! Думаешь, я не знаю? А еще притворяется тихоней!.. Я и вправду думал, что ты только одно и имеешь на уме — свою разведку…

Лубенцов, ничего не понимая, тем не менее слегка покраснел, и генерал, заметив его смущение, пожалел о своей грубоватой откровенности.

— Ну, ладно, ладно, — сказал он. — Ежели я задел тебя, прости, больше не буду!.. Но понравилась она мне. Уж я в людях разбираюсь… Я сватом твоим хотел быть… Дело, впрочем, твое… Больше не буду.

— Про кого вы говорите? — спросил разведчик, даже немного рассердившись.

Тогда генерал понял, что Лубенцов удивлен всерьез, и удивился сам:

— Неужели вы до сих пор не встретились?

Он рассказал о посещении Тани, не называя ее по имени, потому что не знал, как ее зовут. Потом он замолчал, с минуту подумал, вдруг встал и воскликнул:

— Голубь ты мой, да она же, значит, бедняжка, до сих пор уверена, что тебя нет в живых! — он стукнул себя по лбу и произнес укоризненно: — Ах, как нехорошо!

Позвонил телефон. Генерал взял трубку.

— С вами будет говорить сто первый, — сказал ему далекий женский голосок.