Игорь Гергенрёдер - Донесённое от обиженных

• Название: Донесённое от обиженных
• Автор: Игорь Гергенрёдер
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 1437-045-X

Немало россиян, по данным опросов, желало бы возвращения монархии. О ней охотно и подробно пишут — обходя, впрочем, одно обстоятельство. С 1762 Россией правила германская династия фон Гольштейн-Готторпов, присвоив фамилию вымерших Романовых. Государи-голштинцы явили такую благосклонность к немцам, которая не оставляет сомнений в том, кто были желанные, любимые дети монархии. Почему Ермолов и ответил АлександруI, спросившему, какой он хотел бы награды: «Произведите меня в немцы!» В 1914, в начале Первой мировой войны, из шестнадцати командующих русскими армиями семеро имели немецкие фамилии и один — голландскую. Четверть русского офицерства составляли одни только остзейские (прибалтийские) немцы.

Затрагивая эту тему, автор[1] обращается ко времени Гражданской войны, считая, что её пролог — крах монархии — имел национально-освободительную подоплёку.

---

Игорь Гергенрёдер Донесённое от обиженных Роман

1

Вьюжным и холодным мартовским утром в Оренбург прибыл московский поезд. С площадки спального вагона бодро соскочил на перрон свежевыбритый журналист из столицы Юрий Вакер и тут же повернулся боком к ветру, что ошпарил лицо, швырнув в глаза снежную крупу. По представлениям того времени (середины тридцатых), москвич был шикарно одет: кожаный реглан, дорогие новёхонькие сапоги, серые замшевые перчатки.

Он ступил на привокзальную площадь, на которой буран намёл извилистые сугробы — их хрустко переезжали сани, запряжённые лошадьми с шорами на глазах; люди с тюками, с мешками спешили туда и сюда, поскальзываясь и стараясь не упасть, не уронить поклажу; таксомотора нигде не замечалось. Вакер пошарил взглядом, засёк фигуру милиционера и, подойдя уверенной, решительной походкой, дружески, с оттенком властности спросил, далеко ли НКВД? Оказалось, близко. Милиционер объяснил, как пройти.

Перед зданием горчичного цвета дворники ретиво двигали лопатами, очищая панель от сыплющего снега. Укрываясь под навесом крыльца, подняв воротник, топтался часовой с винтовкой, с револьвером в кобуре. Выслушав Вакера, вызвал дежурного; тот поглядел в служебное удостоверение приезжего:

— Было предупреждение о вас. Можете проходить.

Москвич проследовал за дежурным через сумрачно-торжественный чисто вымытый вестибюль и оказался в коридоре. Чекист показал в его конец:

— Там наша столовая — начальник туда подойдёт.

Раздатчица в белом фартуке наливала половником суп в бидончик: его ожидал старик, на котором Вакер невольно задержал оторопелый взгляд. Как попала сюда эта ветхая фигура? Старец был одет в здорово поношенную, но ещё целую солдатскую шинель, имел распушившиеся какие-то пегие, с жёлто-зелёным отливом усы, глаза едва виднелись из-под нависших век. Женщина отрезала хлеба от буханки, положила на ломоть рубленую котлету.

— Ну, дедуха, проживёшь сегодня? Давай иди! — и с улыбкой как бы извинения за свою щедрость обратилась к Вакеру, новому и, по-видимому, влиятельному человеку: — Приютился, подкармливаем. Чего он может? А старательный! Старается посильно помогать…

Журналист подумал: спросить её, чем способен помогать НКВД измождённый жизнью древний дед? Но тут коридор наполнился шумом шагов: в столовую направлялись сотрудники. Приезжий, поставив на пол чемоданчик, не без волнения смотрел на входивших и вдруг вытянул руки:

— Кого я вижу! — не удержался, шагнул навстречу мужчине, постриженному под бокс: по сторонам головы и с затылка волосы сняты, а от лба до макушки оставлена «щётка».

Мужчину выделяли густые тёмные брови, сходившиеся разлаписто и властно, начальственно-требовательное выражение и та отработанность в поступи, в осанке, что выдаёт физкультурников. Он взял гостя за предплечья, тем избежав объятий, подержал с полминуты, затем пожал руку:

— С прибытием, Юра! Хорошо ехал? — не слушая ответа, повёл к столику. — А мы здесь с ночи… — окинул взглядом сотрудников, что рассаживались за другие столы, — хлопот невпроворот!

Марат Житоров возглавлял управление НКВД по Оренбуржью. С Юрием подружились лет десять назад в Москве. Тот учился во Всесоюзном коммунистическом институте журналистики, а Житоров был студентом-правоведом. Того и другого выбрали в районный комитет комсомола, и они развили активность, проверяя быт в студенческих общежитиях. Некоторое время оба ухаживали за девушками-подругами, жившими в одной комнате.

Происходя из революционной семьи, Марат, загораясь, рассказывал о своём отце-комиссаре, что погиб героем в Оренбуржье весной восемнадцатого. Рассказы запалили в сердце честолюбивого Юрия мечту написать об этом человеке яркий роман. Гибель комиссара, помимо своей романтичности, захватывала тем, что погубители не были найдены… Житорова снедало стремление распутать загадку. Служа в столице и имея успехи, он упрямо добивался назначения в Оренбург. И вот он здесь более полугода. Всё его существо до кончиков ногтей давно предалось идее, что об отце должен быть создан роман. Вероятный автор, дождавшись от друга позволения приехать, выхлопотал у редактора командировку: собрать материал о расцвете колхозной жизни в бывших казачьих станицах. В настоящий момент журналисту не терпелось узнать, что нового раскопал Житоров и насколько оно ценно для романа.

— Не хочу опережать тебя вопросами, Марат, я и без того злоупотребляю, но уверен — ты сознаёшь, что не личный интерес, а цель иного уровня… — произносил гость значительно и проникновенно, стараясь показать другу глубину уважения.

— Знаю я тебя, хитреца! И болтуна! — прервал Житоров без усмешки. — Тебе шницель с пюре или с макаронами? — и кинул подходившей официантке: — Два с пюре!

Юрий, точно за чем-то особо важным, следил, как он откупоривает бутылку нарзана. Наполняя стаканы, Житоров веско, с угрюмым огнём говорил:

— Я убеждён, и не может быть сомнений: мне удалось накрыть его! Он должен был видеть смерть отца… Свидетель (я добьюсь!) прижмёт его к стенке. Еду за свидетелем. Ты со мной?

Гостя встряхнуло — только и смог выдохнуть:

— Марат…

2

Житоров считал: если он явится лично к свидетелю, тот не сможет замкнуться и «размотается до голой шпульки». Кроме того, сыну не терпелось попасть в те места, в ту обстановку, где витала тень неотмщённого отца.

Ехали поездом до Соль-Илецка: начальник, три сотрудника и Вакер. Журналист, стараясь скрыть гордость, рассказывал: на него, командированного в далёкое таёжное село, совершили покушение — стреляли дважды.

— Пули вот тут пролетели! — он прочертил ладонью воздух у головы. — Почему и нашему брату положено оружие. — Достал из внутреннего кармана пальто так называемый пистолет Коровина, калибра 6,35 мм.

Житоров снисходительно, с иронией сказал:

— Хорошая штука! В мужика с топором стрельнёшь — он, конечно, свалится… но до этого успеет тебе черепок раскроить. Легковатый калибр!

Переночевав в соль-илецкой гостинице, дальше отправились на автомашинах: начальник с сотрудником и журналистом уселись в принадлежащую горсовету эмку. Другие чекисты и пара местных милиционеров покатили в автофургоне, его закрытый металлический кузов имел единственное (с решёткой) окошечко в двери в торце: известный «чёрный ворон» был окрашен в густой синий цвет. Эмка следовала впереди по сырой, тёмной по-весеннему дороге, в кабину проникал душок навоза, что за долгую зиму выстлал просёлок.

Солнце заслонял сплошняк низких облаков, завеса тумана не давала видеть дальше полукилометра; по сторонам однообразно белела снежная целина. Потянул ветерок, погнал туман: вблизи обозначилось мутное пятно деревни. Житоров взглянул на командирские наручные часы:

— Новоотрадное — бывшая станица Ветлянская.

…В Ветлянской в восемнадцатом рабочий отряд оставил гнетуще-живучую память. Отрядники вступили в станицу перед полуднем; солнце набирало силу, съедало снега в полях, орудийные колёса оставляли на раскисшей дороге глубокие рытвины. Красногвардейцам щекотал ноздри смешанный мирный запах кизячного дыма и печёного хлеба.

На околице, противоположной той, через которую проходили красные, раскинулся по взгорью двор казака Кокшарова. Хозяин, взобравшись на хлев, поправлял кровлю и сверху увидел отряд. Крутнул головой, позвал тревожно:

— Славка, идут хлеб отбирать! Скачи к хорунжему!

Паренёк лет четырнадцати с утра ездил на хутор к отцовскому куму и ещё не успел расседлать лошадку. Провёл её задами усадьбы за юр, вскочил в седло. Мосластый маштачок бойкой рысью вынес на зимник, что пролёг под лесистым кряжем по скованной льдом речке.

А отряд вытянулся во всю улицу, единственную в станице. Перед большой избой, крытой жестью, встала группа верховых. Хозяйка загнала в конуру остервенело лающего волкодава, хозяин расхлебенил тяжёлые гладкотёсаные ворота.

Верховые спешились. Первым поднялся на крыльцо человек в белой смушковой папахе. На нём серая солдатская шинель, но притом — превосходные галифе оленьей кожи. Окинув взглядом просторную сенную комнату, не удостоив словом кланяющегося хозяина, шагнул в горницу. Изба была из тех, какие называют пятистенками: её разделяла на две половины капитальная стена.

Над крыльцом к резным столбам прибили углы алого полотнища, по нему надпись чёрным: «Чем тяжелее гнёт произвола, тем ужасней грядущая месть».

Незадолго до этого дня из станицы изгнали рабочих-дружинников, приехавших изымать «излишки зерна». Несколько человек были зарублены. Дело удалось благодаря неожиданно появившейся группе офицеров. Теперь местный батрак водил красногвардейцев по станице, указывая дома казаков, которые прибились к офицерам и разоружали рабочую дружину.