Фредерик Поттешер - Знаменитые судебные процессы

• Название: Знаменитые судебные процессы
• Автор: Фредерик Поттешер
• Жанр: Публицистика

Книга французского писателя Фредерика Поттешера — заметное явление в художественно-публицистической литературе Запада; она ярко и образно доводит до читателя злопамятные вехи в истории уголовной юстиции. Написанная примерно в том же детективном жанре, что и коллекция Роже Жана Сегала «Крупнейшие уголовные процессы», эта книга отличается как по своему замыслу, подбору процессуальных материалов, способу изложения фактов, так и по оригинальности психологических и бытовых зарисовок соответствующих эпох и характерных для них криминальных действий. Это — своеобразный калейдоскоп наиболее примечательных казусов из истории уголовной юстиции.

---

Поэтому господин Мерилу выполняет свою задачу с чрезвычайным усердием. Он обращает особое внимание на пункт, к которому будут возвращаться все последующие защитники. Этот процесс противозаконен, даже скандален, ибо французское право обращает большое внимание на формальный момент: преступления пет, если не начато его осуществление. План заговора, даже если речь идет о государственном перевороте, сам по себе не является преступлением. Да, было восстание генерала Бертона в Туаре и Сомюре, и, возможно, предполагалось, что вента 45-го линейного полка окажет ему поддержку. Но этого не случилось. Поэтому состава преступления нет, и, следовательно, нет оснований для уголовного преследования.

Обращаясь, в частности, к делу сержанта Бори, господин Мерилу напоминает, что во время событий, о которых идет речь, его подзащитный находился под стражей в Ла-Рошели и соответственно не мог принимать в них никакого участия.

В последующие дни заслушивались защитительные речи адвокатов других обвиняемых — двадцать пять речей, в которых, по существу, повторялось одно и то же: преступления не было, поскольку не было перехода от замысла к действию. Значит, обвиняемые не виновны… пи в чем.

Единственную сенсацию вызвало выступление молодого адвоката Шe д'Эст-Анжа, защитника солдата Бишерона, игравшего второстепенную роль в этом деле. Стремясь подкрепить довольно шаткое обвинение, прокурор де Маршанги несколько раз упоминал о хранившихся у Бори кинжалах с двухцветными — наполовину золотистыми, наполовину голубыми — лезвиями; причем он говорил о них так, будто речь шла не о символических предметах, а о настоящем оружии и будто хорошо вооруженным военным в самом деле мог пригодиться этот театральный реквизит.

Картинным жестом молодой адвокат выхватывает из-под мантии кинжал и восклицает:

— Вещь эта перешла ко мне от отца. Он был франкмасоном. Но когда я держу в руках его кинжал, у меня не возникают никакие преступные замыслы, в которых подозревает здесь всех господин прокурор.

И продолжает:

— Какое поразительное несоответствие между грозным обвинительным заключением и этими злополучными обвиняемыми! Да где они, эти страшные конспираторы, угрожающие миру и королевству? Я спрашиваю вас, господа! Посмотрите на них, посмотрите на моего подзащитного, солдата Бишерона.

На какое-то мгновение возникла надежда, что ввиду несостоятельности доказательств обвинение рухнет под напором совместных усилий защитников. Казалось, дело идет если не к оправдательному приговору, то по крайней мере к милосердному вердикту присяжных.

Так бы оно и было, если бы не господин де Маршанги. Но именно теперь старый поэт-бонапартист проявляет себя в полной мере. Он неожиданно поднимается и обращается к председателю суда:

— Я желаю сделать дополнительное заявление. Уже в том, что обвинение делает заявление после защитительных речей адвокатов, есть нечто необычное. Да и по своему объему оно тоже необычно— 50 страниц, то есть четвертая часть обвинительного заключения. В этот день становится совершенно ясным, что представляет собой Маршанги на самом деле: он не просто прокурор, выполняющий свои обязанности, а непримиримый противник, который задался целью погубить обвиняемых и готов пойти на все, чтобы добиться своего.

Обращаясь к присяжным, Маршанги произносит сурово и многозначительно. «Важны не факты сами по себе, — говорит он. — Единственно важным является ваше внутреннее убеждение, и если вы считаете, что возникла угроза существующему порядку, то должны карать решительно, без колебаний».

Затем он возвращается к вопросу о кинжалах. Вопреки здравому смыслу настаивает на том, что кинжалы с разноцветными лезвиями предполагалось использовать в качестве оружия и потому они могут служить вещественными доказательствами начала осуществления заговора. Потом он принимается непосредственно за Бори. Для того, чтобы изобличить его. Да, конечно, Бори находился в тюрьме, но нет никаких сомнений, что он тем или иным способом передавал распоряжения своим сообщникам. И глядя па молодого человека, господин де Маршанги грозно провозглашает:

— Бори, никакое ораторское искусство не облегчит вашей участи!..

Прокурор садится. Он хорошо выполнил свою работу. Он доволен собой. Редко какой прокурор с таким остервенелым упорством добивался смертного приговора для подсудимых.

Разумеется, защита имеет право на ответ. Адвокат Бори господин Мерилу негодует по поводу предложения прокурора отправить на эшафот его подзащитного. Другие адвокаты снова повторяют свои аргументы. Когда дебаты заканчиваются, председатель суда Монмерк, который до сих пор вел процесс гуманно и беспристрастно, спрашивает у подсудимых, не хотят ли они что-нибудь сказать. Поднимается Бори и твердо заявляет:

— Господин прокурор все время представлял дело так, будто я — руководитель заговора. Хорошо, господа, я принимаю это как должное и буду счастлив, если моя голова, скатившись с эшафота, сможет спасти жизнь моих друзей!

Эти слова никого не оставляют безучастными. Мужество Бори и его трех друзей удивляет и даже пугает. Присутствующие все еще отказываются верить тому, что на завтрашнем заключительном заседании обвиняемым может быть вынесен смертный приговор.

6 сентября 1822 года председатель суда открывает пятнадцатое, и последнее судебное заседание и на основании установленных фактов делает выводы. Он говорит со свойственной ему объективностью, не нападая на подсудимых. Затем суд присяжных под председательством барона Труве, роялистские настроения которого известны всем, удаляется на совещание. Восемнадцать часов 30 минут.

Начинается тягостное ожидание. Оно длится три часа. Наконец присяжные возвращаются в зал суда. Барон Труве готовится зачитать ответы на заданные присяжным вопросы.

Со стороны защиты остались только адвокаты. Обвиняемым по требованию председателя суда предложено покинуть зал заседаний.

Бори, Помье, Губен и Pay признаны виновными! В зале поднимается такой шум, что остального почти не слышно. Виновным признается также и Гупийон, хотя при этом учитывается сделанный им донос. Из остальных обвиняемых шестеро признаны виновными за недоносительство, другие объявлены невиновными.

Публика еще не успела прийти в себя, когда председатель суда Монмерк просит ввести подсудимых, признанных невиновными, с тем чтобы освободить их тут же. в зале суда.

Присутствующие почти не реагируют на это. Все прекрасно понимают, что проявленная судом мягкость по отношению к одним нужна лишь для того, чтобы ослабить впечатление от жестокости в отношении других.

Кто же эти другие? Четыре сержанта из Ла-Рошели и еще шестеро военных, объявленных виновными в соучастии. Только в 21 час они снова занимают места на скамье подсудимых. Уже ночь. Огромный зал парижского Дворца правосудия скудно освещен слабым, неверным пламенем нескольких светильников. В этой почти нереальной обстановке скорее угадываются силуэты Бори, Помье, Губена и Pay, одетых в военные мундиры. Председатель Монмерк зачитывает решение суда присяжных. Никто не произносит ни слова. Затем, прежде чем суд удаляется на совещание для определения меры наказания, председатель спрашивает, не хочет ли взять слова кто-либо из обвиняемых. Встает Бори. Он убедительно просит об одном: в любом случае, что бы ни произошло, позвольте нам быть вместе.

— Это не в моей компетенции, — отвечает господин де Монмерк, — но я обещаю передать вашу просьбу.

Адвокаты делают последнюю попытку. Метр Бервиль, потрясенный решением суда, говорит едва слышно. Воспользовавшись этим, прокурор Маршанги прерывает его громким голосом, в котором одновременно звучат злоба и торжество:

— Да говорите же громче, метр, вас совершенна не слышно…

— Не всякому удается сохранить спокойствие в такой печальный момент… — отвечает адвокат.

Суд удаляется па совещание. И снова начинается скорбное ожидание в почти полной темноте и в таком глубоком молчании, что можно различить отдельные слова, которыми приговоренные тихо обмениваются со своими адвокатами. Слышно, как Губен говорит своему защитнику, указывая на пустое кресло прокурора: — И подумать только — у меня целых три месяца были роялистские настроения, когда моего отца судил революционный трибунал за то, что он выступал против казни Людовика XVI…

Ему печально вторит Pay:

— А я сейчас думаю не об отце, а о матери,. Бори сидит неподвижно. Немного погодя он говорит:

— Что до меня, то я не вижу ничего постыдного в этом приговоре. Я бы только хотел ценой своей жизни спасти других.

У некоторых из сидящих в зале на глаза навертываются слезы. Но вот наконец суд возвращается. Уже час ночи. Господин Монмерк готов зачитать приговор.

Все уже знают, что он скажет. Но никто не смеет поверить в это, настолько абсурдным представляется обвинение. Неужели эти неосмотрительные юноши действительно будут отправлены на эшафот?! И только за то, что, храня молчание, они хотели Спасти своих руководителей!