Андрей Соломатов - НФ: Альманах научной фантастики 35 (1991)

• Название: НФ: Альманах научной фантастики 35 (1991)
• Автор: Андрей Соломатов
• Жанр: Научная Фантастика

В очередной сборник НФ входят произведения авторов, чья литературная судьба так или иначе связана со всесоюзными — семинарами молодых фантастов в Малеевке и Дубултах. При всем разнообразии их творчества авторов объединяет обостренное внимание не к космической, а к земной «составляющей» научной фантастики.

Рассчитан на широкий круг читателей.

Грядет ли «Новая волна»?: От составителя (1991) // Автор: Евгений Войскунский 

Повести и рассказы // Автор: Евгений Войскунский

Танцы мужчин (1989) // Автор: Владимир Покровский

Клубника со сливками (1991) // Автор: Андрей Саломатов

Страх (1991) // Автор: Алексей В. Андреев

Отдай мою посадочную ногу! (1990) // Авторы: Евгений Лукин, Любовь Лукина

До зимы еще полгода (1990) // Автор: Эдуард Геворкян 

Проблема верволка в Средней полосе  [= Верволки средней полосы] (1991) // Автор: Виктор Пелевин

Спи (1991) // Автор: Виктор Пелевин

Синтез (1991) // Автор: Егор Лавров

Публицистика // Автор: Евгений Войскунский

Воспоминания о прошлом и немного о будущем (1991) // Автор: Владимир Гопман

---

Ничего он не понимал, этот седой растрепанный антик с демонстративно снятым шлемвуалом. Он ждал благодарности, восторга, он сладострастно следил за шоком и не замечал, что это давно не шок.

— Но что же произошло?

— У вас иммунитет. Вам потрясающе повезло. Среди скафов, скажу я вам, такие случаи встречаются чаще, чем среди остальных людей. Вам нет нужды закрывать лицо. Счастливец!

Что-то подозрительное прозвучало в голосе доктора, когда он говорил «счастливец». Не только легкая простительная зависть.

— И я свободен?

— Как птица, — доктор встал и сделал приглашающий жест в сторону двери.

— А… там… формальности какие-нибудь?

— Все это без вас. Идите. Я действительно рад вас поздравить. Не каждый день здесь такое. Все чаще леталисы. Нулевиков-то сюда не привозят.

Хаяни тяжело встал, кивнул доктору (тот в знак прощания вытянул вперед шею и широко раскрыл глаза; белки у него оказались не красными, а желтыми) и неуверенно пошел к выходу. На полпути остановился.

— Я хотел спросить. А… вот женщина, которую со мной привезли, что с ней?

— С ней все, с ней все, — с мрачной готовностью закивал доктор.

— То есть… что значит «все»?

— Третья стадия, инкур, да еще, скажу я вам, полная невменяемость. Слишком быстро все развивалось, иногда это очень сильно действует. Положительная, знаете ли, обратная связь через вас. Любопытная это болезнь — импато. Спасти ее невозможно было. А изоляция… Впрочем, вы ведь скаф, что я вам объясняю?

— Я? Скаф?

Доктор недоверчиво посмотрел на форму Хаяни.

— Разве нет?

— Да. Конечно. До свидания.

Жара. Все кончено. Оживающий город. Узкая каменная улица. Окантованные металлом ветви домов с затемненными нижними окнами. На корточках перед входом в Старое Метро сидит босая девушка. Она закрывает лицо ладонями. Проходя мимо, Хаяни ускоряет шаги.

— Ничего, ничего.

* * * СЕНТАУРИ

Вот Сентаури, размахивая руками, бежит за фургоном. Дорожка прогибается под ногами.

Вот он в кабине рядом с водителем. Из головы не идет мелодия, мучительная, как дурное предчувствие. Под полом кабины что-то звякает, а сзади, оттуда, где должны сидеть пойманные импаты, ни звука, абсолютная тишина. Это кажется странным взбудораженному Сентаури. Сентаури всматривается в окошко, соединяющее кабину с кузовом, но оно выключено.

— Выключено, — говорит водитель так, словно некоторые слоги, как клавиши, у него западают. — Не работает. Все руки никак не дойдут.

— Почему они молчат?

— А о чем говорить-то? О погоде? Они часто молчат. Если не воют. Эти — свеженькие.

Мысли у Сентаури невнятные, шумные, слова непривычные, подобраны кое-как. Он и сам себя с трудом понимает. Он спрашивает, например, у водителя:

— Дети есть?

Он прекрасно знает, насколько бестактен и лишен смысла его вопрос. Дети у скафов бывают, но говорить об этом нельзя.

— От нас уже пахнет.

Трава за окном серая, ветер есть, но почему-то не шумит. «Все не так», — думает Сентаури и говорит водителю:

— Останови здесь.

Сентаури дергает дверь, и она неожиданно повисает на одной петле.

— О, чччерт! — говорит водитель. — Каждый день какой-нибудь подарочек.

Вот Сентаури стоит на шоссе. Запоздало свистит встречный ветер. По шоссе с равными интервалами проносятся удручающе одинаковые фургоны. Из некоторых окошек глядят лица без выражения.

Вот он опять в кабине. Но это не фургон, обычный автомобиль. Наверное, сняли оцепление. Человек за рулем, глядит только вперед.

— Что молчишь? — спрашивает Сентаури. Голос его хриплый. Человек пожимает плечами.

— Приезжий?

Человек отрицательно мотает головой.

— Не молчи, — просит Сентаури, и человек впервые бросает на него взгляд.

Он местный, коренной сантаресец, собрался уезжать по делам, да тут поиск, нельзя же бросать своих.

— Это конечно, — соглашается Сентаури. — А кого «своих»?

— Мало ли, — говорит человек.

За лесополосой начали мелькать еще редкие дома.

— Мы потому вас ненавидим, — в запальчивости отвечает человек (он очень волнуется), — что работа ваша, хотя и полезная, пусть и необходимая даже, но заключает в себе унизительный парадокс.

— Ах, парадокс! — почему-то взрывается Сентаури. — Ну давай его сюда, свой парадокс! Интересно, интересненько!

— Вы в массе своей люди ограниченные, хотя и предпочитаете об этом молчать, призваны спасать людей, ограниченных куда меньше, от тех, кто по сравнению с нами не ограничен вовсе, от тех, кто, грубо говоря, всемогущ. Слабые защищают средних от сильных. Парадокс, противоречащий природе.

— Люди вообще противоречат природе!

— Это неправда. И потом, кто вам сказал, что мы вас ненавидим?

— Жена? — перебивает его Сентаури.

— Почему жена?

— Я говорю, к жене добираешься?

— И к жене тоже, — водитель насупился, машина мчит так, что видна только съедаемая лента шоссе. Пригороды. Нежилые районы. Царство разумного подхода. Ровные красивые газоны. Дома, легкие, дешёвые, экономичные. Почему-то здесь никто не живет. Только приезжие. Сентаури вспоминает инструктора-психолога, молодого тощего парня с бледным лицом и кривой шеей. Он проводил выборочный опрос и спросил Сентаури: «Вам приходилось стрелять из оккама-500?» Сентаури долго над ним смеялся, не в лицо, разумеется. Урод, для него пострелять из автомата было несбыточной мечтой. А теперь он сам интересуется женой пиджака.

— А что вокруг дороги — и не видно, — говорит Сентаури. — Только то, что далеко.

— Скорость, — отвечает водитель. — Впрочем, впереди все видно.

Потом они опять говорят о неприязни к скафам, стандартная, казалось бы, беседа. Сентаури все пережевывает парадокс. Ему это кажется новым. Все кажется ему новым. Он говорит;

— Нужно, чтобы все три группы людей жили в согласии, раз уж так получилось. А клеем должна быть любовь.

— Что-о-о?

— Любовь. Приязнь, как ты говоришь.

— Ну, это уже настоящий садизм! А потом Сентаури кричит:

— Останови машину!

Он выкидывает хозяина из машины (медленно проявляются дома и скверы по бокам дороги, и под дорогой, и над дорогой),

а потом бежит за ним извиняться, в одной руке автомат, этот чертов оккам-500, а хозяин, толстячок на тонких ниточках-ножках, бежит, подпрыгивая, часто оборачивается, вскидывает руки, и опять дорога прогибается под Сентаури, и опять ему кажется, что он не дышит совсем,

— Ну его, весь этот сумасшедшей город! Все это неправильно! Все нужно наоборот!

Сентаури хватает редких прохожих за рукава и предлагает им любовь. Его не понимают. Он говорит, хочу любить женщину, человек я, в конце концов, или не человек, а над ним хохочут, правда, издалека. Он говорит им, это ненормально, я хочу любить женщину изо всех сил, кобели проклятые, а над ним рыдают от хохота. Потом в стеклянной нише у входа в Новое Метро какие-то пятеро пытаются его избить, и Сентаури с невыразимым наслаждением крушит им челюсти.

Сначала его принимают за опоенного, потом — за сумасшедшего и наконец за импата. Его все время мучит мелодия-предчувствие, даже во время драки ее стонущий медленный ритм полностью сохраняется.

— Вы тоже смердите, тоже! И вам не достанется! — кричит Сентаури.

Откуда ни возьмись, появляются скафы. Ребята все знакомые, из группы Риорты, они тоже узнают его, но лезут как на незнакомого.

— Пиджаки, остолопы! — надрывается он, отмахиваясь оккамом. — Вы хоть волмеры-то свои включите! Ведь я здоровый!

Он науськивает на скафов толпу, но толпа распадается, тает, и это тоже продукт распада пространства, а скафы уже в «пауке», уже взмывают, уже забыли о нем. Но вот попадаются ему новые скафы, и эти новые волокут под руки обомлевшего паренька, степень, судя по всему, небольшая, но очень уж он испуган, этакий пощипанный молоденький петушок.

— Вы тоже отравлены, — машинально повторяет Сентаури. Кто-то похожий на Дайру проходит мимо, и Сентаури хватает его за рукав. Рубашка с неожиданной легкостью рвется, и человек, прижимая к лицу прозрачную вуалетку, убегает. Он даже не пытается выяснить, кто его хотел задержать и зачем. Вот Сентаури в каком-то доме с куполообразными потолками, стены увешаны серебряной чеканкой, перед ним — женщина. Ни удивления, ни страха в ее глазах. Одно сочувствие. Это хорошо. Он говорит ей, ты, вечная. Он говорит ей, сколько раз это было, но скафом всегда оставался, никакой привязанности. Он говорит — крушил, радовался, считал, что святое дело, да так оно и есть, святое оно, святое, но сколько же можно, разве для людей оно, разве можно в таком гробу жить? Он говорит ей, у тебя, наверное, много родных, а у меня нету. Нету у меня никого. И ему так жалко себя, он говорит, что-то у меня соскочило, и боится, что опять его неправильно понимают, но женщина обнимает его. У женщины длинные волосы, у нее такая нежная кожа, но Сентаури забирает страх, страх привычный, воспитанный чуть не с детства, рефлекс, именно до этого всегда доходило, и всегда он в таких случаях страшно грубил. И женщина отшатывается, не понимает. И оказывается, не такие уж и длинные у нее волосы. Поздно менять, поздно уходить, и он уходит только потом, как всегда, сразу после, а женщина остается обиженная, и как всегда, возникает у него брезгливое к себе чувство, и как всегда, он его перебарывает, идет быстрым шагом по улице, оккам чиркает по тротуару, чирк, чирк, и все, к сожалению, на месте, и какой-то лихой мальчонка бежит за ним и корчит рожи, и кричит стишки паршивые, которые они всегда кричат ему вслед: