Аркадий Первенцев - Гамаюн — птица вещая

• Название: Гамаюн — птица вещая
• Автор: Аркадий Первенцев
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

---

— Я учусь выражаться более возвышенно, нежели, скажем, черноземный товарищ Жора. Мне доставляет радость находить слова, адекватные нашей эпохе.

— А все же ты трепач, — заключил Николай и оттолкнул его от умывальника. — И все делаешь нарочно... А зачем?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Квасов проснулся под треск будильника. Вчерашние «ерши» даром не прошли. Пришлось сунуть курчавую голову под кран и разогнать дурную боль мохнатым мокрым полотенцем. Освежившись, Жора разбудил своего крепко спавшего друга и, пока тот, шурша бритвой, наводил красоту, приготовил поесть. Банка черноморских бычков, зарезервированная в их холостяцком складе за двумя оконными рамами, оказалась кстати. Позавтракали наспех, выпили чаю.

Кучеренко и Саул ушли раньше, прихватив с собой Вилли, забежавшего к ним с плохой вестью: мороз покрепчал не на шутку. Жора сжалился над Вилли, заставил его переобуться в свои валенки, а сам надел сапоги с толстой подошвой — подарок Германа Майера. Вместо буденовки он нахлобучил на Николая меховой треух.

— Стой-ка, Николай, у тебя, кроме этих фасонистых сапожат, ничего? Что же ты раньше не сказал! Нет, нет, я тебе сейчас оторву теплые портянки. Есть у меня старая шерстяная блуза, надоело ее латать. Не смотри на меня такими глазами, крестьянская твоя душа. Мне что, твое здоровье дешевле тряпки? Пока не получишь табельный номер и тебя не возьмет на содержание пролетарское государство, забота о тебе на мне. Ты что, газеты набил в сапоги? Газета, конечно, утепляет, но до известного предела, а потом образуется труха. Скорее заканчивай, время поджимает...

Кирпичные столбы ворот, заборы, деревья от комлей до макушек обросли за ночь сухим, ломким инеем. Люди шли торопливо, уткнув носы в шарфы и воротники. Снег под ногами скрипел, как резина. Сразу заиндевели ресницы, не разлепишь.

В замороженных окнах трамвая продували глазки. Кондукторша дышала на голые, озябшие кончики пальцев, выглядывавшие из перчаток, и простуженным голосом объявляла остановки. Дома, столбы, провисшие побелевшие провода, казалось, тонули в сумеречном воздухе раннего утра.

— Мне нужно с тобой условиться, — вполголоса говорил Квасов. — Во-первых, если не ошибаюсь, ты до армии возился в мастерской, ковырялся в тракторах?

— Ковырялся. Были у нас два токарно-винторезных станка в почтенном возрасте. Чертеж прочитать могу. Если несложная деталь — выточу.

— Это важно. Потому и спрашиваю. Наниматься надо к Фомину...

— Не понимаю. На завод?

— После поймешь. — Жора неумолимо проводил свою линию. — Фомин умеет глубоко проникнуть в рабочую душу. Сам рабочий... А вот есть у нас мастер другого профиля, некто Гаслов, сверхмарксист и голый энтузиаст. Попадешь к нему, ни хрена не вытанцуешь, на редьку не хватит. А человек имеет право не только на ломоть чернухи. Кое-где прижимают с расценками. — Квасов пространно болтал на эту тему, по-видимому еще не понимая по-настоящему чужих забот. — Недавно спрашиваю знакомого работягу с номерного завода: «Как?» Отвечает: «За солью хожу в пивную». — «Почему?» — «Бесплатная». К чему же тогда звание гегемона! Пробовал я разобраться в политике через приводные ремни, через профсоюзы. Вообще, я не уважаю профсобрания. Производственные совещания, да, их признаю, от них есть польза. И вот захожу однажды на собрание, слышу — завелся на всю пластинку предфабкома. Прислали нам недавно вожака новой формации, не спеца там какого-нибудь, не вредителя. И что же он? Рекомендует зубы лечить. Клуба у нас нет. Собрание — в столовке. Слышу: «Полость рта, полость рта...» Стало мне не только нудно, а тошно. «Зачем, — думаю, — мне следить за полостью рта, если там все в полной исправности?» Я ни разу ангиной не болел, кашля отродясь не было. Зубы — гвоздь перекушу. Зевнул я от скуки, оглянулся, как бы сбежать от этакой агитации, и, будь ты трижды рыж, чую, заныл у меня кутний зуб. И как еще заныл, собака! «Вот тебе, — думаю, — и полость рта!.. Накликал боль предфабкома, шут его дери!» Направился смеха ради к доктору, дантисту; его фабком на полставки пригласил. Посадил он меня в кресло. Открыл мне рот, смотрит, стукает молоточком и заявляет: «Сплюньте, он у вас пустой». — «Кто он?» — «Зуб мудрости». — «Пустой?» — спрашиваю. «Да». — «Рви его, раз пустой!» — «Зачем рвать, мы его отремонтируем, полость внутри заполним, и он еще послужит». Согласился я, вонзили мне в мозг сверлилку. «Вот и посмеялся, — думаю, — над предфабкома. Выходит, прежде чем смеяться, сначала поплачь на поверку».

— К чему эти воспоминания? — недоверчиво спросил Николай, думая о своем; впереди все было неопределенно.

Легкомысленное настроение приятеля не могло передаться ему. Заиндевевший город, казалось, полностью отстранился от него, скрылся за чешуей инея. Но в переулке было затишней, теплее. Скрытая за забором и складами фабрика представлялась огромным живым существом, пока тоже чужим и неясным. Сирена, заменившая паровой гудок, завыла зловещим голосом. Люди потоком вливались в узкое русло проходной, молча, без всякой радости. Пожилые рабочие с серыми лицами, с сутуловатыми спинами, плотно сжатыми губами. Даже молодежь не оживляла обыденной картины. Не слышно было голосов — только щелканье жетонов, скрипение подошв на мерзлых гнущихся досках. От дыхания людей поднимались клубы пара.

Жора попросил подождать, пока он найдет Фомина и тот выпишет пропуск. В проходной появился Иван Ожигалов; кепка из толстого сукна откинута на затылок, ворот застегнут, шарф засунут в наружный карман драпового неказистого пальтишка.

— Чуть-чуть не опоздал! — Ожигалов поздоровался с Жорой, потом протянул руку Бурлакову. — Будем знакомы, догадываюсь, Настенька проинформировала.

— Мой корешок, — сказал Квасов.

— Корешок? Твой? Ну, ну, Жора, сильно берешь. Может быть, только веточка? — Ожигалов всмотрелся в смущенное лицо Квасова своими коричневыми, с хитринкой, глазами.

Была в этих глазах не только приветливость, а и сила. Положение в коллективе, что ли, вырабатывает этот надежный эликсир или природные свойства характера? Только почувствовал Николай облегчение от одного присутствия этого человека. Появился он, и узкий мир стал просторней.

— Товарища пропустите со мной! —сказал Ожигалов дежурному. — Жора, не хмурься, разреши мне позаботиться о твоей веточке.

— Почему именно ты? Он еще беспартийный. Рабочий класс и сам не растеряется.

— Поделим заботы, Жора. — Ожигалов подморгнул. — Все же партия наиболее передовая и дальновидная часть класса.

Квасов отмахнулся.

— Ладно. Грамотные... Учти только, Ваня: мы к тебе не прибегали и не припадали. Могли без тебя обойтись.

Шуточки на этом закончились. Квасов пошел в цех. Ожигалов провел Бурлакова в заводоуправление, и по темной ксилолитовой лестнице они поднялись на второй этаж и очутились в комнатушке с единственным окном, выходившим на глухую стену жилого дома.

— Имей в виду, — сказал Ожигалов, — рабочие нам нужны. Поступив к нам, ты идешь навстречу фабрике.

— Но от ворот вы не берете...

— От ворот не берем. Верно... — Ожигалов присел на краешек стола и взял телефонную трубку. Кепку он не снял, из-под козырька спускались нечесаные волосы. Валенки стоптаны, штаны на нем суконные, черные, тоже давным-давно служат своему хозяину. Матросская блуза. В другом месте можно и не заметить этого обычнейшего человека. Не подходил да и только Ваня Ожигалов по внешнему своему виду под сложившееся представление о партийных работниках. Нет у него сапог с голенищами по коленные чашечки, наглухо застегнутого френча о четырех карманах, диагоналевого галифе и «политпрически». Нет наигранной важности и каменного выражения на лице, говорящего о сосредоточенности мысли. Лицо Вани Ожигалова было подвижное. Попадись в свое время такой боец аккуратному Бурлакову, пришлось бы серьезно воспитывать его, добиваться стандартной выправки. Вот сидит Ваня на столе, разговаривает с кем-то непринужденно, без всякой начальнической строгости или глубокомысленных междометий. Партийной организации повезло с секретарем. Так думал Бурлаков, прислушиваясь к телефонному разговору своего добровольного шефа.

Закончив, Ожигалов попросил Николая зайти в отдел кадров и оформиться.

— Только не благодари, мы же условились. — Ожигалов подтолкнул его к двери и напутственно похлопал по спине.

Кадровик, артиллерист, судя по фуражке, висевшей на гвоздике, душевно принял Бурлакова и, будто невзначай, заставил ответить на десяток вопросов. Только прощупав, и промяв его со всех сторон, кадровик поставил на куценьком заявлении бывшего отделкома свою длинную и тщательно отработанную подпись.

— У нас специфическое производство. — Кадровик мягко улыбнулся, не спуская глаз с обескураженного молодого человека. — Сами понимаете, в условиях капиталистического окружения и внутреннего положения страны...

Дальше последовала популярная лекция, позволявшая убедиться, что подбор кадров на «специфическом производстве» находится в надежных руках.