Аркадий Первенцев - Гамаюн — птица вещая

• Название: Гамаюн — птица вещая
• Автор: Аркадий Первенцев
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

---

— Чего ты, дурная?.. — ласково и как бы проснувшись от забытья, спросил Квасов и погладил голову Марфиньки. — Какие все нервные стали...

Поцеловал ее в шею. В лицо пахнуло запахом не то курного угля, не то еще какой-то въедливой гари. Завод пропитал кожу Марфиньки. Невыносимо близка она ему сейчас. Жора запрокинул ее голову, жарко поцеловал в губы.

— Трудно мне, Жора, — сказала Марфинька, когда их порыв угас. — Я же тебя никак не неволила. Уступчивая я...

— Уступчивая, — согласился Квасов, пытаясь угадать, к чему она клонит.

Порыв уступает место осторожности. С этим вертким бабьем всегда нужно быть начеку. Чуть что — и промазал.

Марфинька продолжала:

— Как закрутила тебя эта, я стиснула сердце, сломила гордость. Ладно, решила, лишь бы тебе было хорошо... Чистенькая она, вертлявая, кольца у ней... Кофточки меняет. Одну, другую. Куда мне, Жора! А потом заметила: тяжело тебе с ней. Плохо. Со мной лучше. Как-нибудь дошли бы мы до разных кофточек, до... комфорта...

Чуждое слово резнуло Жору. Кто-то подкинул это слово, как камешек под ноги. Упало оно и будто покатилось, стукнуло в мягкую фанерную стенку.

— Ну? — попросил Квасов, поежившись и пощупав кадык.

— Со мной лучше бы тебе было, Жора. Мне — не знаю, а тебе — да... — Мучительная гримаса передернула ее лицо. — Зачем я такая уступчивая?!

— Что же теперь нам делать?

— Переходи ко мне, Жора!.. Я тебя...

Вылетело слово — и не поймаешь. Марфинька запнулась, судорожно сжала пальцы. Но что ж теперь будет? Она все стерпит, не обидится, раз уж это слово вырвалось.

Квасов не сразу ответил. Привстал с дивана, глубоко вздохнул и, промычав что-то неопределенное, поднялся в полный рост, загородив своим телом светлое пятно узкого окна.

Вместе с заслоненным лунным лучом погасла и вспыхнувшая надежда в сердце Марфиньки.

— Все вы одинаковые, — после тягостной паузы вымолвил Квасов. — Чуть что — «переходи ко мне!». А перейду, что будет?

— Ну, не уходи от нее, если нельзя. Вырвалось у меня!

— Вырвалось? — повторил он с пренебрежением. — Не могу уйти от нее, Марфа. Ждем мы, кажись, потомка. Сглупа... А потомок не завком, от него членскими взносами не отделаешься...

Рука Жоры потянулась к гвоздю, он нащупал кепку, смял ее в кулаке; хрустнул козырек.

— Все вы, девчатки, добрые, ласковые, услужливые. До поры до времени... А разомлеешь возле вас, окрутишься — слякоть одна: ревность, горшки, утюги, подгорелые пышки. Улыбка и та другой становится — кислая, прически будто хромоникелевая стружка, глаза не блестят, а мигают. Получку до копья вытряхнете из всех карманов...

— Не хочу я ничего от тебя, Жора, — остановила его Марфинька и приникла к нему всем своим податливым, телом. — Только счастья тебе желаю...

Но он стал уже прежним Жорой Квасовым, любимцем и баловнем, которому все трын-трава, властным «вожаком пережитков», как назвал его однажды на собрании шибко грамотный председатель завкома.

Марфушка что? Ребенок. Ее и любишь и жалеешь. Доверчивая, чистая... Не нужен ей такой, как Жора Квасов. Ишь, сболтнула о счастье... Где оно? Куда его запрятали, в какую лузу загнали?..

Квасов протянул на прощанье руку.

— Счастья у меня не будет, Марфуша. Не для меня его золотая индюшка высиживает. Чувствую: чужой я всем человек. Все меня пытаются обломать... А я-то давным-давно обломанный, Марфинька. Я в армии с «губы» не выходил, спроси Николая, подтвердит. Вместе с ним полковую школу отъездили на венгерских полукровках. А подошел ко мне однажды комдив, простой человек, руку подал, глянул в глаза — и спекся Жора Квасов, как пирожок. Меня нельзя на корде гонять, Марфуша. — И, усмехнувшись, продолжал: — После мне комполка призовые часы вручил. Служили у нас в школе чеченцы, казаки, осетины, я их обскакал. Это потому, что комдив по-человечески пожал мне руку и не упрекнул дисциплиной... Не подумай, что я дисциплине враг. Я хитрованов не люблю, Марфинька. Скажите прямо, ребята: хотим то-то и то-то во имя потомков. Подумаю, обмозгую, приму. А то следят за мной, как за жуликом, хронометрами щелкают, карандашами исподтишка скрипят, фотографируют мои усилия. А потом — нате, норму повысили. Размахнулся на свиную отбивную, а схватил бублик... — Поняв, что Марфинька ему по-рабочему сочувствует, остановился, шутливо взял ее за нос. — Только меня не копируй. Живи тише... У тебя жизненные запросы ограниченны. Небось, родителям посылаешь?

— А как же...

— Хочешь, добавлю? — Жора пошарил в карманах штанов и пиджака.

— Не надо. Ни за что не возьму! — Марфинька повисла у него на руке.

— Ладно. Все понимаю. Я без намеков. Я могу тебе пальто купить, туфли... Просто так... Я в тебе вижу друга, Марфинька. Обижать не собираюсь. А кто посмеет тебя обидеть, селезенку вытряхну! Свели меня с той Аделаидой зря, обольстили, попался, как плотва на красного червячка. Ну и прыгаю на сковородке... Ухожу я. Пока! Не знаю, вернусь ли к тебе...

Марфинька знала: перечить ему нельзя. Отпустила без слез и упреков, благодарная за последние откровенные слова. Их еще надо продумать, разобраться. Квасов поцеловал ее в неответившие губы, нагнулся в дверях и ушел. С улицы слышно: пошел в сторону Грузинской, домой.

Оставшись одна, Марфинька не спеша умылась, вытерлась вафельным полотенцем, аккуратно повесила его над тумбочкой и, не закрывая окна, легла на диван, еще хранивший теплоту его тела. Вспомнила: завтра рано вставать, первая смена. Потянулась оголенной рукой за будильником, завела его на шесть и свернулась по детской привычке — колени почти у подбородка.

Свидание оставило горечь... А все-таки пришел! Вспомнил. Открылся душой. Не всегда можно добиться откровенных разговоров от Жоры.

Заснула Марфинька спокойно и во сне улыбалась, чему — неизвестно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Квасов сосредоточенно шагал по опустевшей улице, опустив голову и следя за тем, как то правый, то левый носок выкидывается вперед него. Словно чужие ноги идут. Булыжники блестели: рельсы трамвая светились на крутом подъеме, как клинки. Сверху с дребезжанием катился пустой запоздавший вагон.

Жоре было не то что стыдно, а как-то не по себе. Жалел ли он Марфушу? Пожалуй, жалел. Наболтал спьяну всякого вздору и наверняка обидел. Остаться бы надо, а нельзя. Ему представилась Аделаида в халате, с папильотками в волосах. Не спит, поджидает. Скандал обеспечен. Стоит только скрипнуть дверью — и начнет рубить, как лозу. И откуда у нее берется столько слов?! От шума завозятся соседи в своих гнездах, а их в квартире, как шмелей в дупле.

Размышляя над этими невеселыми проблемами и юмористически относясь к ним, Жора Квасов не заметил неотступно следовавшего за ним человека. Зоопарк. Всхлипнула на озере неизвестная птица. Будто в ответ ей прогоготал гусак. Дальше аптека. В жизни ни разу не прибегал он к этим стеклянным шкафам, утонувшим в тусклом освещении аптеки. Скорее бы проскочить мимо всего, что напоминает о болезни и смерти!

Человек обогнал Квасова и, приостановившись, вгляделся в его лицо.

«Алкоголик... дошел, — беззлобно подумал Жора. — Собутыльников выискивает на ночной выпивон».

Незнакомец пропустил его мимо себя, а потом снова обогнал и опять вгляделся, приподняв на носках свое тощенькое тельце. Нет, он был трезв.

Квасов остановился и, зная тактику самозащиты, вынудил его идти впереди. В этих глуховатых местах иногда пошаливали. Только вряд ли незнакомец рассчитывает сменить свой приличный костюмчик и кепку с большим козырьком на молескиновую куртку Жоры да вдобавок поплатиться полдюжиной собственных зубов.

Происшествие начинало забавлять подвыпившего Жору.

Прохожий свернул в ту же улицу, что и Жора, и на несколько минут пропал в темноте. Коммунхоз не расщедрился тут ни на один фонарь: никто из важных лиц не проживал в этом глухом переулке, застроенном темными домишками.

Возле двухэтажного дома Аделаиды, покосившегося, как и все его одноэтажные собратья, Жора снова увидел незнакомца, явно поджидавшего его.

— Извините, товарищ Квасов. — Незнакомец приподнял кепку. — Чтобы избежать недоразумений, разрешите представиться. Я родственник Аделаиды... Двоюродный брат. Кузен, так сказать...

Жора остановился на дистанции кулачного удара, собрал свое тело, толком не понимая, чего ради этот кузен выбирает для первого знакомства столь неподходящее время и место.

Будто разгадав его мысли, незнакомец разъяснил:

— Моя фамилия Коржиков. Аделаида, к сожалению, узнала, куда вы пошли... Она была вне себя. Зайдя к ней и застав ее в таком состоянии, я вынужден был...

— Так. Вынуждены были шпионить за мной?

— Нет. Извините. Все получилось случайно.

Коржиков приблизился, и Квасов, наконец, рассмотрел его. Немолод, худ и, по всему видно, хитер, сволота! В нем обнаруживалось то, что больше всего ненавидел в людях прямой Жора Квасов, — неискренность, тонко закрашенная, подленькая, и неуважение к нему, Жоре, простому рабочему парню. Руки не подал, за кепочку. Какой же ты двоюродный брат, если брезгуешь родственничком? И, несмотря на свою проницательность, Жора на какие-то минуты подчинился этому типу.